Блудные братья - Евгений Филенко

— Это не скучно, — запротестовал Понтефракт. — Это даже мне интересно…

— А вы не боитесь, что ваши эхайны окажутся больше похожими на эхайнов, чем сами эхайны? — спросил Кратов.

— Что за странная мысль! — поморщился Носов.

— Просто я все еще ощущаю себя участником какой-то игры, — пояснил Кратов.

— Да, да, мы все уже слышали, — досадливо сказал Носов.

— Вы играете в войну, и с вами все ясно. А эхайны… они тоже играют. Только вот во что? — Кратов помолчал, лаская гулю на затылке (после массажа, заданного ему странным типом в плаще с капюшоном, боль ему ни в одном органе не досаждала). — В бармалеев? Сами же не устаете повторять, что граф Лихлэбр не дурак…

— И что же из этого следует?

Кратов пощелкал пальцами, подыскивая наилучшее оформление своим мыслям, а затем с удовольствием продекламировал:

Год за годом как то так.Обезьяна толпу потешаетВ маске обезьяны.

[Басе (1644-1741). Перевод с японского Веры Марковой.]

Бросьте, Константин, — буркнул Носов, хотя вид у него был озадаченный. — Про обезьян мы тоже слышали. Дались вам нынче обезьяны! Ерунда какая…

— Ага, я, кажется, понял эту аллегорию, — сказал Понтефракт. — Вы тоже пораскиньте мозгами, Эрик. Вам полезно, клянусь кошкой…

— Мы тоже не дураки, — сказал тот. — Ну скажите, похож я на дурака?

— На дурака в этом цирке больше всех, по всей вероятности, похож я, — хмыкнул Кратов.

— Отчего же? — полюбопытствовал Понтефракт.

— Идиотское у меня положение. Вокруг все знают то, чего не знаю я. Эрик знает, какое исподнее носят рядовые эхайны. Вы, Бруно, знаете, что Блаженная Икота превратилась в полигон для подготовки десанта в Эхайнор.

— Мне положено это знать, как члену Магистрата!

— Даже Блукхооп знает что-то про нас и эхайнов и тоже молчит, как… рыба в пироге.

— Он и есть рыба, — сказал Понтефракт. — Только в кляре.

— И это ерунда, — заявил Носов с неожиданным энтузиазмом. — Так вот, доктор Кратов. Я знаю, чем вас утешить. Что бы ни толковали вам мои люди, вы ведь не отступитесь и не оставите попыток разобраться с Кодексом Силы.

— Не оставлю, — подтвердил тот.

— Я хочу подарить вам знание, которого нет ни у кого из нас. — Носов мечтательно улыбнулся. — Вам нужно пройти курс боевой подготовки по методике «журавлиных наездников».

— Что еще за методика?!

— Она создана на планете Тшарилх. Это система Охиуфсоар, о которой вы, как я подозреваю, даже слыхом не слыхивали.

— И видом не видывал такое название ни в одном справочнике…

— Ничего удивительного: они себя не афишируют, но охотно и плодотворно сотрудничают с Галактическим Братством на правах ассоциированного членства. Это ортогуманоиды, чьи физические характеристики весьма сходны с нашими. Хотя физиология, разумеется, совершенно иная.

— Вы тоже изучали эту премудрость?

— Увы мне… Так, вершки. К корешкам меня не подпустили. Я не вышел ростом, и мой вес по эгиохским нормам никуда не годится. Меня бы не взяли даже в подростковую группу.

— Ну, ваши резиденты наверняка его освоили в совершенстве!

— Не угадали! — Носов сделал отметающий жест. — Они, наоборот, слишком тяжелы и громоздки. Вы же в своей нынешней форме обладаете всеми необходимыми для этой методики физико-динамическими характеристиками. Ну, что? По рукам?

— Во-первых, безусловно, по рукам — я любопытен и всегда рад возможности узнать что-нибудь новенькое. Если это не займет много времени и не вступит в противоречие с моим мировоззрением…

— Ни то, ни другое! Это не религия, не культ, а обычная система общефизической подготовки.

— А во-вторых, зачем мне это?

— Вы серьезно изучаете Эхлидх, — сказал Носов терпеливо. — Но эхайнский культ силы направлен прежде всего на самоутверждение через подавление окружающих. Вам будет любопытно обнаружить, что существуют боевые искусства, выстроенные вне всяких культов, но столь же разрушительные, как и гуманистические.

— «Журавлиные наездники»… Удивительное название. На Тшарилхе есть журавли?

— Конечно же, нет. Это всего лишь образный перевод с эгиохского на русский. Там в горах живут большие белые птицы, которые в брачный сезон очень красиво танцуют на воде. И столь же красиво сражаются за право обладать своей суженой.

— И что же, у нас на Земле нет ничего похожего? — спросил Кратов недоверчиво. — К примеру, ниндзюцу, ушу, русский рапид?

— Нет, и не было, — сказал Носов со вздохом. — Ничего даже близко похожего на Земле никогда не было. Методике «журавлиных наездников» — три тысячи лет. Будь у нас что-то такое же и так же долго, мы бы с вами сейчас ломали голову над тем, что означает идиома «обидеть слабого».

— Хорошая мысль, — кивнул Кратов. — И когда же начнем?

— А прямо сейчас! — Носов обернулся — человек в плаще с капюшоном неприметно и молчаливо маячил в дальнем углу комнаты. Коротко поклонившись, Носов промолвил: — Учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин, это ваш новый ученик.

Странный тип быстрым кивком отбросил с лица глухой капюшон. У него было вытянутое, со вдавленными скулами, костистое нечеловеческое лицо. По обе стороны хрящевидного выступа, что делил это лицо пополам от корней волос до безгубого рта, тускло поблескивали черные диски глаз с контрастно-белыми точками зрачков. Обладателю такой внешности нашлось бы лучшее место среди горгулий собора Парижской богоматери.

— Я готов, мастер-командор, — негромко сказал Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин на прекрасном русском языке, с тем же неуловимым акцентом.

— Учитель, — сказал Носов с укоризной. — Я же просил не выносить звания за пределы Тшарилха…

— Хорошо, мастер-командор, — кротко и, как показалось Кратову, язвительно согласился Рмтакр.

— Подождите, — сказал Кратов, растерявшись. — Но у меня были планы на вечер!..

— А знаете, куда мы пошлем ваши планы? — с наслаждением спросил Носов.

Интерлюдия. Земля

— … Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни не было ни до, ни после, это только ты, здоровый лоб, с ног до головы закованный в латы самодостаточности, ничего не боялся, и тебе все равно было, что делать и куда идти, что в экзометрию. что в самое пекло, да ты и пошел после того, как я не вернулся, а я был перепуган и хорохорился для того лишь, чтобы никто не видел моего жуткого, леденящего сердце, разум и душу страха, это было стыдно, это было физиологически отвратительно, больше всего я боялся, что ты со своим нечеловеческим уже тогда чутьем на эмоции учуешь запах моего страха, и она тоже учует, и мастер, все мы умели это, всех нас этому учили, но ты уже тогда был лучше всех, и я боялся собственного страха, и стыдился его, стыдился перед тобой, но это было, было, было, и ничего нельзя было поделать, только ты остался, тебя еще ждал твой ад, а я ушел в свой персональный ад сейчас, это было необъяснимо и страшно, я все время говорю — «страшно», потому что это единственное слово, которое подходит для экзометрии, все остальные неточны и маловыразительны, это было, наверное, как моментальная смерть, когда угасают все чувства, и мне осталось лишь биение моего живого сердца, и я все ждал, когда же стихнет и оно, а вокруг не было ничего, я не ощущал собственного веса, я не осязал одежды, что была на мне, я не видел даже приборов на внутренней поверхности шлема «галахада», кажется — я закричал и не услышал голоса, но тут из другого измерения меня на короткое время взяли за руку, это ты дернул фал, беспокоясь, и я, чтобы вернуть себе ощущение реальности, ответил, и понемногу начал оживать, пальцы ощутили зажатый в них фал, откуда-то из ничего всплыли светящиеся панели приборов, между лопаток зачесалось, во рту образовался противно-соленый привкус, это я губу закусил и не чувствовал до того момента, как ты меня позвал, смешно, столько лет прошло, а я все помню до мелочей, и есть такие мелочи, о каких я даже тебе не скажу, и я солгал тебе тогда ответным подергиванием фала, что у меня все в порядке, между тем как ничего в порядке не было ни до, ни на протяжении, ни уж, разумеется, после, потому что я снова ощутил самого себя, но ощутил висящим в абсолютной пустоте, свободной даже от вакуума, ощутил себя вмороженным в ничто, потому что по ту сторону прозрачной скорлупки шлема была экзометрия, она глядела на меня, а я не видел ее и не знал, как подобает вести себя с этой дамой, и я, трясясь от примитивного, первобытного, никакими известными мне словами не передаваемого страха, трясясь каждой клеточкой своего тела, двинулся вперед, хотя и не знал уже, верно ли ориентируюсь, но в какой-то миг мне почудилось, будто пятки ударились о что-то твердое, и я решил, что это корпус «гиппогрифа», а значит, я могу выполнить задание и прослыть смельчаком, смогу добраться до гравигенной секции, а, там уже я буду снова внутри корабля, где мне черт не брат, там-то я уж разберусь, и вот когда я так осмелел и обрел надежду, все и случилось, потому что на самом деле я двигался неверно, и воспринимал все неверно, и приборы гнали сплошную бредятину, и если я что-то и впрямь тогда нащупал, то уж никак не старину «гиппогрифа», это были они, они были рядом все это время, они никуда не делись после того, как ударили нас, и когитр врал, что все уже закончилось, потому что все еще продолжалось, хотя никакой нужды не было наносить нам повторный удар, мы уже были покойники, и они просто были рядом, чтобы проследить за нашей агонией, а может быть, насладиться ею, и вот на них-то я и натолкнулся, бестолково суча ногами, ты не поверишь, но я увидел это, я увидел это своими глазами, я увидел то, что никто никогда не видел до меня, да и не увидит больше, потому что нам нельзя быть рядом, мы разные, мы настолько разные, как это только возможно, нам нельзя встречаться, мы не можем сесть и обо всем договориться, как это делаешь ты с самыми чужими чужаками из субсвета, и делали до тебя другие, мы никогда не поймем друг друга, и то, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной ошибкой, и огромное счастье, что им никогда не пришло в головы сунуться в субсвет, ты сейчас начнешь мне рассказывать про своего биотехна, но это другое, твой биотехн не оттуда, он по эту сторону, он лишь ничтожная попытка воспроизвести с чужих слов мимолетное впечатление о чьих-то неверных представлениях, он даже приблизительно не похож, хотя отдадим ему должное, кое-что он несомненно умеет так же, как они, но только не верь тому, кто скажет, будто понимает экзометрию, будто может вообразить и поведать тебе о том, что в ней происходит и будто там есть жизнь, будь это даже тектон из расы тектонов, ведь на самом деле ничего там нет, вернее, ничего нет, что можно было бы выразить в нашей системе понятий и как-то поименовать и обозначить, как-то одушевить и заземлить, ни хрена там нет, черт вас всех побери, а есть то, чего мы не знали, не знаем и не узнаем до смертного часа, и одно лишь могу тебе сказать, что они не такие, вот и все, а ведь я их увидел, я висел в экзометрии, как дохлая муха в янтаре, и рассматривал их, и в этот миг я сознавал, что схожу с ума, что уже сошел, да нет, что я говорю, я ничего не сознавал, я просто таращился на них, как месячный младенец, только что пузыри не пускал, а может, и пускал, дело прошлое, и сейчас я тоже схожу с ума от недостатка слов, воображения и фантазии, от того, что не могу передать тебе даже мимолетной тени представления о том, какие они, хотя знаю, как это для тебя важно, да и для тех, кто стоит за тобой, до них-то мне большого дела нет, как не было им до меня, но я очень хочу помочь тебе, я всего-то хочу, что просто поделиться с тобой этим знанием, выплеснуть из себя хотя бы чуточку, все это переполняет меня столько лет, и я не могу избавиться от этого, ни с кем не могу разделить, мой мозг ежечасно лопается и взрывается, тебе должно быть знакомо такое ощущение, хотя ты, наверное, уже забыл, это быстро забывается, как всякая боль, как зажившая рана, хочу только, чтобы ты понял, что они другие, они чужие нам, они не могут быть там, где есть мы, а мы ошибочно полагаем, что экзометрня пригодна для наших нужд, они огромны, они фантастически огромны, но они не бесконечны, они сияют, но мы не знаем этих цветов, они неразумны, но мы просто не знаем, что такое разум, они не живые, но, быть может, это то, куда отлетают и чем становятся души после того, как покидают тело, они чужие нам, я уже говорил это и буду повторять, пока ты не поймешь, что здесь ты, даже ты, потерпел фиаско, здесь твое искусство и твоя энергия ничего не значат, и тебе остается лишь одно, опустить руки и отойти, а время шло, но я не ведал ни времени, ни пространства, я висел и смотрел на них, а вы ждали от меня помощи и не дождались, потому что помощи ждать было не от кого, но есть и еще кое-что, о чем тебе нужно услышать, о чем я никому еще не говорил, даже ей, даже самому себе, это то, что я увидел, когда вернулся на корабль, я ведь не рассказывал тебе, как я сумел вернуться, я что-то плел тебе про то, что вдруг ощутил, будто поправился на миллион тонн, да, был такой момент перед самым возвращением, а еще я говорил, что меня оторвало от корабля, как былинку, и это чистой воды ложь, потому что я ни секунды не ощущал себя связанным с кораблем, едва только погрузился в экзометрию полностью, если пренебречь этим клоунским фалом, и глаза я не закрывал, я не мог этого сделать, потому что смотрел на них, и о вас вспомнил, только когда шел по мертвому, вымороженному, вскрытому, будто консервная банка кораблю в направлении темного центрального поста, я солгал самую малость и скрыл всю правду, а правда заключена в том, что я видел, вернувшись на корабль, что я видел, пока шел по заледенелому коридору на центральный пост, и что я увидел, когда наконец пришел туда…