Агент его Величества - Вадим Волобуев

– А вы, господа, поддерживаете мистера Уитенфорда в его мнении, – полуутвердительно обратился он к американцам.

– Да, да, – ответили те.

– В таком случае, что вы думаете о монархии? Этот строй тоже не допускает к власти разных проходимцев и позволяет решать без проволочек и лишней болтовни сложные вопросы.

– Говоря о монархии, вы конечно же имеете в виду Россию, – усмехнулся консул. – Что ж, я понимаю вас. На фоне тех общественных потрясений, что переживают сейчас страны Запада, ваша страна и впрямь может показаться оазисом спокойствия. Но это заблуждение, уверяю вас. Наши потрясения сродни бурлению супа в кастрюле. Поначалу он выглядит на слишком аппетитно, но затем приобретает весьма привлекательный вид. А ваше спокойствие – отражение внутренней застылости, свойственной вообще азиатским народам. Люди в вашей стране погружены в полусон, их мозг пребывает в бездеятельности, ибо за них думает монарх; их способности пропадают втуне, так как надо всем довлеет обычай и привычка. Вы не развиваетесь, довольные тем, что есть. А мы идём вперёд, творя цивилизацию.

– Но вы так и не сказали о своём отношении к монархии, – напомнил Семён Родионович.

– Если вы говорите об абсолютной монархии, то я отношусь к ней отрицательно, как ко всякой тирании. Неограниченный монарх – такое же зло, как неограниченная демократия. Во всём должна быть своя мера. Плохо, когда политик играет на инстинктах толпы, добиваясь дешёвой популярности, но ещё хуже, когда вся страна зависит от капризов одного человека.

– Однако даже абсолютный монарх не правит в одиночестве.

– Да, у него есть советники. Но они никак не ограничивают его произвола. Ни один советник, если он не сумасшедший, не будет перечить воле государя, рискуя поплатиться за это своим добром, а то и жизнью.

– По-вашему, парламентская демократия – самый разумный строй? Чем-то мне всё это напоминает Гегеля с его превращениями Абсолютного Духа. Только йенский философ полагал высшей точкой развития общества прусское государство.

– И сам себе противоречил. Ведь его диалектика подразумевает бесконечное развитие всякого явления.

– Другими словами, ваша конституционная монархия тоже не есть что-то законченное.

– Несомненно. Я лишь говорю о сегодняшнем дне. Что будет дальше – нам неведомо.

– Превосходно. Коль скоро вы убеждены в безусловном преимуществе парламентской демократии над всеми прочими системами, объясните мне такую вещь: как получилось, что дворянская республика поляков довела их страну до полного бессилия перед лицом отсталых, как вы говорите, абсолютных монархий России, Пруссии и Австрии?

– Не путайте дворянскую республику с парламентской монархией, – мягко объяснил Уитенфорд. – У нас правом голоса обладает тот, кто владеет состоянием, независимо от его сословного происхождения. А у поляков избирателями были только дворяне. Неудивительно, что их система выродилась. Дворянство слишком разнородно по своему имущественному составу и представляет собой ту же толпу, только благородную. Кроме того, общеизвестно, что среди простолюдинов тоже встречаются достойные люди, хотя бы те же купцы. Политической близорукостью было не допускать их к управлению страной. Ведь купцы, коммерсанты – это хребет современного государства. Они приносят в страну богатство и больше других заинтересованы в её процветании.

– Должен признать, ваши доводы убедительны. Я подумаю над ними.

– Всегда к вашим услугам, – поклонился Уитенфорд.

Семён Родионович повернулся к американцам.

– Господа, вы не против, если мы пройдём с его превосходительством на крыльцо? Здесь становится душновато.

Костенко взял удивлённого англичанина под локоть и напористо потащил его из зала.

– Мистер Уитенфорд, – говорил он по пути. – Мне показалось, вы обижены на меня за резкости, которые вам отпустил Твид. Но клянусь вам, я не настраивал его против вас и совершенно не представляю, что он вам говорил. Вы верите мне?

Консул извлёк свой локоть из цепкого захвата Семёна Родионовича и, остановившись, заглянул ему в глаза.

– Дайте слово джентельмена, что вы не заодно с ним.

– Даю слово.

– Я верю вам.

– Благодарю.

Они вышли на крыльцо, втянули запах гари и солёной воды. Негров на ступеньках уже не было, лишь возле дверей недвижимо застыли две фигуры в ливреях. Из окон соседних домов бил яркий свет, что придавало улице праздничный вид. Сквозь листву деревьев пробивались желтоватые огни фонарей.

– О чём он вас спрашивал? – спросил Костенко.

Консул раскрыл серебряный портсигар, вставил в зубы толстую флоридскую сигару, другую пртянул Семёну Родионовичу. Тот отказался.

– О разных пустяках. Мне бы не хотелось возвращаться к этому.

– Почему же вы решили, что Твид – мой покровитель?

– Ну, он начал допытываться насчёт моих контактов с поляками, усматривая в них какую-то связь с вашим похищением. Возможно, при других обстоятельствах я бы с удовольствием просветил его, но он был настолько груб, что продолжать нашу беседу было просто оскорбительно для меня.

– Хм, странно… С чего вдруг он затеял с вами этот разговор?

– Лучше спросите у Твида. Он один знает ответ на этот вопрос.

– А вы действительно имеете доверительные отношения с поляками?

Консул подозрительно взглянул на Семёна Родионовича.

– Господин Костенко, вы уже почти начали мне нравиться. Не разрушайте это впечатление, прошу вас.

– Извините, – смущённо улыбнулся русский агент.

Они поговорили ещё немного, и вернулись в зал.

Вечер подходил к концу. Многие гости уже покинули Сити-Холл, шум поутих, на столах валялись объедки, офицеры допивали последние бокалы шампанского. Лесовский, беседуя с Катакази, обеспокоено поглядывал на часы.

Опдайк вышел на середину залы.

– Господа! Позвольте мне от имени американского народа ещё раз выразить признательность офицерам и матросам русского флота за их поддержку нашей стране в трудные для неё времена. Закончить наш торжественный приём мне бы хотелось песней Генри Такера, которая уже успела полюбиться многим американцам. Исполнить её любезно согласились знаменитые братья Буты. Я призываю всех, кто слышал эту песню и знает слова, подпевать им. Прошу, господа!

Он отошёл в сторону, приглашая на своё место актёров. Те уже переоделись в обычные костюмы и теперь мало чем отличались от остальных гостей. Послышались жидкие хлопки, все были утомлены, но всё же нашли в себе силы образовать нечто вроде полукруга, в котором как на сцене разместились трое братьев-актёров. Двое из них держали в руках банджо, один был со скрипкой. Поклонившись слушателям, они затянули песню о страданиях влюблённых, которых разлучила война.

Милый мой, ты помнишь,Как прощались мы с тобой?Как шептал слова любви ты,Стоя предо мной?Как был горд ты формой синей,Уезжая на войну!Клялся в бой идти отважноЗа меня и за страну.

Семёну Родионовичу показалось, будто на словах «формой синей» кое-кто спел «серой», но это, конечно, был обман слуха. В серых мундирах сражались мятежники, и едва ли кому-нибудь пришло бы в голову сокрушаться по поводу их душевных мук.

Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.

Когда летний ветер дует,Песнь моя слышна.И когда приходит осень,Не молчит она.Часто в снах тебя я вижу:Раненый лежишь,И, покинутый друзьями,Жалобно кричишь.

Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.

Может, ты в пылу сраженьяСмертью храбрых пал,Вдалеке от той, чьё имяЧасто повторял.Кто тебя теперь утешит,Кто страдание уймёт?Ах, тоска невыносимоКогтем душу рвёт.

Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.

Родина зовёт, любимый,Ангелы трубят,А в церквах, молясь за милых,Женщины стоят.Если нынче устоим мы,То поймут народы,Как мы можем умиратьЗа звёздный стяг свободы.

Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.

В коридоре, уже направляясь к выходу, Семён Родионович услышал, как один из Бутов шёпотом выговаривал другому:

– Куда ты полез со свой серой формой? Мало тебе было неприятностей?

– Я своих симпатий не скрываю, – озлобленно отвечал тот. – У нас свободная страна, пою что хочу.

– Это – ребячество.

– Нет, мой политический выбор.

Вуд, шедший чуть позади Семёна Родионовича, тоже услышал этот диалог. Он остановился, и, повернувшись к актёрам, бросил им:

– Браво, господа! Пока есть такие люди как вы, тиранам не будет места в нашей стране. – Он помахал им рукой и направился к дверям.

– Бардак, – покачал головой Семён Родионович.