Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

и были обговорены на заседании «девятки» 14 декабря.

Помимо отдельных, ничего не стоящих, уступок (смягчить отдельные формулировки в московской резолюции, которую взяли за основу, включить в редакцию «Правды» одного ленинградского представителя, который не имел бы никакого веса в редакции), был выставлен ряд требований, главное из которых – «членам Политбюро (не считая Троцкого[535]) не выступать друг против друга на съезде»[536]. Это было туше: согласиться означало признать поражение, отвергнуть – дать возможность Сталину поиздеваться над «миролюбием оппозиции»[537]. Новая оппозиция предложенный «компромисс», разумеется, отвергла. Г.Е. Зиновьев оставил на машинописном тексте переданного ему предложения свои пометы из серии: «Это что значит – что мы ликв[идаторы и] пораженцы?»[538]

Член Президиума ЦКК РКП(б) М.Ф. Шкирятов посокрушался позднее, что цекакисты «до последнего времени» думали, что «перед самым открытием XIV съезда у руководителей нашей партии было совещание для того, чтобы договориться. Но они не договорились»[539].

Для дополнительного нажима на оппозицию и съезд 17 декабря VI пленум ЦКК РКП(б) созыва XIII съезда поручил «Президиуму ЦКК детально ознакомиться с обстановкой, в которой созывается XIV съезд партии, и сделать в случае надобности соответствующие шаги к обеспечению единства партии и ленинской выдержанности в ее руководстве»[540]. Президиум Центральной контрольной комиссии, несмотря на возражения Н.К. Крупской, поддержал большинство ЦК[541].

Глава 7

«Петербург против Москвы». Последний и решительный бой ленинградской группировки

Еще в кулуарах XIII съезда РКП(б) 1924 г. Зиновьев подготовил почву – в самом прямом смысле этого слова – для последующего публичного наступления на Сталина – на XIV съезде РКП(б) – ВКП(б) 1925 г. Воспользовавшись тем, что городом вечно живого, но новопреставленного Ленина была Северная столица, он организовал инициативу «целого ряда делегаций Закавказья, Сибири, Нижегородской организации и Урала о том, чтобы XIII съезд постановил собрать XIV съезд партии в столице революции – Ленинграде»[542]. Примечательно, что первоначально большевистская верхушка не подозревала о подоплеке этой инициативы – на отложившемся в РГАСПИ предложении «очередной XIV съезд партии созвать в первой рабочей столице»[543] стоят автографы сориентировавшихся во внутрипартийной борьбе на Сталина Вячеслава Михайловича Молотова, Климента Ефремовича Ворошилова и Анастаса Ивановича Микояна.

Председательствующий на 13‐м заседании съезда петроградский цекист Михаил Михайлович Лашевич, отрастивший зуб на И.В. Сталина еще во время Пермской командировки последнего на Восточный фронт в начале 1919 г., выразил уверенность, что «даже москвичи поддержат наше (в действительности не закавказское и не сибирское, а ленинградское. – С.В.) предложение». Голосование инициативу «целого ряда делегаций»[544], естественно, одобрило. Генсек почуял угрозу и активизировал деятельность своей группировки в ЦК и его Политбюро. В результате 10 октября 1925 г., в преддверии XIV съезда, Центральный Комитет РКП(б), медленно, но верно становившийся по своему составу сталинским, поставил: «Назначить созыв XIV партийного съезда на 15 декабря с.г. в Москве. Просить съезд утвердить решение Пленума о проведении съезда в Москве, а не в Ленинграде»[545]. Последующий съезд действительно мог отменить решение предыдущего: еще в 1905 г. на III съезде партии видный деятель РСДРП, большевик Вацлав Вацлавович Воровский справедливо заметил: «Как только съезд конституировался, все уставы перестают функционировать, и съезд может постановить, что угодно»[546].

На XIV съезде РКП(б) – ВКП(б) 1925 г. ЦК прямо признал проведение форума в Ленинграде «невозможным», и, уже открыв съезд в Москве, обратился к тщательно профильтрованным делегатам с предложением о проведении съезда в первой (и третьей – если считать со времен Великого княжества Московского) столице. Ходатайство товарищей Зиновьева провести хотя бы одно-два заседания в Ленинграде было провалено[547]. Ленинградская делегация была вынуждена выступать в Москве, в полной изоляции, без агитационно-пропагандистской поддержки подконтрольной Зиновьеву «Ленинградской правды» и малейшей возможности давления на делегатов путем апелляции к пролетариату из колыбели революции.

Отнюдь не случайно эмигрантская газета «Дни» (г. Берлин) озаглавила свою статью, выпущенную 10 декабря 1925 г., незадолго до открытия XIV съезда, «Петербург против Москвы»[548], поскольку отчасти речь действительно шла об окончательном уничтожении большевистской удельной системы, последним и главным бастионом которой оставался Ленинград. В новейшей историографии констатируется тот факт, что в 1918 г. после переезда правительства и государственного аппарата в Москву петроградское руководство, и прежде всего, Совет народных комиссаров Северной трудовой коммуны под председательством Зиновьева, действовало практически независимо от центральной власти[549]. На наш взгляд, вождь мировой революции некогда целенаправленно поддерживал властные амбиции Зиновьева и других петроградских цекистов и петроградской большевистской верхушки в целом для возможности 100‐процентно рассчитывать на голоса Зиновьева и Стасовой со товарищи на заседаниях в Москве[550]. Единственная кадровая корректировка была произведена высшим руководством РКП(б) по итогам Кронштадтского мятежа, когда раскололась петроградская большевистская верхушка[551]: опостылевший многим видным партийцам Зиновьев оказался в меньшинстве в Петроградском губернском комитете РКП(б)[552]. В Кронштадтском мятеже на Десятом съезде РКП(б) 1921 г. видный децист Рафаил Борисович Рафаил винил Г.Е. Зиновьева осторожно, но вполне конкретно: «Нам всем известно, что Петербургская организация более всего душила какую бы то ни было живую мысль и этим отличалась от других организаций. Может быть, это явилось одной из причин [плохого] состояния наших партийных организаций в самый роковой момент»[553].

Г.Е. Зиновьев и после Кронштадтского мятежа и Х съезда РКП(б) продолжал «всячески» отстаивать «старую руководящую группу»[554]. 22 сентября 1921 г. на совместном заседании Политбюро с представителями Петроградской организации РКП(б) (присутствовали Ленин, Сталин, Молотов, Зиновьев, Угланов, Куклин, Комаров и Милютин) были приняты решения, вопреки масштабному недовольству, изменявшие персональный состав большевистского руководства Северной столицы в минимальной степени. Было решено: 1) оставить Зиновьева председателем Исполкома Петросовета; 2) заместителями его назначить И.Н. Смирнова и Антона Васильева; 3) утвердить в основе список кандидатов в члены ПК № 1, с исключением т. Ханова и т. Аменитского и включением вместо них Смирнова и Куклина»[555]; 4) предложить ввести в Секретариат ПК РКП(б) Н.А. Угланова (в 1921 г. – сторонник петроградского «большинства»), И.М. Москвина и М.М. Харитонова; 5) Коминтерн оставить в Москве (это осложняло положение Г.Е. Зиновьева как формального руководителя мировой революции)[556]. Лишь по итогам продолжения трений в петроградском руководстве в декабре 1921 г. ЦК РКП(б) отозвал в свое распоряжение по одному стороннику «большинства» (Н.А. Угланова) и «меньшинства» (М.М. Харитонова, которого Виктор Серж назвал в своих воспоминаниях «глашатаем Зиновьева»[557]).

Крайне скромные, вопреки масштабности Кронштадтского мятежа, кадровые изменения были связаны с тем, что своего верного бойца на идеологическом и выборном фронте поддержал всей мощью своего авторитета В.И. Ленин. Как справедливо отметили впоследствии противники председателя Исполкома Петросовета, «совершенно ясно, что ЦК в 1921 г. не мог снимать т. Зиновьева»[558]. Да и заместителями председателя Исполкома Петросовета остались преданный ему Г.Е. Евдокимов и сориентировавшийся на Зиновьева М.М. Лашевич. Поэт В.Ф. Ходасевич, никогда в партии не состоявший, вспоминал, что М. Горький прямо обвинял в Кронштадтском мятеже Г.Е. Зиновьева, и В.И. Ленин даже собрал нескольких членов ЦК РКП(б) на фракционное собрание, решавшее в узком кругу вопрос о главе Петрограда[559]. Мемуары – источник ненадежный, однако