Один в поле воин - Тюрин Виктор Иванович

Вот только он не пошел сразу к двери, а направился к туалету. Стоило ему захлопнуть деревянную дверь, как я переместился вслед за ним, встав сбоку от деревянной будки. У соседей снова пошел в ход патефон, и через открытую форточку полилась песня Владимира Бунчикова «Летят перелетные птицы», под которую, судя по громкому стуку каблуков и выкрикам, народ вышел на пик праздника – начались танцы.

Стоило Курту выйти из будки и остановиться, поправляя штаны, как я шагнул вперед, затем от души размахнулся и врезал ему по голове. Тот пошатнулся и сдавленно застонал. Новый удар по лицу заставил его отшатнуться, но не удержавшись на ногах, он упал на снег. Не теряя ни секунды, я сорвал с его головы шапку и теперь уже аккуратно ударил по шее, отправляя его в бессознательное состояние. Подхватив наемника под мышки, я поволок тяжелое тело к дому, теперь уже под песню «Одинокая гармонь». Похлопав по карманам, нашел ключ, открыл дверь, затем перетащил бесчувственное тело в дом, связал ему руки за спиной и посадил у стены. Закрыв дверь на засов, убедился, что занавески задернуты, только тогда включил свет. Быстро огляделся. В комнате стояли заправленные, с теплыми одеялами, две металлические кровати. Русская печь, стол и две табуретки дополняли убогую картину жилища. На столе стояла электроплитка с открытой спиралью, лежало несколько банок консервов, две пачки папирос и чернильница с перьевой ручкой. У грязно-белой печки стояла пара полупустых мешков, а рядом со столом, у стены, два обшарпанных чемодана и армейский вещмешок.

Хозяин дома уже очнулся, но при этом продолжал делать вид, что находится без сознания. Обыскав его, нашел деньги и документы на имя Ясинского Льва Сигизмундовича, экспедитора овощной базы № 7. Открыл один из чемоданчиков. Нижнее белье, пара рубах, теплые носки. Прошелся по комнате, ударил ногой по одному из мешков. Тот опрокинулся, и из не завязанной горловины на пол посыпалась картошка, дробно стуча по деревянным половицам.

– Ты что, тварь, делаешь? – подал, наконец, голос хозяин дома, говоривший на хорошем русском языке.

– А ты как думаешь, Курт? – спросил я его на русском языке.

Он растерялся, удивленно глядя на меня, так как явно не ожидал ни нападения, ни знания русского языка от обычного, как он до этого думал, американского мальчишки. Его глаза забегали, а язык непроизвольно прошелся по пересохшим губам. Я усмехнулся, глядя ему прямо в глаза, так прекрасно понимал его состояние. Наемник сейчас лихорадочно пытался понять, кто перед ним стоит.

– Какой Курт?! Кто ты такой?! Что ты несешь?! – все же немец решил продолжить свою игру, разыгрывая возмущение советского гражданина.

Я ударил его обрезком трубы по голени, а когда он закричал, новый удар пришелся по лицу, заставив его оборвать крик и застонать. Какое-то время стоял и выжидающе смотрел на него, потом изобразил жалостливую гримасу и, добавив в голос участия, спросил его:

– Больно?

Он дернулся, но тут же скривился и зашипел от боли.

– Тебя бы так, падла, отделать! Ты вообще кто такой?! Я советский гражданин и буду жаловаться! По какому-такому праву…

После того, как я качнул обрезком трубы, он сразу замолк, так как уже понял, что этот парень жесткий и слова с делом у него не расходятся.

– Ругаться нехорошо, поэтому давай поговорим спокойно. Как ты думаешь, откуда у меня твой адрес? И откуда я знаю твое настоящее имя?

– Ты меня явно с кем-то путаешь, парень. Меня зовут Лев Ясинский. Я работаю…

Он говорил, но уверенности в его голосе не было, так как он уже понял, что перед ним некто, скрывающийся под маской американского паренька. Он считал, что хорошо знает психологию людей, изучив ее за несколько лет работы в разведывательной школе абвера, но оказалось, что для любого правила можно найти исключения. Вот одно из них стояло перед ним. Ни взгляд, ни лицо подростка не отражали никаких эмоций. У немца нехорошо заныло сердце.

– Хочешь, я предскажу твое будущее, Курт?

– Я простой советский…

– Извини, я перебью тебя. Просто не хочется слушать повторение твоего вранья. Так вот, сначала куском этой трубы я отобью тебе внутренности, затем сломаю кости, после чего брошу тебя умирать в этом грязном, паршивом доме.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Барон Генрих фон Людвиг всегда гордился своим дворянством, как и пятью поколениями благородных предков. Все они, как говорили семейные предания, умерли достойной смертью. Барон не хотел умирать, но какое-то седьмое чувство нашептывало ему, что пришло его время. Он всю свою жизнь жил с сознанием того, что он кадровый офицер и может погибнуть в любой момент, вот только умереть такой жуткой смертью… Нет! Внезапно вспыхнувший страх потеснил его мысли. Сейчас ему хотелось жить, как никогда в жизни. Жить!

– Чего тебе надо?

– Это другой разговор. Мне нужно знать: кто такой «англичанин»? Также не забудь рассказать про томик Гете. И вообще все, что связано с этой историей.

– Ты оставишь меня в живых?

– Нет, зато у тебя есть выбор. Умереть быстро или очень-очень медленно.

«Умирать?! Я не хочу!» – дикое желание жить во что бы то ни стало вымело из сознания немца все, что делало из него человека. Он был готов ползать на коленях, умоляя о пощаде, вынести любой позор или продать всех оптом и в розницу.

– Погоди! Я могу помочь тебе! Без меня ты не сможешь найти «англичанина»! И книга. Я знаю про нее! И это не все! У меня есть деньги! Лежат в банке, в Швейцарии. Это большие деньги! Отдам тебе все! Зачем тебе моя смерть?!

Он впился в меня глазами, пытаясь понять, как я отреагирую на его слова, но стоило ему понять, что никакой реакции нет и не будет, взгляд немца потускнел. Он окончательно понял, что пришел конец его жизни. Он обвел взглядом грязное помещение, криво усмехнулся, затем посмотрел мне в глаза и спросил:

– Исполнишь одну мою просьбу?

– Говори.

– Генрих фон Людвиг, барон в пятом поколении, не может быть забит до смерти, – он криво усмехнулся. – Предки не поймут.

Я ничего говорить не стал, ожидая дальнейших объяснений.

– Отодвинь ту кровать, – немец показал на нее связанными руками. – Там, под сломанной доской, у стены, лежит пистолет. Дай слово, что, когда будешь уходить, застрелишь меня.

Мне не хотелось давать такое обещание, так как оно ломало мой план и могло навести на нехорошие мысли местные органы, но я решил дать ему слово:

– Сделаю. Рассказывай.

– Как ты нашел меня? Или это Вернер… – наемник не договорил, испытующе глядя на меня.

– Вернер, – подтвердил я его догадку.

– Ты его тоже убил?

– Нет. У него была более жуткая смерть. Его до смерти запытал какой-то сумасшедший убийца.

– Но как же…

– Хватит вопросов!

– Значит, мне больше повезло, чем ему. Странно говорить подобное… Слушай…

Его рассказ был коротким и мало что дополнил к тому, что мне уже было известно, но при этом подтвердил некоторые мои догадки.

– Вы серьезно собирались убить Вильсонов? – задал я ему последний вопрос.

– Нет, конечно. Это была мнимая угроза, рассчитанная на подростка, который должен был испугаться и отдать книгу, – какое-то время он смотрел на меня, видно ожидая реакции на свои слова, а, не дождавшись, сказал: – Ты какой-то странный американец, раз не спросил ничего о моих деньгах.

Насчет Вильсонов я ему не поверил, так как знал о зверском убийстве художника, к тому же он сам признал, что является наемником. Конечно, такой убивать не будет, только пальчиком погрозит.

Встал с табурета, отодвинул кровать, достал увесистый сверток, положив на стол, развернул. Браунинг. Глушитель и две обоймы. Немец внимательно наблюдал, как я уверенными движениями вставил обойму, потом прикрутил глушитель.

– Что-то еще хочешь сказать?

– Ты правда очень странный американец.

– Какой есть, – ответил я и выстрелил ему в голову.

Если до этого я собирался прикончить немца ножом, сработав под грабителя, залезшего в дом, то теперь такая версия отпадала полностью.