Веселые ребята - Ирина Муравьева

После второго блюда — куриная нога с вермишелью — начались танцы. Нина Львовна, никем не приглашенная, в отличие от Галины Аркадьевны, приглашенной стариком, сменившим наконец свою затасканную юбку на человеческие брюки, сидела и наблюдала. Чернецкая танцевала с юрким, маленьким, очень смуглым — не индус ли, кроме того, что, разумеется, англичанин? — и нежно к нему прижималась, а индус дышал полуоткрытым ртом в ее завитые волосы. Это было немножко неприлично, но не страшно. Соколова прижималась гораздо крепче и — хуже того — плакала. Да, плакала, рыдала, уткнувшись в плечо рыжего, похожего на нее, как две капли воды, и он тоже был весь какой-то перевернутый, стискивал Соколову обеими руками и все бурчал, бурчал, а она судорожно кивала сквозь свои рыданья, словно обещала что-то. Что она могла обещать? Тут Нине Львовне пришлось отвернуться, потому что Соколова даже в мирном расположении духа была исчадием ада, а уж Соколова в рыданьях, Соколова, так сказать, на пороге вечной разлуки… Тут слова бессильны! Только отвернуться. Отвернуться и забыть до завтра. До завтрашней утренней линейки.

Аленина и англичанин Питер сначала не танцевали, а просто сидели рядом и разговаривали. Причем говорил в основном он, а она усмехалась и несколько раз даже широко улыбнулась своими плохими зубами. Нина Львовна заметила, что Аленина распустила волосы и перевязала их красной шелковой ленточкой, какими перевязывают конфетные коробки. На ней был чахлый беленький свитерок, черная юбочка, но — с удивлением отметила про себя Нина Львовна — сапоги резиновые она все-таки сняла и сидела сейчас в маленьких матерчатых туфельках с пряжками. Потом, когда уже начали разносить чай и кофе с миндальными пирожными, Питер вдруг встал и пригласил Аленину на танец. И она пошла, загребая своими туфельками с пряжками, положила светящуюся от слабости ручонку на его синее габардиновое плечо, и они тоже приникли друг к другу, словно были не иностранец с советской комсомолкой-восьмиклассницей, которые после сегодняшнего вечера никогда друг друга не увидят, а какие-то просто жених с, не дай Бог, невестой или вообще молодожены, надежно и крепко спаянные своим законным влюбленным чувством.

Чай был выпит, пирожные съели еще раньше. Молодые английские школьники и русские девочки, ученицы 23-й специальной школы, сидели, опустив глаза, и лица у них были такие, словно их вот-вот поведут на казнь.

— Ну, друзья мои! — поднялась наконец Людмила Евгеньевна и звонко захлопала в разгоряченные ладошки. — Ну, вот и пришел момент прощания. Давайте, девочки, поблагодарим ребят из замечательного английского города Манчестер за то, что они приехали в нашу великолепную страну, познакомились с ее успехами и достижениями, — теперь они уже не дадут обвести себя вокруг пальца и никакой клеветы по поводу Советского Союза слушать не станут! — поблагодарим и попрощаемся! И пусть они еще приезжают, мы им всегда рады!

Все торопливо поднялись и начали неловко пожимать друг другу руки. Нина Львовна увидела, что Питера нет среди расстающихся, а также нет и Соколовой с ее рыжим.

— Соколова, — прошипела Нина Львовна ничего никогда не замечающей Людмиле Евгеньевне, карьеристке и немного даже иностранной прихлебательнице. — Соколова ушла. С рыжим.

— Как? — задохнулась Людмила Евгеньевна. — Куда же вы смотрели? Немедленно! Вы мне за нее головой отвечаете!

Нина Львовна выскочила из обеденного зала и влетела прямо в лифт, где, слава Богу, никого не было. Она знала, что молодые английские школьники живут на четвертом этаже.

Так. Четвертый. За столиком, где должна денно и нощно сидеть дежурная, никого не было. Так. Этого тоже нельзя так оставить. Но не сейчас. Сейчас нужно найти Соколову. Даже представить себе, что она сделает с Соколовой, как только найдет ее — живую или мертвую, — было страшно. Нина Львовна сама испугалась того, что ей захотелось сделать с Соколовой. Убить — это еще мягко сказано. Это, в общем, цветочки. Такая, как Соколова, заслуживает… Нина Львовна не успела додумать, чего именно заслуживает такая Соколова, как из-за закрытой двери комнаты прямо напротив лифта раздался голос самой Соколовой и громкий плач самой Соколовой, нанизанный на прерывистый бас молодого англичанина. И он ее целовал! Это было слышно! И слышна была какая-то возня, какой-то отвратительный треск! Он, может быть, насиловал ее! Или убивал!

Но это вряд ли. Потому что Соколова плакала счастливым плачем — даже через дверь было понятно — и англичанин шептался счастливым басом, и этот ужас нельзя было терпеть ни секунды!

— Отворить! — закричала Нина Львовна и навалилась на дверь кипящей грудью. — Соколова! Чтобы ты мне отворила!

За дверью воцарилась тишина, и сквозь звон в ушах Нина Львовна услышала, как дышит Соколова.

— Я сейчас милицию вызову! — поклялась Нина Львовна в замочную скважину. — Соколова!

Английский бас застонал, наверное от отчаяния, и тут же Соколова громко сказала по-русски:

— Уходите. Я сама приду.

— Ну уж нет! — задохнулась Нина Львовна. — Ну уж этого ты не дождешься!

Англичанин перестал стонать и что-то произнес, обращаясь, очевидно, к Нине Львовне.

— Что он говорит? — рассвирепела Нина Львовна. — Прекратите это безобразие! Чтобы ты сию минуту мне вышла! Проститутка!

— Он говорит, что, если вы не уйдете, он позвонит в английское посольство, — сказала Соколова. — Потому что вы не имеете права ломиться в его комнату.

Красная ковровая дорожка поплыла под ногами Нины Львовны. Это… что же это такое… Это уж просто несусветное что-то. Это же надо действительно милицию вызывать…

Опять он басит, этот рыжий.

— Соколова! — прошипела Нина Львовна. — Ты хоть понимаешь, с чем ты играешь?

— Я не выйду, — судорожно, горлом, полным слез и муки, повторила Соколова. — Если вы не уйдете. И он позвонит в свое посольство. Это точно.

— Ну-у-у всё… — выдохнула Нина Львовна, — я сейчас уйду. Я, конечно, уйду, чтобы не доводить школу до позора перед иностранцами, но я тебе не завидую, Соколова. Ты понимаешь, как я тебе не завидую…

Она отступила от двери, но никуда, разумеется, не ушла, а быстро проскользнула на место дежурной и уселась за ее столиком, завесившись газетой. Дверь отворилась, и они вышли. Рыжие, высокие, похожие друг на друга, как брат с сестрой. С пылающими лицами и горящими глазами. Держась за руки. Они вышли и сделали первый шаг, как будто идут на смерть. На героическую какую-то гибель. Так могли идти на виселицу только брат и сестра Космодемьянские. Зоя и Шура. Но те знали, за что они идут на виселицу. За Родину они идут. А эти? Они прошагали мимо, как слепые, не взглянув на Нину Львовну, закрытую газетой. Вызвали лифт, и, пока ждали его, англичанин притянул к себе Соколову и покрыл все ее распухшее, зареванное лицо поцелуями. Опять! И так, целуясь, повиснув друг на друге, они и скрылись в ярко освещенной кабинке. И кабинка тут же ухнула вниз, словно провалилась в преисподнюю.

Лена Аленина, с которой долго прощались за руку двое толстяков, Сэм и Мэт, повернула голову к тому месту, где только что стоял Питер, и увидела, что Питера нет. Она растерялась, обежала глазами всех в зале, но его не было. Сердце Алениной, отдохнувшее от боли за последние два часа, тут же снова и привычно наполнилось ею, как кувшин, подставленный под быструю струю воды. Она опустила голову, вышла из зала и побрела в раздевалку. Он стоял возле зеркала, держа в руках огромный черный зонт, куртку и резиновые сапоги. Аленина проглотила ком, застрявший в глубине горла, но на месте этого кома тут же появился другой, который стучал, как молоток, и щипал все внутри. Проглотить его Аленина не смогла и от этого не смогла ни поблагодарить Питера, ни даже взять из его рук свои носильные вещи.

— Listen, — грустно и просто, как совсем взрослый человек, сказал молодой английский школьник Питер, — let’s go outside.

И нежно, как младенцев, прижимая к себе аленинскую куртку, зонт и сапоги, вышел на улицу. Дождь уже кончился, сильно пахло только что слетевшей листвой, и слышно было, как встревоженно переговариваются вспомнившие о зиме и снеге птицы.

— I will write you a letter, — сказал Питер.

— Письмо? — переспросила больная девочка Аленина, все пытаясь проглотить этот горький, совсем уже разбухший внутри горла ком.

— I will never forget you, — сказал Питер. — And you? Will you forget me?

— Нет, — сипло сказала Аленина.

— I will come back and marry you, — сказал он. — I promise.

А потом наступила вечная разлука. Она подплыла прямо к подъезду гостиницы «Юность» в виде все того же интуристского автобуса, который безо всякой жалости осветил всех разлучающихся своими беспощадными фарами.

— Девочки, девочки! — хлопала в натертые ладошки Людмила Евгеньевна. — Все в автобус, девочки! Мы поедем на автобусе прямо к нашей школе! Быстренько, девочки-и-и!