Цена Шагала - Петр Галицкий

На светофоре перед памятником героям Плевны пашин подручный (а именно он был за рулем темно-синей «пятерки») догнал машину Яна. Быстрым и как бы случайным взглядом он осмотрел салон и, выхватив из кармана мобильный телефон, принялся набирать номер начальника.

— Паша, — сказал он взволнованно, когда тот поднял трубку, — я его потерял.

— Кого потерял? — переспросил Паша.

— Этого твоего старика.

— Как потерял?

— Да он, падла, в машине сидел с каким-то своим знакомым.

— Ну и?

— А что «и»? Где-то на повороте, видимо, соскочил. Я сейчас рядом с ним стою, а машина-то пустая.

— Уверен?

— Абсолютно пустая. Что мне делать? Этого вести?

— Ни хрена не делать, — сказал Паша. — Место на кладбище заказывать.

— Паша, прости, — взмолился водитель. — Я его найду, бля буду, из-под земли достану.

— Бля, говоришь, будешь? — угрожающе начал Павел. — Ты у меня, сука, кровью изойдешь. Ну, ладно, сейчас не суетись, давай обратно к Управлению. Этот хмырь все равно на службе появиться должен.

— А кореша его?

— Да хрен с ним, с корешем, у тебя своя забота есть. Смотри, чтобы больше никаких проколов. Встанешь, как вкопанный, у входа и хоть до десяти вечера стоять там будешь. Рано или поздно он появится. Если еще раз упустишь, пеняй на себя, засранец.

— Да не в жисть, Паша…

— Все. — И Павел отключился.

«Хитрый, черт, — думал он, повесив трубку. — Не зря хозяин предупреждал, что ас из асов. Любопытно, когда он моего человека засек: когда на работу ехал или когда с друганом своим катался? Если с друганом, то это ничего, один раз не пидорас: подумает, что случайно, или урки какие, при его профессии это возможно. А вот если он его срисовал по дороге на службу, это хуже: поймет, что ведут его капитально. Впрочем, дел своих отменить он не сможет, а хозяину мне докладывать еще через день. Ничего, посмотрим, кто кого уделает».

Василий Семенович ничего не знал о размышлениях Павла, не знал он и о том, что машина слежения уже подъезжает к въезду в Управление и останавливается прямо перед входом. Он спокойно доехал до дома, где проживала Лена, расплатился с шофером, сетуя на маленькую зарплату, поднялся на нужный этаж и позвонил в дверь.

Сорин к этому моменту уже вернулся и ждал свою подругу со службы. Поэтому когда в дверь позвонил Трегубец, он, нисколько не скрывая своего присутствия в квартире, подошел и взглянул в глазок. А взглянув, слегка обмер. На одну секунду в голове промелькнула мысль: не сделать ли вид, что в квартире никого нет? Потом он понял, что Трегубец слышал, как он двигался по коридору. Для приличия спросив «Кто?», он звонко щелкнул крышкой дверного глазка и принялся отпирать дверь.

— Ба! Василий Семенович! — Сорин фальшиво улыбнулся. — Что же вы без звонка?

— Да уж так вышло, Андрей Максимович, не обессудьте. Мимо проезжал.

— Заходите, заходите. Жалко, Лены дома нет: она бы нам что-нибудь поесть сообразила.

— Да ничего, мы с вами по-холостяцки, на кухне кофейку попьем, — сказал Трегубец, но почему-то отправился не на кухню, а в глубину квартиры. Он заглянул в одну комнату, потом в другую, внимательно оглядывая обстановку, но не нашел ничего, достойного внимания, и повернулся к Андрею. — Ну, так что ж, Андрей Максимович, где потчевать будете?

— Вы же сами сказали: на кухне, — ответил Сорин и повел рукой в нужном направлении.

— Ну, на кухне так на кухне, — добродушно согласился Трегубец.

«Не увидел», — радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.

«Однако мальчик что-то нервничает, — подумал Василий Семенович. — С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»

— Ну, как вам на родине? — начал он разговор.

— Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, — улыбнулся Сорин.

— Неприятностей больше никаких нет?

— А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.

— Никто и не узнает, пока не надо будет.

— Так я думаю, — сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, — и надобности такой не появится.

— Вот как! Это почему же? — спросил Трегубец.

— Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.

— Это с чего же такая мысль?

— А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?

— Это не у меня, — вздохнул Трегубец, — это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.

— Я тоже так думаю, — согласился Сорин и продолжил: — Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.

— Для кого?

— Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?

— Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, — согласился Трегубец. — Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.

— Ну, не скажите, Василий Семенович, — ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем. — Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я — чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас — вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.

— Это что же, — засмеялся Василий Семенович, — вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?

— Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!

— Ну, значит, пугаете?

— Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?

— Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?

— То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я — так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.

— Поясните, — сказал Трегубец.

— Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.

— То есть, натурально, линять собираетесь, Андрей Максимович?

— Если вам угодно перейти на такой язык, то да. В конце концов, все, что вы хотели знать, вы уже знаете. Ведь вас не я и не картинки эти интересуют, а сам господин Ермилов, я так понимаю.

— Правильно понимаете, конечно. Но только ваши показания мне понадобятся.

— Какие показания, Василий Семенович? Все мои рассказы к делу не подошьешь, я — так, сказитель, а не свидетель.

— Занятно, занятно, — пробурчал Трегубец, потирая виски. — И не боитесь, что я вас во «всесоюзный» объявлю?

— Нет, Василий Семенович, не боюсь. Для этого же горы бумаг потребуются, одобрение начальства, резолюции разные. Некогда вам этим заниматься.

— Я вам не верю, Андрей Максимович, не верю ни на грош.

— Ваше право, — ответил Сорин.

— Ну скажите честно: ведь за границу намылились?

— Василий Семенович, я же уже сказал…

— Намылились, намылились. Одного только не понимаю: как вам это удастся?

— Да никак. Паспорт-то мой у вас. Вы вот что, Василий Семенович, контактный телефончик мне оставьте. Будут проблемы, я вам позвоню: глядишь, еще друг другу и понадобимся.

— Телефончик я вам, конечно, оставлю, Андрей Максимович, — сказал Трегубец, вынимая из кармана визитную карточку, — но вы все же подумайте, прежде чем в бега пускаться.

— Уже подумал, — ответил Андрей.

— Ну, да Бог вам судья. Построили вы старика, конечно. Побреду я.