Русские понты: бесхитростные и бессовестные - Дэвид Макфадьен

Экстравагантные, понтовые взгляды этого поколения обнаруживаются еще четче в фильмах, затрагивающих Костю Кинчева и группу «Алиса», выпущенных между 2004 и 2007: «Мы вместе: 20 лет», «Rock and Roll, это…» и «Звезда по имени рок». Последний в этом списке начинается с толпы довольно противных тинэйджеров, горланящих «Мы вместе!», хотя их вообще не было на свете 20 лет назад, пока в вестибюле человек более зрелых лет лепечет про «новое движение — православный рок». Затем в зале, рядом со сценой, размахивают российским флагом со скрупулезно выведенной надписью «Мы православные!».

В бонус-материалах DVD Кинчев дает длинное интервью о своей вере, и фильм торжественно кончается повторением эпизода, в котором два священника наведываются к певцу с просьбой об автографе. Кинчев любезно соглашается, и они, в свою очередь, его благословляют. Встреча на равных!

Апогея этот понтовый и харизматический аспект рокументального кино достигает в недавнем протославянском боевике Николая Лебедева «Волкодав». Режиссер создает фильм, чтоб возвестить (или пофантазировать) о появлении на свет православной культуры из язычества восьмого века. После релиза картины газета «Ежедневные новости» взяла у Кинчева интервью на тему взаимоотношений между беспредельным русским ландшафтом, православной духовностью… и самодержавием.

У нас очень большая территория, и все пришлые доктрины не работают! Со мной, конечно, можно не соглашаться, но я считаю, что главные факторы здесь — это византийские истоки, которые на подсознательном уровне укоренились в нашем менталитете. При самодержавии Русь множилась и множилась, все земли просились и шли к нам под крыло. А мы просто так все разбазарили. Волевым методом надо действовать. Для России характерны только кнут и пряник. Я достаточно долго на земле живу и многих руководителей видел. Путин — наилучший![241]

«Со мной можно не соглашаться», — говорит Кинчев. Еще бы! Вопросы есть? Есть. Первой на сцену просим попсу. Раньше мы слышали мнение, что понт и попса — «близнецы-братья», а тут, в конце главы, можем отважиться высказать замечание, что русский рок, претендуя на «главную национальную особенность», никакого права не имеет критиковать попсу!

Легкие понты: гламурная попса и негламурный шансон

Какие песни, такие мы.

Гр. Hi-Fi. «А мы любили»Письмо из Простоквашино: Петр Мамонов и конец роковских понтов. Почти

В поколении Гребенщикова и Кинчева, в их материальной теологии священных фарфоровых чашек, кастрюль, поцарапанных фотографий и старого хлама, «значимость» нередко равняется «размеру», т. е. бескрайним лесам БГ или ледникам Цоя. Впечатляющие размеры всегда дорого стоят, так же как разные технические приборы, способные фиксировать их на пленке. Большое шоу нуждается в большой технике. Для многих молодых музыкантов такая техника слишком дорога. Выходит понт не полный, а в полцены. В концертной записи группы Tequilajazzz 1997 года до такой степени нет нормального освещения, что музыканты еле различимы. Точно так же первые сцены в записи группы «Король и Шут» в Олимпийском (2003) представляют музыкантов, ступающих неспешно, но целеустремленно в сторону сцены под псевдо-средневековые мотивы, якобы предвещающие королевское состязание или рыцарский турнир.[242] Воплощение средневекового понта! А когда концерт начинается, киносъемка оказывается разочаровывающе «копеечной» и инертной: съемка с разных сторон явно оказалась не по карману.

Сходное, чересчур честолюбивое стремление к «более верным» истинам или размерам никогда не иссякает. Логично поэтому предположить, что эти беспросветные, почти по-мазохистски нецелесообразные жесты оказываются формой сверхкомпенсации, если принять во внимание уменьшающееся рыночное присутствие рока и — вследствие этого — общественное значение рок-музыки вообще. Ведь имеется достаточно много документальных лент, воплощающих желание хотя бы сохранить акустическую скромность интеллигентских квартирников. В марте 1995 года поэт Алексей Хвостенко объединился с Леонидом Федоровым из группы «Аукцыон» для фильма «Хвост: Опыт построенного творческого процесса». Выступление было снято в людной, тесной, интимной обстановке однокомнатной квартиры. В руках у каждого присутствующего — бутылка чего-нибудь крепкого: «Ну, за музыку!»

Те же скромные, «интеллигентские» размеры культурного влияния обнаруживаются и через девять лет в сольном концерте Федорова «Зима». Шоу начинается с его молчаливого выхода на сцену, где он садится на единственный стульчик. Больше никого на подмостках нет, даже бэк-вокалистов. Наступает очень долгая тишина, а Федоров просто остается неподвижным под ослепительно белым светом в мешковатой футболке и джинсах. Он молчит и мило улыбается. После окончания выступления нам предложены такие же долгие съемки уже давно покинутого стульчика. Федоров оставляет еле заметный след в той огромной тишине, на которую постоянно претендует Гребенщиков.

Надежду на решение этих аудиовизуальных проблем помпезности и/или «самоуменьшения» дает Петр Мамонов, бывший лидер группы «Звуки Му». Можно сказать, что его решительная трактовка «документальной» эстетики (действительности вообще) представляет собой полную реализацию понтового потенциала роковой риторики. Он же ушел в просторную пустоту, в фундаментально анонимную, сельскую жизнь полного лоха, подальше от городской суеты. В безбрежное «всё». Вопрос все-таки в том, что его благодарственная речь на церемонии вручения приза «Золотой орел» 2007 года еще дает нам, может быть, серьезный повод для беспокойства. На первых порах он критиковал и помпезность мероприятия, и президента Путина… а затем:

Вы все играете, но эта ваша беспечная жизнь приведет к тому, что мы все будем учить китайский язык. Мой внук наверняка будет подсобным рабочим на нефтяной вышке, которой будет управлять китаец… Это мы должны что-то делать. Если так дальше дело пойдет, будем все на китайцев работать. А у них Бога нет, вот они нам и покажут… [А затем он призывает русских женщин в зале отказаться от абортов. ] Мы каждый год убиваем четыре миллиона будущих Суворовых и Пушкиных. Девки, давайте рожайте![243]

Ничего себе! Родился сам, а теперь помогает другим! Трезвый ли это взгляд, хмельной ли или просто поза — вопрос дискуссионный. Его перфомансы на сцене, однако, хотя бы предлагают альтернативу подобным разглагольствованиям. Они по крайней мере его очеловечивают, что особенно заметно в четырех постановках: «Есть ли жизнь на Марсе?», «Земля-воздух», «Шоколадный Пушкин» и «Мыши, мальчик и Снежная королева» (2001–2005). Первое из этих выступлений заслуживает особого внимания, так как оно вышло в трех разнообразных версиях общей продолжительностью более пяти часов. Среди них мамоновский фаворит — будто бы самая ранняя программа. Она явно и самая худшая по продюсерским стандартам и выплыла только после того, как Мамонов уже одобрил более новый и профессиональный вариант. Такой выбор, или предпочтение, можно понять либо как намеренное, упрямое и смиряющее существование в «империи грязи», либо как (такую же упорную!) поддержку здоровой спонтанности.

Эта сложная ситуация повторяется в других картинах. Программа «Земля-воздух» была составлена из телевизионного метража, кое-где прерываемого рекламой: тут Мамонов выступает перед избранной аудиторией. Для релиза на DVD, однако, использовалась альтернативная бонус-версия передачи: здесь студийный материал, снятый во время рекламных пауз, не вырезан. «Нормальное», иногда перебиваемое рекламными роликами шоу превращается, таким образом, в непрерывный поток. Всем неизлечимо тоскливо в паузах. Именно этим некоммерческим изображением тихого «небытия» (пауз и пустоты) отличаются мамоновские выступления от традиционного взгляда русского рока на «истинные, правдоподобные» съемки. По крайней мере у зрителя тут есть выбор версий, т. е. выбор документов или завещаний, между которыми есть пробел. Где ни хрена не происходит. Ничего вообще. Грандиозное присутствие БК становится философски более впечатляющим отсутствием: ничем, т. е. абсолютно всем. И частью передач, и тем, что между ними: и словами, и молчанием, создающим их.

Мамонов не претендует на широкие просторы — на «всё»— и не стремится казаться «беспечным русским бродягой». Если БГ хочет «заполнить» их звуком мудрых высказываний, то в работах Мамонова — в его DVD-записях, на сцене — ощущается некая смиряющая и антипафосная пустота. В пьесе «Мыши», к примеру, действие начинается с продолжительной, окутывающей черноты и молчания. И в DVD-бонусах мы видим то же самое. В начале главного интервью, снятого вроде бы экспромтом после биса, Мамонов просит ненадолго затаить дыхание. Журналист и оператор как-то неуклюже ждут его первого слова. Их даже жалко становится. Мамонов долго ничего не говорит, а в итоге все эти бессодержательные кадры все-таки остаются в записи.