Маленькие Смерти - Дарья Беляева

— Что, научить тебя фокусам из мира мертвых для Райана оказалось проще, чем для меня научить тебя стрелять?

— Не напоминай, мне и так кажется, что я недостаточно южанин.

Мильтон приставляет указательный палец к моему виску, говорит:

— Бам. На самом деле все куда проще, чем тебе кажется.

Глаза его в этот момент кажутся такими же мучительно-зелеными, как лето снаружи. Надо же, думается мне, Доминик и Мильтон в равной степени получают удовольствие от убийства живых существ, беспомощности и боли. Как они могут быть такими красивыми, когда говорят об этом? Как кто-то, кто совершает самые уродливые и мерзкие поступки, может оставаться прекрасным? Я замечаю на ладони у Мильтона кровь.

— Морриган меня укусила, — говорит он. — Бешеная сука.

— Я не думаю, что стоит мучить Морриган.

— Она насчет тебя не особенно сомневалась.

В холле Мильтон еще минут десять флиртует с одной из папиных секретарш, а я стою и жду, снедаемый не то завистью, не то холодом кондиционера, переставшим казаться таким благословенным.

— В общем, давай-ка завтра выберемся куда-нибудь, Брэнди, — говорит Мильтон.

— Шерри, — отвечает она. У нее блестящие светлые волосы, почти прозрачные серые глаза и неожиданно резкий, по крайней мере для юга, акцент Среднего Запада. Как раз девушка моего типа. Кроме того, я запомнил бы ее имя.

Но Шерри награждает Мильтона ослепительной улыбкой, очаровательной как пасторальное лето в Айове, откуда она, наверняка, родом. Сам Мильтон тоже улыбается, но куда больше при этом напоминает голодного волка, чем безмятежно флиртующего мужчину.

Я постукиваю носком ботинка по мраморному полу, говорю:

— Дядя.

— О, это сын мистера Миллигана?

— Да, но мистер Миллиган всегда был слишком занят на работе, поэтому фактически я растил его один. Он родился всего через два года после того, как я вернулся с войны в Персидском Заливе.

— Сколько вам было, когда вы отправились на войну в первый раз?

— Девятнадцать.

— А сейчас ему сорок два, Шерри, — говорю я. — И пора домой.

В машине дядя Мильтон говорит мне:

— У меня свиданье с девушкой с алкогольным именем.

— Практически как с девушкой с татуировкой дракона, — пожимаю плечами я.

— Знаешь почему?

— Потому что ты красивый, и она не обращает внимания на то, что ты говоришь?

— Нет, потому что на твоем безрадостном фоне я хорошо смотрюсь. Нам нужно больше времени проводить вместе.

Домой мы едем куда быстрее, превышая все мыслимые ограничения скорости.

— Пока здесь нет твоего занудного отца, почему бы не прокатиться как белые люди?

— Ирландский расист-ветеран с пушкой наперевес, ты представляешь собой самый любимый типаж для женщин Техаса. Может быть съездим туда летом?

Мильтон смеется и сильнее выжимает педаль газа. И именно тогда я замечаю, что он самую чуточку, но — бледнее обычного.

— С тобой все в порядке?

— Что?

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — говорит он. — Разумеется, хорошо.

Машина с ревом проносится мимо автозаправки на въезде, где Мильтон всегда сбавляет скорость, но только на этот раз он скорости не сбавляет.

— Дядя, здесь нас остановят копы.

— Да? Да, конечно.

Он отвечает будто бы невпопад, и я говорю:

— Давай-ка я поведу.

Неожиданно, Мильтон соглашается. Тогда я думаю, что он заболел, ведь ни разу в своей жизни Мильтон не соглашался пустить кого-то за руль, если уж он решил погонять сам.

Глава 8

Успеваем домой мы как раз к обеду, но Мильтона еда интересует неожиданно мало. Он уходит наверх, говорит, что собирается поспать и просит принести ему чай.

Чай, вот в чем проблема. Не виски. Не текилу. Не канадскую водку. Не ром. Не шампанское. Не вино. Не одеколон, в конце концов. Он просит чай, и даже не просит добавить туда спирта для вкуса.

Мэнди и Итэн выглядят обеспокоенными и смотрят на меня, пока я занимаюсь чаем, с плохо скрываемым волнением, но я говорю:

— Он просто устал и его Морриган укусила, наверняка.

— Вот бешеная…

— Не заканчивай предложение, Мэнди, — вздыхает Итэн.

— Что? Вдруг она его чем-нибудь заразила?

— Чем? Католицизмом? — спрашиваю я, размешивая в чашке сахар.

Вручая чай Мильтону, я, впрочем, выгляжу чуть менее уверенным. Мильтон, бледный и какой-то потерянный, сидит, забравшись с ногами на кровать, как шестнадцатилетний.

— Что случилось, Мильтон?

— Голова болит.

— Мне позвонить папе?

— Нет, не звони. Я выпью таблетку и посплю. Как тебе такой план?

— Меня устраивает, но если тебе что-то будет нужно — кричи.

Спустившись вниз, я беру оставшуюся для меня порцию китайской еды и сажусь между Итэном и Мэнди.

— Все в порядке, ребята. Вы можете перестать волноваться. У него болит голова.

— Но он не пьет, — говорит Мэнди. — Ты же знаешь, когда у него болит голова, он пьет.

— Или издевается надо мной, — добавляет Итэн. — Когда он в последний раз просто шел поспать? Я кстати, очень хорошо помню. В его шестнадцатилетие, когда он сказал, что идет поспать и поразмыслить над своей жизнью, а потом сбежал в Нью-Йорк.

— То есть, думаешь он сейчас на пути к аэропорту Кеннеди?

Мы с Мэнди переглядываемся, я подцепляю еще одну порцию острой, жирной, китайской лапши и говорю:

— Не думаю, что у нас есть причины за него волноваться.

Я сам ужасно волнуюсь, но в отсутствии папы, я заменяю его, а значит должен поддерживать всеобщее спокойствие в неясных ситуациях.

— Да? — спрашивает Итэн.

— Да? — спрашивает Мэнди.

Наверное, не очень-то убедительно у меня получается кого-нибудь успокаивать.

— Я сказал ему кричать в случае чего.

В фильмах слишком очевидная композиция вызывает смех, а вот в жизни — непременное удивление. Да, первым моим чувством, когда сразу после конца моей довольно скверной шутки, я услышал крик дяди Мильтона, было именно удивление.

Крик настоящий, громкий, болезненный, какого я никогда не слышал от дяди Мильтона. Если быть честным, я даже не представлял, что взрослый мужчина может так громко орать.

Мы с Мэнди и Итэном бросаемся наверх почти одновременно. Мильтон не прекращает орать, кажется, ни на секунду, и это с одной стороны хорошо, ведь означает, что он вполне еще жив и легкие у него функционируют, а с другой — невероятно страшно.

Мы с Мэнди замираем в дверях, а Итэн — чуть позади нас. Ни один из нас не может заставить себя переступить порог комнаты сразу же. Мильтон сидит на кровати в той же позе, в которой я его оставил, карикатурно-подростковой. Обхватив голову руками он кричит:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});