Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Афанасьев

— Теплая, — прошептал он, пытаясь обнять ее.

— Тс… Осторожней! — пригрозила она пальчиком.

— Но ведь было же, было! — страстно сказал он.

— Ты мешаешь мне смотреть. Зачем мы сюда пришли?

Он отступился. В полном молчании выдержал фильм. И дорогу в автобусе, дорогу пешком.

— Прощайте, — сказала она вполне равнодушно.

* * *

После всего, что случилось с ним в последние месяцы он, казалось, навсегда утратил покой. Вечером, ложась спать, или проснувшись посреди ночи, он говорил себе: «Ничего я не хочу, ничего мне не надо». Однако наступало утро, и на каждом шагу приходилось сознаваться в своем унижении. Он был лишь электросварщик и, следовательно, мог иметь только лицо электросварщика, никакого другого. Даже лучшие, такие, как Витя Склянников, не признавали за ним права судить, знать о чем-то больше токарного дела, заводского быта, газетных новостей. И что чужие — родная мать не понимала его. Она была очень чуткая. Это глядя на нее, он понял, что такое совесть. Но жизнь для матери была как дикий темный лес, который опасно пытаться узнать, надо ходить только одними тропками, только до необходимых для пропитания пределов, дальше — ни шагу.

С лучшими достаточно было молчать о лучшем в себе. С худшими драться.

Происшествие с Мери лишило его каких-то надежд, иллюзий. О том, чтобы писать и таким образом выбиться в люди (тем более о любви!), и думать было противно. Вообще от самого себя избавиться хотелось. Да, раньше от других мечтал освободиться, теперь только от себя.

* * *

Успокоение некоторым образом пришло у Волчка в котельной. Волчок поступил-таки в кочегары. Кочегарка была за той самой трущобного вида, пропахшей мочой подворотней неподалеку от Старого базара, где Волчок занимал деньги. Старый двор с водоразборной колонкой, образованный бурыми кирпичными старыми домами. Все дома двухэтажные, с длинными общими балконами. В глубине двора куча шлака, за ней такая же куча угля, ступеньки в подвал, там внизу небольшая площадка, деревянная перекосившаяся дверь — и котельная.

Еще у порога Вадим стукнулся головой о трубу, и сейчас же ему за воротник насыпалось черной пыли. Чтобы удержаться на ногах, он ухватился за другую трубу, которых множество, толстых и тонких, опоясывало стены, и ладонь стала черной. Тускло горели две электрические лампочки. Все, что стояло или лежало в котельной, было припорошено угольной пылью, поглощавшей свет. Волчок, в рукавицах, рабочей спецовке, картинно опершись на совковую лопату, смотрел на Вадима.

— Настоящее дно! — сказал Вадим.

— А я что говорил? Удел шабашников. Летом барыши, зимой дно — тепло, сухо, работа — не работа, сутки здесь, трое дома.

Приоткрыв дверку топки, он там пошуровал и повел Вадима в боковую комнатку, где было почище, стоял стол, стулья и рваный диван.

— Здесь спим, пьем, иногда закусываем, хоть это и не обязательно.

Не успели они сесть, как явились трое с бутылками.

— Мы по-быстрому, — сказал один из них.

Волчок дал им стакан. Тот, который открывал бутылки, налил в стакан граммов двадцать вина, ополоснул, они быстренько выпили, утерлись рукавом и, оставив на столе одну пустую бутылку и другую опорожненную на две трети и грязный стакан, ушли.

— Настоящее дно! С тобой, значит, вот так расплачиваются? И бутылки ты сдаешь?

Волчок покраснел.

— Не-е… Бутылки я еще не сдавал.

Через некоторое время пришла новая компания. Эти тоже «по-быстрому» выпили и ушли, ворча про порядки, при которых рабочему человеку и выпить-то негде.

— Дно на бойком месте! — смеялся Вадим.

— Брось ты ныть! — вытаращив глаза, закричал на него Волчок. — Давай и мы врежем. Я еще здесь ничем не отличился. Пора себя показать. Сколько у тебя?..

Вадим бегал за вином. Волчок шуровал в топке. Потом они садились, пили, что-то друг другу кричали. В котельную приходили люди, по делу и без дела, видели их разгоряченные угрожающие физиономии и спешили уйти.

Вдруг в котельную притащили вдребезги пьяного.

— Ребята! Менты заберут. Пусть у вас проспится…

Сначала пьяного положили на диван. Однако очень уж он храпел. Волчок оттащил пьяного за котел, положил на теплый боров, забросал бумажными мешками, которые лежали в котельной для растопки.

— Так его никто не найдет! Я тоже человек, рисковать ради всякого не обязан.

Вадиму это показалось невероятно смешным.

— Вова, а ты представляешь, когда он проснется, что он подумает?

— А…

Потом пришла завхоз. Волчок надел рукавицы, взял в руки лопату и с достоинством пошел навстречу начальству. О чем говорили Волчок и завхоз, Вадим слышать не мог, но, стоя посреди своей непутевой котельной, Волчок имел до того важную осанку, делал такие глаза, что сидящий в боковой комнатке с выключенной лампочкой Вадим чуть не задохнулся от смеха. Когда завхоз ушла, обнаружили, что пить нечего и купить не на что.

— А бутылки сдадим! Я сам сдам, — сказал Волчок.

Но вдруг что-то сообразил.

— Блатнячка никогда не будет прачкой… — бросился за котел, разбросал мешки, пошарил в карманах у спящего.

— Вот! За постой деньги платят. Грабить не будем, а сколько диктует необходимость, возьмем. Сейчас хорошо бы шампанского… Да, только шампанского! Беги, Вадим, за шампанским.

Дальше пошли отрывки. Каким-то образом он оказался на Братском кладбище, среди железных оградок, крестов, венков. Тесно было на Братском кладбище, оно давно вместило в себя гораздо больше, чем позволяла площадь. Как в жизни. Он читал даты рождений и смерти. Сколько же совсем молодого и даже юного народа здесь лежало. Слезы побежали из его глаз. «В сущности, у всех у нас одна судьба — все мы умрем!» — шептал он. Вдоль главной аллеи, сильно дымя, горели костры из вылинявших искусственных венков и палых листьев. В голых деревьях опускалось красное, к морозу и ветру, солнце. Во всех направлениях кладбище пересекали тропинки, сокращавшие путь. Был как раз час, когда возвращаются с работы домой. Отворачиваясь от ветра, кутаясь в воротники, люди спешили по твердым тропинкам, не обращая друг на друга внимания. А он шел нараспашку и плакал. «У всех у нас одна судьба и все мы равны. Там, на двухметровой глубине, нет ни красивых, ни умных. И так как там мы будем вечно, то какие ж мы здесь дурачки с нашей суетой, постоянно вынашиваемым желанием кого-то убрать с дороги, убить».

* * *

Он возвращался после ночной смены в автобусе. Рядом сидела крупная рыжеволосая девица с веселыми глазами. Из автобуса они вышли на одной остановке. Она жила на соседней улице, и работали они на соседних заводах.

— Сколько общего! Что же нам делать, как нам быть?

Очень хорошо было видно, какая она.

— Пойдемте завтра с утра в «ботанику». Ведь воскресенье, — предложила она.

— Я, конечно, за. Но там сейчас не очень уютно.

— А ничего. Воздух, тишина.

— И, главное, никого нет.

— И никого нет, — засмеялась она.

Он пришел к ней утром. Ждал на улице, пока она одевалась. Неподалеку в ларьке купили большую бутылку вина, какой-то закуски. В «ботанике», особенно внизу, у ручья, было сыро, к ногам липла грязь. Но когда поднялись вверх, нашли довольно сухую поляну. Он очень спешил и по-настоящему рассмотрел ее только тогда, когда случилось самое интересное. Совсем еще молодая, лет семнадцати, рыжая, веснушчатая и не то чтобы некрасивая, но явно ему не пара. «Если будет приставать, поведу один раз в кино, потом похожу недельку, и все», — хладнокровно решил он.

Она и правда потребовала, чтобы вечером он повел ее в кино, да еще в центр. Еле уговорил удовлетвориться Лендворцом. Однако когда вечером пришли в Лен-дворец, в кино идти она не захотела, потащила на танцы. Как танцор она мгновенно его забраковала, потащила показывать знакомым. Кассирша, контролеры, дружинники, музыканты — все ее знали. И перед всеми она должна была показаться под руку с ним. Насладившись своей победой, она посадила его в кресло, сказала: «Зайчик, не будешь скучать, если я немного потанцую?» — и целый вечер кружилась и скакала с подругами.

Она была добродушное, не по годам рассудительное животное. «У нас вся порода такая. Сестры тоже были гулящие. И все вышли замуж. Живут, между прочим, дай бог каждому. Мне попадется хороший человек, выйду замуж. Но еще успею». Легко ей было влюбляться и надеяться. Она не стремилась составить себе хоть какое-то представление о человеке. Ее вполне устраивало то, что в данный момент внушал очередной ухажер.

Он ходил к ней не неделю, а гораздо больше. И всегда почему-то спешил. И всегда потом был недоволен и собой и ею. И клялся, что больше не придет. И все-таки ходил. Пока не застал с другим. Шел к ней, а она навстречу с другим под руку. Он смутился. Тот, другой, все понял и тоже смутился. На нее Вадим глянуть не решился. Так и разошлись…

Скоро Вадим узнал, что за того, другого, она вышла замуж. Вадима это удивило. «А ведь вполне возможно, я на нее так подействовал, что раньше срока захотелось ей тихой пристани… Нет худа без добра».