Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

не желали отказываться от земских и кооперативных служб, понимая трудность их замены. На первых порах было сильное желание «решить дело без обиды». Некоторые наиболее дальновидные землевладельцы из дворян (правда, таких было немного) в первые месяцы революции (особенно с мая) начали слать петиции в министерство земледелия о передаче своих имений земельным комитетам и возможности вести хозяйство под защитой и наблюдением последних. Они видели в этом единственный способ спасения своих культурных хозяйств от уничтожения.

   Чем же объяснялась такая деревенская идиллия?

   Первая причина лежала в области социальной психологии. Русский, белорусский и украинский крестьянин относился к органически чуждому ему городу с инстинктивной подозрительностью. С другой стороны, он был склонен с детской наивностью доверять всем и каждому и вручать свою судьбу в чужие руки. Он долго копил ненависть к властям и в то же время все свои надежды возлагал на полумистическую фигуру царя, который, как земной Бог, «видит правду, да не скоро скажет». Когда жизнь наконец заставила его расстаться с этой верой, а революция свергла царскую власть, крестьянин начал инстинктивно искать замену этой успокоительной вере, земной вариант религиозной веры в справедливость Высшего Существа, которое вознаградит людей за страдания в этой юдоли слез. Полумистического царя заменила полумистическая революция. Ее наступление было равносильно сбывшемуся древнему пророчеству. Крестьяне были готовы ждать «нового неба и новой земли, на которой живет правда». Эта вера была сильнее веры в распятие. На сельских сходках крестьянам еще до голосования говорили о национализации земли и объясняли, что это значит. Когда до крестьян доходило, что они больше не будут полными и неограниченными хозяевами надела, доставшегося им по наследству (а в некоторых случаях и земли, купленной дополнительно), начинались неописуемые сцены. Внезапно загорелые, обветренные, бородатые лица озарялись настоящим религиозным экстазом. Люди вскакивали и кричали: «Мы отдадим! Отдадим нашу землю! Отдадим все!» В этой тысячелетней мечте лев возлежал рядом с агнцем, поэтому неудивительно, что крестьяне хотели расстаться с помещиками «по-доброму».

   Вторая и более прозаическая причина первоначального «спокойствия» заключалась в том, что совершать революцию в деревне было просто некому. Все молодые парни, взрослые и бородатые отцы семейств с седыми висками были на фронте, в окопах или переполненных тыловых гарнизонах. Обрабатывать землю приходилось старикам, подросткам и женщинам. Равноправие женщин, достигнутое в ходе революции, было признанием героической роли, которую они сыграли во время войны, добавив к своим тяжелым домашним обязанностям обязанности мужчин, ушедших на фронт. Им приходилось отвечать не только за семью, но и за крестьянское хозяйство. Однако до тех пор крестьянки никогда не принимали участия в «политике». Деревенскую молодежь не подпускали к серьезным и ответственным делам, а пожилые были глухи к новизне и желали жить по дедовским правилам. Малолюдность деревни окончательно поставила крест на политической активности крестьян. Впрочем, этот фактор постепенно изживался. Специальным декретом правительства из армии демобилизовали всех, кому было «за сорок». Появились «отпускники», которых возвращали с фронта по просьбе сельской общины. Росло число дезертиров. Рабочие закрытых владельцами фабрик также устремились в деревню. Наконец, женщины тоже стали более активными. Крестьянки присоединялись к революции медленнее своих мужей, но зато сообщали ей чисто женскую страстность и фанатизм.

   Естественно, отток рабочих рук из деревни уменьшал стремление крестьян увеличить свои земельные наделы. Сельскому населению едва хватало сил обрабатывать ту землю, которая у него уже была. История дала дворянам передышку, но именно эта передышка их и погубила. Видя, что деревня смотрит на городскую революцию со стороны, и не испытывая на свою собственность сильного давления, характерного для начала века, помещики надеялись с помощью нового правительства удержать позиции и были готовы защищать их.

   Но деревня и не думала отказываться от своих требований. На самом деле она была совсем не такой пассивной, как казалось с виду. Крестьяне принимали активное участие в событиях в лице солдат, которые массами присоединялись к революции и посылали своих депутатов в Советы. Мужики, составлявшие подавляющее большинство «серых шинелей», больше не были беззащитными. Солдатские «наказы» отражали все требования аграрной революции и были более настойчивыми и продуманными, чем крестьянские. Но если крестьяне откладывали решение главного вопроса о справедливом распределении земли, то у них еще оставались мелкие бытовые вопросы, от решения которых, однако, зависела их жизнь и работа.

   Поскольку недостаток земли ощущался менее остро, чем недостаток рабочих рук, на первый план вышла абсолютно новая для российского крестьянского движения проблема использования труда военнопленных. Она касалась в первую очередь деревенских женщин, вынужденных нести как собственное бремя, так и бремя мужа. На селе сложилась абсурдная ситуация: женщины, подростки и старики были изнурены физическим трудом, тяжелым даже для мужика в цвете лет, в то время как помещичьи земли обрабатывали военнопленные, часто знакомые с намного более эффективной агротехникой. Платя за этих новых «рабов» мизерную сумму – три рубля в месяц, – помещики могли регулярно получать от тридцати до пятидесяти человек, использовать дармовую рабочую силу и самые примитивные орудия труда. Это позволяло им проводить капитальные усовершенствования своих имений, даже не диктовавшиеся необходимостью: рыть пруды, строить сараи и дома. Война принесла деревне чудовищные страдания; дворянство же получило новую возможность произвести значительные экономические улучшения. Но это еще не все. Помещик, обеспеченный бесплатными рабочими руками военнопленных, стал совершенно независимым от деревни. Теперь он мог обойтись без помощи крестьян соседних деревень, а они по-прежнему нуждались в его лесах, лугах, пастбищах и т. п. Раньше помещик должен был волей-неволей ладить с крестьянами и идти им навстречу. Теперь же он мог эксплуатировать их без всякого опасения.

   В деревнях начался ропот: почему жена и старый отец солдата должны надрываться и «наживать грыжу», в то время как помещик, это «испорченное дитя» старой России, сохраняет все свои привилегии в новой России? Где справедливость нового порядка, где его народный характер? Собственность дворян на землю несправедлива: не они возделывают ее своими мозолистыми руками, не они поливают ее своим потом. Если так, то пусть они нанимают батраков не за гроши – они могут себе это позволить, в отличие от солдатской вдовы, семьи с большим количеством едоков и недостатком работников. На сходках крестьяне решали восстановить справедливость и исправить недосмотр нового правительства; разве можно за всем уследить из далекого Петербурга? Они толпами приходили в поместья, забирали военнопленных и направляли их в семьи с наименьшим количеством работников – если, конечно, напуганные пленные, невольно ставшие «яблоком раздора», не разбегались. Однако чем более жаркими становились споры, тем чаще военнопленные предпочитали третий выход из положения: они присоединялись к крестьянам против помещиков,