Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

на шаг, расспрашивает о том великом времени, когда Беков был, как и он, молод.

Вот и сейчас, вернувшись с работы, Маруф сразу пошел к Бекову. Эгамов краешком уха слышал весь их разговор.

Первые дни он очень боялся, как бы Маруф грубостью, бестактностью не обидел командира. Тогда бы Эгамов сгорел от стыда за такого сына. Ведь командир мечтал не только о Гаждиване, но и о людях…

— Там уже народ собрался, — волнуясь, рассказывал Маруф. — Ни проехать ни пройти. И комиссия всех расспрашивает. Боюсь, дядя Исхак, как бы они там без вас что-то не решили…

— Это хорошо, что народ собрался. Комиссия всех выслушает, все осмотрит.

— Но вы торопитесь, скоро они пойдут на завод. Уже и Нуров приехал.

— Маруф! — крикнул Эгамов.

Маруф с виноватым видом просунул голову в дверь. Был он весь испачкан мукой — лень ему после работы помыться.

— Ты зачем надоедаешь командиру?

Маруф погрустнел, с сожалением посмотрел на отца и на то, что тот делал.

— Отец, почему ты вечно опекаешь меня? Ведь мне уже двадцать…

— Да, тебе двадцать. Но ты недоразвит. И не воображай, что знаешь больше своего отца… Нет, вы только полюбуйтесь этим гением, командир, — сказал Эгамов, увидев Бекова за спиной Маруфа. — Вы только послушайте!

Маруф опустил голову и ушел.

— Ты слишком строг к нему, Кулихан, — сказал Беков.

— Нет, я люблю его. Но держу в ежовых рукавицах, чтобы и он, как брат, не сбежал в город.

— Сын у тебя смышленый.

— Вы так думаете? Да, да, я вырастил хорошего сына, командир. Спасибо за добрые слова.

Но, снова заметив Маруфа, на этот раз в огороде, где он срывал помидоры, Эгамов не удержался:

— Но в его годы я уже срубал вражьи головы! Вы ведь свидетель, командир! А он совсем не гордится своим отцом…

Маруф сделал вид, что не слышит. Сидя между грядками, он все поглядывал на забор, словно находился под арестом.

— Я что-то нервничаю, командир. Видите, у меня руки вспотели. Но вы спокойны, и это хорошо! Наденьте, пожалуйста, китель.

Эгамов невольно вытянулся перед командиром, когда увидел его в кителе. Командир был великолепен, строг и мог бы внушать трепет врагам.

— Я приветствую вас, товарищ командир!

Эгамов видел, что командир тоже очень растроган.

— Мечтой моей было прожить старость там, где меня помнит хоть один человек…

— Спасибо, командир! Мы сделаем все, чтобы вам было хорошо здесь… А потом, когда вы перевезете в Гаждиван все вещи, я разломаю стену и сделаю пристройку. Комната ваша будет просторнее.

— Какие вещи? — не сразу понял Беков. Затем показал на саквояж, будильник с орденом, китель и узелок со сменой белья: — Вот все мои вещи. Больше ничего не нажил.

— Конечно, на что человеку вещи?! Вы великий человек, командир. Я это знал всегда… Я тоже, как видите, живу скромно. Кое-какое старье от приданого.

— Главное, Кулихан, честность, доброта, порядочность. Мы боролись не за вещи, не за уют, помни.

— Да, святая правда. Теперь я совсем спокоен. Такой человек, как вы, не может быть неправильно понят комиссией… Идемте, командир, народ ждет вас…

В переулке тихо, только листья шелковицы шелестят под ногами.

— Уже осень, — сказал Эгамов.

Беков промолчал.

И тут навстречу им попался милиционер. Увидев Бекова, он поспешно перешел на противоположную сторону и взял под козырек.

Командир, не сразу разобравшись, что приветствуют его, замешкался, затем резко поднял руку к виску, Эгамов проделал то же самое с удовольствием. И готов был броситься к милиционеру со словами благодарности. Так почтительно встретив командира, этот страж закона вселял уверенность, что гаждиванцы почитают командира, как отца.

Но у площади Обелиска командир снова помрачнел. И непонятно почему. Бегло осмотрев газоны, Эгамов не увидел ничего, что было бы в укор ему, человеку, следящему за чистотой обелиска.

Беков шел медленно, жался к домам, где было особенно тенисто. Но на улице было пустынно.

Только у самого завода почувствовалось какое-то движение. Откуда-то вышел Маруф, молча и многозначительно зашагал рядом с Вековым.

Потом еще несколько человек пошли за ними, не мог понять Эгамов, друзья или враги.

Словно шел Эгамов воевать.

А люди кругом — их становилось все больше — вели себя как-то странно. Прямо на улице брили головы парикмахеры. Торговцы жарили кукурузу. Какие-то незнакомцы ездили взад-вперед на осликах. А двое мужчин держали факелы, крича что-то нечленораздельное.

Возле распахнутых ворот стояли, скрестив руки на груди, крестьяне из колхоза. Наблюдали за происходящим, прижав коленями огромных псов с обрубленными ушами.

Еще больше людей оказалось на заводе. Молча и мрачно ходили по двору, и никто ни разу не посмотрел на Бекова, пока он пробирался к трем фигурам в белом — комиссии.

Только Турсунов, свежевыбритый, странно праздничный, взял его подсуну и пошел вместе.

Лоди в белом пугали Эгамова, он почувствовал облегчение, когда в пяти метрах от них эти люди убавили шаг.

Вместе с комиссией ходил, объяснял все Нуров. Казалось, только он один причастен ко всему происходящему.

Были здесь и рабочие. Все сорок человек, дерзкие, вызывающие, шли они справа от комиссии и много шутили.

Турсунов показал на них Бекову.

— Это сыновья тех, сорока наших? — спросил Беков.

— Да, есть и сыновья…

«Здесь все четко продумано, — мелькнуло у Эгамова. — Комиссия и Нуров — впереди, мы с командиром на пять шагов сзади, справа — рабочие, а старики и прочие в хвосте».

— Давай остановимся. — Командир сел на ящик. — Я что-то не поспеваю.

Турсунов опустился рядом с ним, а Эгамов и Маруф остались стоять.

— Что это с командиром? — шепнул в беспокойстве Маруф.

— Командир спокоен, зная, что прав.

Затем вся эта толпа вместе с комиссией зашла в цех, и во дворе стало тихо.

— Я как-то всерьез не думаю об этом, — признался Турсунов, спокойный, не терзаемый муками совести. — Не могу больше ни с чем справиться, Исхак.

— Давай помолчим, — сказал Беков, устало закрывая глаза; думал он о том, какая суета пришла к нему под старость. Хотел бы он действовать, но не мог, все утомляло его.

— Душа твоя чиста, Исхак, — тоном проповедника сказал Турсунов. — Поэтому в ней тишина.

Маруф стоял и внимательно слушал взрослых.

— Иди, — прогнал его Эгамов, — посмотри, что делается в цехе.

«Не надо, чтобы сыновья слушали, когда говорят двое усталых. Они могут неправильно истолковать. Ведь все, что делается в душах взрослых, вся их жизнь так сложна, что сыновьям нужно прожить столько же, сколько отцам, чтобы понять», — решил Эгамов.

В цехе Маруф подошел к Нурову и сказал, что командир сидит во дворе.