Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель

Речь Иисуса перед учениками Иоанна позволяет нам полнее проникнуть в смысл этой притчи. Никому не хочется медлить со свадьбой, и если она откладывается, значит, существуют причины, способные вызвать самые незавидные последствия, вплоть до разрыва помолвки. Невеста Иисуса вела себя непристойно, совершила блуд, вот и страшится свадьбы, отчего жених «у нее отнялся», и она уподобилась вдове (Лк 18:1 и далее), притесняемой сатаной, который воспользуется ее одиночеством, и «тогда будут поститься сыны чертога брачного»[52].

«Невестой» Иисус Своих учеников в этой притче назвать не может, да это и противоречило бы Его благородной натуре. И Он называет их «сынами чертога брачного», на что есть веская причина. Они не столько «невеста», сколько причастники дома жениха, участвуют в Его деле «ловли человеков», разделяя с Ним радость побед и горечь неудач.

Об этом и напоминает Иисус ученикам Иоанна. «По вам же, прочим людям, заметно, стоит в вас пробудиться истине и правде, как вы тут же внутренне и внешне делаетесь суровыми и мрачными. У вас попросту нет того, в чем вы так нуждаетесь, и вам этого не достичь. Мои же ученики рождены от Отца, они на стороне Божественной, небесной, где рабская боязливость отступает, а души наполняют радость и веселье, которые вам, не осознающим себя чадами божьими, непонятны и неизбежно кажутся проявлениями неблагочестия».

Однако ученики Иоанна были люди своеобразные, вознамерившиеся высоко нести имя своего учителя, уподобив его флагу, в руках с которым идут заключать сепаратный мир, – даже после взятия его под стражу. Иоанн был мостом из мира земного к Иисусу, и сходить с этого моста они не хотели. Спаситель на образном примере показывает им всю абсурдность их поведения. Его мы находим у Матфея и Луки, но в переводе Лютера у первого образ ярче: старую одежду обычно чинят, наставляя новый лоскут, полагая что так будет лучше. Однако в греческом оригинале слова Спасителя звучат иначе: «Никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды» (Лк 5:36). Этой притчей Иисус говорит им: «Вам жаль выбросить вашу «Иоаннову одежду», но в Моей, «Иисусовой», вам нравятся лишь некоторые детали, вы и хотите ими приукрасить вашу одежду, но это не сделает ее красивой».

В результате как раз то, что они считали величием человеческого духа, больше всего и препятствовало признанию и радостному принятию ими во всей полноте и целостности того великого проникновения в Божественную сферу, которое произошло в Иисусе.

Но если в свое человеческое мы вбираем Божественное как некую «добавку» или «поддержку», то переходим в неустойчивое, трудно выносимое состояние, в котором Божественное не может развиваться свободно, поскольку постоянно трансформируется, подстраивается под мое человеческое в угоду ему. В итоге мое человеческое, не способное справиться с непосильной для него задачей – войти в резонанс с Божественным, – хиреет и погибает. Вот что, скорее всего, хотел донести им Спаситель, дополнив объяснение притчей о новом вине в старых мехах.

Возможно, фарисеи и ученики Иоанна ответили Ему так: «Что ж, быть такими, как вы, куда приятней, но мы решили для себя игнорировать это новое, чтобы еще больше преуспеть в благонравии». Этой иллюзии и лишает их Спаситель, хотя в то же время их понимает и отчасти извиняет: «у мытарей в прежней жизни не было ни духовной отрады, ни радости – то есть, «вина»; у вас все же кое-какое «вино» есть, и не такое уж плохое, пусть старое, но хорошее. Проникнувшись однажды вашими наставлениями, можно без особых душевных терзаний и духовных усилий быть вполне довольными собой. Мое же новое вино требует небывалого самоотречения, когда человек не может быть довольным собой. Поэтому вы и говорите «старое лучше» (Лк 5:39).

Больше с учениками Иоанна (как партией) мы не встречаемся, на первый план выходят фарисеи. До сего момента отношения между ними и Иисусом были вполне дружественные. Их сомнения по поводу Его окружения, хотя в них виделось двуличие, не были лишены смысла. И Спаситель относился к ним уважительно. Правда, слова: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» и «Я пришел призвать не праведников, но грешников» – в первую очередь означают: «Я не собираюсь обличать в заблуждениях того, кто считает себя сильным и праведным», но в них, можно даже сказать, признание достоинств фарисеев. Но это – до времени, пока опыт не научил Его другому, и это еще впереди. Скоро противоречия между ними начнут проявляться все острее и острее.

Камнем преткновения была и оставалась суббота. Та самая суббота, подаренная Богом Своему народу как всеобщее достояние и право, как обязательное всенародное действо, как уникальное оформление внешнего поведения, строго отвечающее десяти заповедям. И посему она, с одной стороны, достояние, за которое мы все ревностнее боремся не только в интересах религии и во имя всенародного блага, но, с другой стороны, во все времена весьма удобное поле деятельности для каждого, чьи стремления к святости, как и у фарисеев, ограничиваются по большей части внешним успехом и видимыми результатами[53].

Как-то в одну из таких суббот ученики (Мк 2:23) проходили засеянными полями, срывая пшеничные стебли. Не оставлять же сорванные колосья без пользы на земле, и они их ели, тем более что были голодны[54].

Фарисеи же само извлечение зерен из колоса воспринимали как «осквернение субботы». Зачем они сделали из такого пустяка проблему, нам станет ясно, если допустить, что так они надеялись произвести благоприятное впечатление на этого предельно совестливого, но очень уж «возомнившего о Себе» Учителя. Пусть Он видит: есть все же люди, побольше Его преуспевшие в соблюдении Божьих заповедей и относящиеся к ним серьезнее, нежели Он.

А может, к тому их подтолкнули распространившиеся в народе Его слова: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное». И тут им вдруг представляется удобный, на их взгляд, случай показать Иисусу «несправедливости Его поспешного суждения».

Спаситель, по Своему обыкновению, не пускается в обсуждение второстепенного, а останавливается на принципиальных моментах, которые и помогают решить вопрос. Не без юмора Он ссылается на куда больший проступок Давида, когда тот, вольно истолковав Божественные предписания по известным только ему соображениям, «ел хлебы предложения», уподобив себя священнику, тогда как сам был жертвой. Но Иисус идет еще дальше, заявляя: «Суббота для человека, а не человек для субботы». Заповеди – не самоцель, не «школьные упражнения», они полны смысла и служат высшей цели, имя которой – «человек». Отчетливее всего это видно на примере субботы. Почетная дань в виде жизни, приносимая чадом Творцу, возвращается к нему как Его дар[55]. Тот, для кого Творение не более чем природа, над и за которой ничего нет, проживает свою жизнь от колыбели до могилы как мыслящее животное, способное лишь работать, наслаждаться и наживать добро. Но кто видит в ней Творение, а над ним и за ним – Бога, тот в седьмой день охотно отрешается от низменного, земного и становится человеком в высшем смысле этого слова, существом вечным. Тогда для него суббота – день блаженного покоя наедине с Богом, а для Бога – день сближения с человеком.

«Посему Сын Человеческий есть господин и субботы», – заключает Он. Как уже говорилось выше, «Сын Человеческий» в понимании израильтянина и означало – «человек». А человек, каким ему следовало бы быть и каким он должен стать, каким он являет себя в Иисусе, в заповедях не нуждается, он – бог. Спаситель как прообраз человека, как Тот, о Ком сказано «В начале было Слово, и Слово было у Бога», есть не результат, не чудесный окончательный итог соблюдения множества наставлений и заповедей, напротив, эти заповеди – Его отражение, как бы отдельные фотографии Его существа, и в Нем человек должен быть возведен в ранг закона.

Но еще острее противоречие во взглядах проявилось в другой истории, случившейся, должно быть, много позже. Вопрос должен был еще созреть. Благочестие не бывает двояким. То, что за него принималось, в итоге оказалось пустым воображением, скрывающим лицемерие и безбожие.

Наступает суббота, Иисус приходит в синагогу (Мк 3:1 и далее) и видит там мужа, «имевшего иссохшую руку». Видят его и «они». Любой человек почувствовал бы сострадание к этому калеке, подумав при этом: «Слава Богу, дорогой, что есть Спаситель, через Него Бог поможет тебе». Любой – но только не они. У них нет сердца, они не чувствуют, что человек задыхается под тяжестью предписаний и воззрений. Им недостает любви, как, впрочем, и веры. Единственное, что их занимало: «Станет ли Он исцелять в субботу?» «Исцеление» всегда было в их понимании своего рода ремеслом, подобным, скажем, ремеслу булочника – воззрение, очень похожее на то, которое сегодня породило греховное выражение «исцеление через молитву». Здесь вера полностью растворилась в неверии или суеверии: молитва никогда не лечит, и если страдалец выздоровел, значит, либо втайне воспользовался каким-то «снадобьем» (и такое бывает), либо его исцелил Бог.