Маленькие Смерти - Дарья Беляева

Мильтон усмехается, но глаза у него остаются неожиданно серьезными. А потом я вдруг слышу звук удара, как будто кто-то бросается на дверь. Мильтон и папа одновременно удерживают меня за плечи.

— Очень неожиданные, — говорит Мильтон.

— Побочные эффекты, — заканчивает папа. — Но мы ведь пытаемся минимизировать последствия для здоровья и максимизировать результат. Наука, как и красота…

— Соблазняет женщин?

— Нет, Мильтон, требует жертв.

Мы останавливаемся напротив одной из одинаковых стальных дверей. Мильтон отодвигает засов, и мы оказываемся в небольшом рабочем кабинете со стеклом во всю стену, открывающим вид на больнично-чистую и ослепительно белую, как вещи в рекламе порошка, палату. Наверное, здесь все комнаты типовые. Наверное, мой папа наблюдает отсюда иногда, как кто-нибудь бросается на стены, свихнувшись от таблеток. В палату ведет вторая дверь с электрическим замком. Папа снова вводит код, и замок пищит, возвещая о правильности папиного ответа. За двумя надежными дверями на кровати сидит Морриган Миллиган. На ней больничная, обезличенная одежда, и увидев ее, лишенную галстука и пистолета, как необходимых атрибутов, я вдруг понимаю, какая она хрупкая и маленькая. Впрочем, первая же ее фраза снова меня в этом разубеждает.

Она говорит, как только видит нас:

— И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы.

— Привет, — говорю я.

— Доброе утро, Морриган, — говорит Райан.

— Почему наша кузина чокнутая? — спрашивает Мильтон. — Кто-нибудь кроме меня вообще считает, что она чокнутая?

Волосы у Морин распущены, и я замечаю, что они немного вьются. Она поднимает обжигающе-синий взгляд на нас, и в нем столько злости, что я машинально делаю шаг назад. А вот папа и Мильтон остаются на месте.

— Дорогая кузина, скажи мне, ты заинтересована в сотрудничестве с нами? — вздыхает папа. Он садится на кровать рядом с ней, и Морриган тут же отодвигается на другой конец. Впрочем, с той стороны садится Мильтон, и она оказывается между ними. Я остаюсь стоять, мне одновременно не хочется мешать родителям и жалко ее. Морриган выглядит, как генерал, потерявший свою армию. Впрочем, если Морриган и потеряла все, то у нее все-таки остался Бог. Она достает из-под ворота больничной рубашки золотой крестик, сжимает его и тут же отпускает. Взгляд у нее меняется, становится уверенным и спокойным. Твердым, как лед, и в глазах у нее ни капли воды.

— Вы не знаете, что вы наделали. Даже не представляете. Не представляете, как нагрешили. Ваши руки в крови, они все еще в ней. Грязные ублюдки, из-за вас все начнется. Уже началось.

Несмотря на то, что слова Морриган куда больше напоминают речь бомжа-пророка из Санта-Моники, где я был прошлым летом, голос у нее абсолютно серьезный, убийственно-нормальный.

Отец некоторое время молчит, постукивая пальцем по циферблату наручных часов, а потом говорит почти печально:

— Именно, Морриган. Мы ничего не понимаем. Совершенно ничего. Поэтому объясни нам пожалуйста, чего именно мы не представляем?

— Ты, Райан, понятия не имеешь, как велика моя сила, и кто за мной стоит. С чего бы мне отвечать тебе?

— С того, что ты как раз имеешь понятие о том, как велика моя сила и кто за мной стоит. Впрочем, другой твой двоюродный брат может…

Тут Мильтон с неестественной, абсолютно трезвой быстротой перехватывает Морриган за горло, чуть сжимает.

— Поговорить с тобой отдельно. Я говорил, что он работал в Абу-Грейб во время своей второй поездки в Ирак? Нам нужно больше узнать друг о друге, милая кузина.

Мильтон прижимает Морриган ближе к себе, чтобы лишить ее способности вырываться. Она шипит, будто любое прикосновение ее обжигает.

— Слушай меня, детка, — шепчет ей Мильтон. — Мне достаточно пятидесяти минут, чтобы выяснить полезна ты или бесполезна. Это будут не лучшие пятьдесят минут в твоей жизни, зуб даю, а вот мне все понравится. Хорошо, если ты окажешься полезна. Если же нет, то мы с братишкой…

— Сделаем из тебя медиума, Морриган. Мы это можем. Не обещаем тебе что-то вроде того, что ты видела, но обычного медиума мы из тебя сделаем легко. Будешь ходить в мир мертвых, Морриган. Хочешь быть грязью? Скверной? Хочешь загрязнять мир смертью? Быть одной из тех, кому следует умереть ради победы?

И вдруг Морриган делает то же самое, что и я, находясь в катакомбах под сгоревшей церковью. Она прокусывает себе язык и сплевывает алую, жидкую от слюны кровь папе на щеку. Папа со вздохом достает платок, стирает пятно и долго смотрит на него, как будто проходит тест Роршаха.

— Хорошо, Морриган. Ты выразилась довольно ясно.

Морриган держала меня взаперти, она убийца и сделала оружие из собственного сына. Но мне действительно жалко ее, хотя и совсем чуть-чуть, потому что я вижу, с какой силой давит ей на горло Мильтон. И знаю, с какой он может давить.

— Слушай, кузен, — говорит вдруг она, не из страха говорит, не из желания выбраться. — Внимательно слушай меня, потому что я не буду повторять.

— Вряд ли у тебя появится шанс повторить.

Мильтон все еще крепко удерживает ее, но на горло давить перестает. Голос у Морриган становится хриплый, она кашляет, прежде, чем начать:

— Вы и я, к сожалению, происходим из одного рода. Надо сказать, довольно знатного ирландского рода, но разорившегося незадолго до восшествия на престол королевы Виктории. Последние наследники этого рода, Грэйди и Зоуи Миллиган, уехали из графства Лаут в Дублин еще до великого ирландского голода.

Последние представители знатного рода? Брат и сестра? Нет уж, хватит с меня на сегодня инцеста. Легкими нарушениями основных человеческих табу я сыт уже по горло.

— Скажи своему брату, чтобы он меня не держал, — говорит Морриган. — Мне неприятны его прикосновения.

Райан кивает Мильтону, и он отпускает Морриган.

— Словом, они приехали в Дублин другими людьми. Ей было четырнадцать, а ему было девятнадцать. Как и все представители загнивающих родов, они обладали большим гонором и хорошим образованием. Только в Дублине им это не помогло. Жили они очень бедно, едва сводили концы с концами. Грэйди продавал трупы. По тогдашним законам в медицинских университетах можно было вскрывать только трупы преступников, а их категорически не хватало.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});