Нулевые - Роман Валерьевич Сенчин

не поездка, а видик бы не помешал.

* * *

Обычно Юрий Андреевич просыпается первым. С давних пор организм привык, что будильник трещит в половине седьмого, и пробуждение наступает за минуту-другую до этой противной механической трескотни.

Помахивая руками, расправляя кости, Губин одевается, идет в туалет, потом умывается. Потом пьет кофе на кухне. Заодно просматривает вчерашний номер «Ведомостей».

Тем временем, потревоженная шумом воды, звяком посуды, встает и жена. В исшорканной махровой пижаме появляется на кухне. Они обмениваются «с добрым утром!», и Юрий Андреевич перебирается за свой письменный стол в закутке зала.

Только начинает заниматься серьезными делами (просматривать студенческие рефераты и курсовые, восстанавливать в памяти предстоящую лекцию), как в комнате дочери раздается бодрый крик петуха. Это срабатывает ее китайский будильник. А вслед за тем – спешка, нытье Павлика, причитания опаздывающей на работу жены, непременные поиски вдруг затерявшейся необходимой мелочи… Губин в это время собирает портфель.

Сегодняшний день намечался не из обычных. Юрий Андреевич заставлял, уговаривал себя не вспоминать о вечере, и именно о нем – назло – думалось постоянно, заслоняя все остальное.

Уже больше недели во всех областных газетах появлялась реклама казино «Ватерлоо» с его фотографией в мундире французского маршала, но никто, да-же домашние, и взглядом не дали понять, что он узнан, да и сам он, глядя на гладковыбритого немолодого красавца в мундире и плоской широкой шляпе с пером, не чувствовал, что это в самом деле может быть он. А те несколько часов, проведенных в костюмерной драмтеатра, где его долго наряжали, гримировали, подшивали мундир, а потом на черном БМВ с тонированными стеклами привезли в «Ватерлоо» и снимали на фоне рулеточных столов, блещущих лампочками игровых автоматов, позолоченных стен, казались неприятным, чуть жутковатым и все же удивительным сном, где он, Юрий Андреевич Губин, был дорогой, всеми оберегаемой куклой.

Но сегодня дело предстояло более серьезное, долгое и тем более неприятное – сегодня на шесть часов вечера назначено открытие казино. Пригласили все руководство области и города, уважаемых людей, бизнесменов, журналистов. Если хоть треть явятся, то и тогда наберется изрядная толпа, да вдобавок зеваки… И каждый будет глазеть на него, наряженного то ли Неем, то ли Мюратом, живой символ казино «Ватерлоо».

Впрочем, и первая половина дня не предвещала особых радостей. В половине первого должно было состояться заседание кафедры, а перед ним у Юрия Андреевича еще консультация первого курса по предстоящему в пятницу экзамену по древнерусской литературе.

Честно сказать, он давно не понимал, зачем нужны эти консультации. Вопросы билетов, которые он на консультациях оглашал, были известны студентам чуть ли не с начала семестра; на его предложения задавать вопросы присутствующие в аудитории лишь переглядывались между собой и молчали. Но консультацию проводить было положено по программе, и Юрий Андреевич проводил.

И сейчас, внятно, размеренно читая список вопросов, он исподлобья поглядывал на полупустые ряды амфитеатра, думал: «Ни один не записывает. Сидят, дремлют… Для чего пришли? А я для чего давился в троллейбусе, опоздать боялся?..» Как ответ – ему представился лист учета часов, что в конце месяца составляет старшая лаборантка Наталья Георгиевна. И там, на листе, обязательно будут отмечены и эти два академических часа консультации, двести с лишним рублей…

Зачитав все семьдесят два вопроса, содержащиеся в тридцати шести билетах, и дав студентам минут пять, чтобы нашли для себя сложные, Губин с искренней, как ему казалось, заинтересованностью произнес:

– Пожалуйста, вопросы! – И еще после минуты ожидания: – Может быть, что-то неясно, формулировка какого-либо вопроса, или кто-нибудь просто не знает, что отвечать? Например… – Юрий Андреевич заглянул в список билетов. – Например, по теме «Духовная литература Новгородской республики»? Пожалуйста, я готов бегло обрисовать интересующую вас тему.

Он стоял в тесной трибунке, оглядывая студентов. Некоторые в ответ глядели на него чистыми, до прозрачности пустыми глазами, другие, прикрывшись, делая вид, что изучают билеты, кажется, просто дремали, а одна, светловолосая дюймовочка в голубых линзах, обычно на лекциях ставившая перед Губиным шелестящий диктофон, а сама в это время листавшая журналы или газеты, и сейчас шуршала местной молодёжкой «Рост».

Этакое ее поведение всегда раздражало Губина, он, случалось, терял нить повествования во время лекции; раза два делал ей после занятий довольно резкие замечания, а дюймовочка смотрела на него голубыми линзами, как на зарвавшегося лакея.

Недавно Юрий Андреевич узнал, что она учится на концессиональной основе – то есть попросту платит за обучение, – и успокоился, даже подосадовал на себя, будто ненароком отчитал умственно отсталое существо…

Дюймовочка приподняла и встряхнула, выправляя, газету, и Губин увидел свою фотографию – ту, где он стоит на фоне игровых автоматов, облаченный в мундир маршала наполеоновской армии… Не замечая его взгляда, дюймовочка спокойно перевернула свой «Рост» и теперь разглядывала эту самую фотографию, занимавшую чуть ли не треть полосы… Юрий Андреевич испуганно отвел глаза.

– Так, значит, вопросов не появилось? – спросил он. – М-да… В таком случае консультация закончена. Желаю всем хорошо подготовиться и успешно сдать экзамены. До свидания!

Подхватил с трибунки бумаги и быстро вышел в коридор.

Если на занятиях он был пусть и не слишком-то слушаемым, уважаемым, но все же преподавателем, то на заседаниях кафедры становился сам почти школьником, боящимся, что его сейчас поднимут с места и зададут какой-нибудь сложный вопрос, на который он не знает ответа, или устроят выволочку за плохое поведение, запишут в дневник замечание.

Стараясь быть незаметней, Юрий Андреевич пробрался за свой стол, молча кивая коллегам, уселся, скукожился, чтоб не торчать над остальными подсолнухом… Завкафедрой, специалистка по литературе второй половины девятнадцатого века Людмила Семеновна перебирала документацию, что-то недовольно шепча стоящей над ней старшей лаборантке… Справа от Губина, как всегда, самозабвенно читал Илюшин, слева, развалившись на стуле, томился бездеятельным ожиданием Дмитрий Павлович Стахеев.

Губин боялся, что приятель первым делом, завидев его, станет спрашивать о настроении, намекая на вечернее дело, и потому сейчас, получив от него лишь рукопожатие, слегка взбодрился…

– Ну-с, господа, – наконец оторвалась от документов завкафедрой, – все в сборе?

Наталья Георгиевна с видом дворецкого доложила:

– Малашенко отсутствует. На больничном.

– А остальные – вроде все, – добавил, улыбаясь, Стахеев. – Погнали!

Будто в противовес его улыбке широкое лицо Людмилы Семеновны сделалось серьезным, даже скорее скорбным, и она объявила, как хирург перед безнадежной операцией:

– Да, начнем…

Сообщив в зачине, что работа кафедры оценена на твердое «хорошо» и учебный год в целом прошел без катастроф, выразив надежду, что и сессия тоже не омрачится какими-либо неприятностями, Людмила Семеновна перешла, как она всегда выражалась, «на персоналии».

Больше всего досталось, естественно, молодым. За дисциплину на занятиях, за недоработки