Гнев - Виктория Лэйтон

я бы, например, не расстроился, если бы ты это сделал. Вот когда ты это сделаешь, — Маркус тепло улыбается Жасмин, протягивая Ленни тарелку сэндвичей с беконом. — Нужно доверять своему сердцу.

Ленни просто кивает, его взгляд ненадолго встречается с моим, прежде чем вернуться к сервировке стола. В этом взгляде было что-то невысказанное, о чем придется поговорить позже. Я пытаюсь показать ему это взглядом, но он неправильно меня понимает, полагая, что мне сейчас нужно его молчаливое мнение.

Ленни ловит мой взгляд через комнату и, как будто мы снимаемся в немом фильме, слегка наклоняет голову в сторону Жасмин, прежде чем лукаво подмигнуть. Я отвечаю кивком, тонким и соучаствующим в любом невысказанном повествовании. Моя рука обнимает Жасмин за талию, нежное, но уверенное прикосновение направляет ее к креслу рядом с моим. Она приступает к этому с мягкой улыбкой, не обращая внимания на тихую беседу между мной и Ленни.

Я киваю, мои мысли где-то в другом месте, вращаясь вокруг истины, которой мне очень хочется поделиться с Жасмин. Но сейчас не время; хотя когда это будет? Этот вопрос терзает меня, как заноза.

— Эй, — внезапно говорит Алекс, отбрасывая игрушки в сторону, когда ему приносят еду. — Что такое кипер?

— Копченая селедка, — автоматически отвечаю я, наблюдая за его реакцией.

— Копченая… рыба? — он морщит нос, явно озадаченный такой мыслью. — Тогда это не то, с чем вчера вечером боролся Флиппи-Флоппи.

— Это привычный вкус, — вмешивается Жасмин, ее сэндвич завис в воздухе. — Некоторые говорят, что это настоящий утренний деликатес.

— Приобретенный вкус или нет, — с усмешкой вставляет Маркус. — Это лучше, чем холодная пицца, которую ты, кажется, предпочитаешь, Алекс.

— Папа, он не боролся с холодной пиццей! — Алекс усмехается, снова переключая внимание на сэндвич с беконом. — Что это за руки, которые вытаскивают моряков из лодок? Я был пиратом, а Флиппи-Флоппи был моим попугаем.

— Осьминог? Или кальмар? — предлагает Маркус.

Алекс пожимает плечами и возвращается к еде. Я объясняю это бессмысленными детьми, которые смотрят что-то на своих планшетах, но Жасмин хмурится, как будто в этом есть что-то большее, чем есть на самом деле. Алекс любит играть в героев и монстров, потому что это единственный способ понять, чем мы все зарабатываем на жизнь. Мы не хорошие люди, но когда мы упрощаем это для его пытливого ума, мы становимся плохими людьми, сражающимися со злыми людьми. Или, как он мечтает, пиратами, сражающимися с монстрами.

— Хорошо, ребята, — объявляет Ленни, отодвигая стул, скрежетая по деревянному полу, что сигнализирует о его уходе. — Долг требует, и дело не разрешится само собой, — он стоит, поправляя манжеты рубашки с точностью, которая, кажется, противоречит его непринужденной манере поведения. Его глаза останавливаются на Жасмин чуть дольше, чем необходимо.

— Работа вызывает у тебя бессонные ночи? — спрашиваю я.

— Что-то в этом роде, — отвечает Ленни, вес кейса прижимает уголки его рта. Он не предлагает никаких дальнейших объяснений и разворачивается, оставляя нас срочно закончить завтрак.

Едва дверь за Ленни закрылась, как плечи Жасмин напряглись, а на ее щеках появился румянец. Она откидывается на спинку стула, как будто пространство, которое он оставил, могло каким-то образом отдалить ее от его пристального внимания.

— Почему он так на меня смотрит? — шепчет она, больше себе, чем мне.

— Как? — я притворяюсь невежественным, но мой разум бурлит от того, что означает взгляд Ленни.

— Как будто он пытается раскрыть мое дело, — её голос тихий, и ее разум приходит к выводу, что Ленни расследует исчезновение Эндрю Грина.

— Жасмин, — начинаю я, готовый броситься в обнадеживающую ложь, но она перебивает меня поднятой ладонью.

— Не надо, — твердо говорит она. — Я знаю, что у тебя есть работа.

— Именно. Но это не то, что ты думаешь, — разговаривать с Алексом в комнате становится все труднее: — Он помогает миссис Марли найти ее пропавшего мужа.

— Да, удачи с этим, — усмехается Маркус, а затем его лицо опускается, когда он смотрит на Жасмин. — Я имею в виду, знаешь, когда они его найдут, удачи в браке.

Мой обвиняющий взгляд заставляет Маркуса рыть себе яму поглубже. — Пропавших мужчин обычно находят в постели другой женщины.

— Почему? — Алекс трубит.

— Боже, приятель. Нам нужно поторопиться, — Маркус делает вид, что смотрит на часы, прежде чем увести ребенка с места.

Жасмин ухмыляется мне, когда пара выскальзывает из дома. — Мне жаль, если я причинила им дискомфорт.

— Маркус не уверен, что ты знаешь об этой жизни. Как ты можешь предположить, что мужчина изменяет, если твой ребенок этого не понимает?

— Хотя я знаю, что парень мертв, я права?

— Моя работа — контролировать управление семейным бизнесом. Я не занимаюсь этой стороной вещей.

Я убийственный засранец, но на этот раз я хочу, чтобы моя работа значила больше в этих преданных глазах.

Глава тридцать вторая

Жасмин

Руки Зейна двигаются с привычной легкостью, когда он убирает остатки нашего завтрака с маленькой барной стойки. Керамический звон подчеркивает тишину между нами — комфортную тишину, остаточный спутник вчерашнего дня. Мне приятно наблюдать, как мышцы его предплечий напрягаются и расслабляются при каждом целенаправленном движении. Это простая семейная жизнь, которая противоречит силе нашей неплатонической связи.

Когда последнее блюдо помещается в посудомоечную машину, он поворачивается ко мне, и утренний свет ловит кончики его непослушных волос, зажигая их серебряным отливом. Но мое внимание привлекает не эффект орла; это безошибочный блеск злобы, который сверкает в его шоколадно-карих глазах. Этот взгляд — молчаливый язык, который мы оба свободно понимаем, — прелюдия к обещаниям, которые он дал перед едой.

— Похоже, что это место у нас есть только для себя, — говорит Зейн тихим и дразнящим голосом. Он прислоняется к стойке, скрестив руки, словно пытаясь забаррикадировать любой выход из наэлектризованной атмосферы, которая сейчас заряжает комнату. — И мне не нужно работать еще час.

Его слова пронизывают пространство, словно приглашение, прошептанное самим дьяволом, и я уже поднимаюсь навстречу ему.

Достаточно кивка, и слова растворяются в жаре наших общих взглядов. Моё согласие молчаливо, но это неоспоримая капитуляция перед