Аврора Флойд - Мэри Брэддон

— Это неправда! Это неправда! — кричала она хриплым голосом, — ты не так прочел имя; это не может быть!

— Какое имя?

— Какое имя? — повторила она свирепо и на лице ее сверкнуло дикое бешенство. — Это имя! Говорю тебе, это не может быть. Подай мне письмо!

Он машинально повиновался и подал ей письмо, не отводя глаз с ее лица.

Она вырвала от него письмо, глядела на него несколько минут, потом отступила шага на три, колени ее подогнулись, и она грохнулась на пол.

Глава XVI

ДЖЭМС КОНЬЕРС

В первых числах июля Джэмс Коньерс, новый берейтор, приехал в Меллишский Парк. Джон не справлялся о характере этого человека у его прежних хозяев, потому что одного слова мистера Пастерна было достаточно.

Мистер Меллиш старался узнать причину волнения Авроры при чтении письма Джона Пастерна. Она упала, как мертвая, к ногам мужа, потом целый день с ней была истерика, а ночью — бред; но она не произнесла ни одного слова, которое могло бы набросить какой-нибудь свет на тайну ее странного волнения.

Муж сидел возле ее постели на другой день после того, как с ней сделался обморок, и смотрел на нее с тревожным и серьезным лицом, не спуская с нее глаз.

Он испытывал такую же агонию, какую испытал Тольбот Бёльстрод в Фельдене при чтении письма матери. Черная стена медленно возвышалась и отделяла его от женщины, любимой им. Он должен был узнать теперь муку, известную только мужу, которого жена разлучена с ним тем, что разлучает более всякой ширины земли, или пространства океана — тайною.

Джон смотрел на бледное лицо, лежавшее на изголовьи, на большие черные глаза, дико и широко раскрытые; но на этой возлюбленной физиономии не было никакого ключа к открытию тайны; на ней было только выражение утомления, как будто душа, выглядывавшая из этого бледного лица, до того ослабела, что лишилась всякой способности чувствовать что-нибудь, кроме неопределенного стремления к покою.

Окна были открыты, но день был знойный и удушливый — тихий и солнечный; весь ландшафт был покрыт каким-то желтоватым туманом, как будто самая атмосфера была подернута растопленным золотом. Даже розы в саду как будто чувствовали влияние знойного летнего неба, и опустили свои тяжелые головки, как люди, страдающие от головной боли. Бульдог Боу-оу, лежа под акацией на лугу, был не в духе, как какой-нибудь обидчивый пожилой господин, и злобно лаял на порхавшую бабочку.

Как ни прекрасен был этот летний день, он был один из таких, когда люди раздражаются и ссорятся друг с другом по причине жара; каждый человек имеет тайное убеждение, что его сосед некоторым образом виноват, что атмосфера такая знойная и что она была бы прохладнее, если бы его тут не было. Это был один из тех дней, когда больные особенно капризны, а больничные сиделки ропщут на свое занятие. День, когда третьеклассные пассажиры, путешествующие на дальнее расстояние, свирепо требуют пива на каждой станции и ненавидят друг друга, зачем места их узки и жестки, день, в которой механизм ежедневной жизни выходит из своего порядка.

Джон Меллиш, сидя возле постели жены, мало думал о летней погоде. Я сомневаюсь, знал ли он, январь или июнь этот месяц. Для него на земле было только одно существо, и оно было нездорово и огорчено огорчением, от которого он не имел сил избавить его, не зная даже в чем оно состоит.

Голос его задрожал, когда он заговорил с женой.

— Душа моя, ты была очень больна, — сказал он.

Аврора взглянула на него с улыбкой до того непохожею на ее обыкновенную улыбку, что Джону было гораздо мучительнее видеть ее, чем слезы, и протянула ему свою руку. Он взял эту пылающую руку и держал ее, пока говорил.

— Да, душа моя, ты была больна; но Мортон говорит, что это была истерика, и что завтра ты опять будешь здорова, стало быть, беспокоиться нечего. Меня огорчает, мой ангел, что у тебя есть что-то на душе, что-то, бывшее причиною твоей болезни.

Аврора отвернулась и старалась вырвать свою руку с нетерпением, но Джон крепко ее держал в обеих своих руках.

— Тебя огорчает, что я говорю о вчерашнем, Аврора? — спросил он серьезно.

— Огорчает меня? О, нет!

— Так скажи же мне, мой ангел, почему имя этого человека, имя берейтора, имеет такое страшное на тебя действие?

— Доктор сказал тебе, что это была истерика, — отвечала она холодно, — верно, нервы мои были раздражены вчера.

— Но имя, Аврора, имя. Кто такой этот Джэмс Коньерс — кто он?

Джон почувствовал, что рука, которую он держал, судорожно сжала его руку, когда он назвал берейтора.

— Кто этот человек? Скажи мне, Аврора; ради Бога, скажи мне правду.

Она опять обернулась к мужу, когда он это сказал.

— Если ты желаешь узнать от меня правду, Джон, ты не должен спрашивать меня ни о чем. Вспомни, что я тебе сказала в замке д’Арк: с Тольботом Бёльстродом разлучила меня тайна. Ты поверил мне тогда, Джон — ты должен верить мне до конца; если ты не можешь верить мне…

Она вдруг замолчала, и слезы медленно выступили на ее больших, печальных глазах, когда она взглянула на своего мужа.

— Что же тогда, душа моя?

— Мы должны расстаться, как рассталась я с Тольботом.

— Расстаться! — вскричал Джон. — Мой ангел, мой ангел! Неужели ты думаешь, что нас может разлучить на земле что-нибудь, кроме смерти? Неужели ты думаешь, что какое бы то ни было стечение обстоятельств, как бы ни было оно странно, как бы ни было необъяснимо, может заставить меня сомневаться в твоей чести, или заставить меня дрожать за мою честь? Мог ли бы я сидеть возле тебя и делать тебе эти вопросы, если бы я сомневался в тебе? Ничто не может поколебать мое доверие к тебе — ничто! Но сжалься надо мною; подумай, как горько сидеть здесь, держать твою руку и знать, что между нами есть тайна. Аврора, скажи мне: этот человек, этот Коньерс — кто он?

— Ты это знаешь так же, как и я. Он был прежде грумом, потом жокеем, а теперь берейтор.

— Ты знаешь его?

— Я его видела.

— Когда?

— Несколько лет тому назад, когда он был в службе моего отца.

Джон Меллиш вздохнул свободнее: этот человек был грумом в Фельдоне — вот и все. Это объясняло то обстоятельство, что Аврора узнала его имя, но не объясняло ее волнения. Джон был не ближе к разгадке тайны, как и прежде.

— Джэмс Коньерс был в службе твоего отца, — сказал он задумчиво, — но почему его имя вчера так взволновало тебя?

— Я не могу тебе сказать.

— Стало быть, это другая тайна, Аврора, — с упреком сказал Джон, — или этот человек имеет какое-нибудь отношение к той прежней тайне, о которой ты мне говорила в замке д'Арк?

Она не отвечала ему.

— А, вижу, понимаю, Аврора, — прибавил Джон после некоторого молчания. — Этот человек был слугою в Фельдене, может быть, шпион; он открыл тайну и торговал ею, как слуги часто делают. Это возбудило твое волнение, когда ты услыхала его имя. Ты боялась, чтобы он не приехал сюда и не надоедал тебе, пользуясь этой тайной, чтобы выманивать у тебя деньги и беспрестанно держать тебя в страхе. Кажется, я понимаю все это. Прав я или нет?

Аврора взглянула на него с выражением зверя, загнанного охотниками.

— Да, Джон.

— Этот человек — этот грум знает… тайну?

— Знает.

Джон Меллиш отвернулся и закрыл лицо руками. Какая жестокая тоска! Какое горькое унижение! Этот человек, этот грум, этот слуга пользовался доверенностью его жены, имел возможность преследовать ее, надоедать ей, так что одно его имя заставило ее грохнуться на пол, как бы пораженной скоропостижной смертью. Какая могла быть эта тайна, которую знал слуга и которую нельзя было сказать ему? Он закусил свои губы до крови в безмолвной агонии от этой мысли. Что могло это быть? Он только за минуту перед тем поклялся, что будет слепо верить Авроре до конца, а между тем его массивный стан дрожал от головы до ног в этой безмолвной борьбе; сомнение и отчаяние поднимались как демоны-близнецы в душе его: но он боролся с ними и победил их. Обернувшись с бледным лицом к своей жене, он сказал спокойно:

— Я не буду более приставать к тебе с этими мучительными расспросами, Аврора. Я напишу к Пастерну, что этот человек для нас не годится и…

Он встал и хотел уйти, она удержала его за руку.

— Не пиши к мистеру Пастерну, Джон, — сказала она, — наверно, этот человек будет для нас годиться. Для меня лучше, чтобы он приехал.

— Ты… ты желаешь, чтобы он приехал сюда?

— Да.

— Но он будет тебе надоедать; он будет стараться выманить у тебя денег.

— Он везде может это сделать, пока он жив. Я думала, что он умер.

— Так ты точно желаешь, чтобы он приехал сюда?

— Желаю.

Джон Меллиш вышел из комнаты своей жены с невыразимым облегчением. Эта тайна не могла быть так ужасна, если Аврора желала, чтобы человек, знавший эту тайну, приехал в Меллишский Парк, где была хоть отдаленная возможность, что он откроет эту тайну ее мужу. Может быть, эта тайна касалась более других, чем Авроры — коммерческой честности отца ее — ее матери? Он мало слышал об истории ее матери; может быть она… фи! К чему утомлять себя бесполезными предположениями? Он обещал верить Авроре, и настал час, когда он должен сдержать свое обещание. Он написал к Пастерну, что принимает его рекомендацию и будет нетерпеливо ждать Джэмса Коньерса.