Генеральша и её куклы - Светлана Шипунова

Такая жена – не подарок. Про такую жену трудно сказать: «повезло», скорее – наоборот. Сорокалетняя женщина, с ребёнком, с тяжёлым опытом семейной жизни, с замашками деловой дамы, сделавшей собственную карьеру… Ведь она ни в чём не станет подчиняться, на все у неё будет своё мнение и суждение, она не будет молча смотреть в рот мужу, у неё у самой рот не закрывается, она привыкла командовать, рулить, брать на себя все решения и всю ответственность – и на работе, и дома.

Он все это понимает и предвидит, но его это не останавливает.

Я не хотела устраивать никакой свадьбы, стыдясь и стесняясь почему‑то самого факта. В пятницу утром заехали в загс, расписались по–быстрому и разъехались по своим конторам. В середине дня в приёмной редакции появилась моя подруга, она же – свидетельница при нашем бракосочетании, спросила у секретарши:

— А вы свою шефиню поздравили?

— С чем? – испугалась секретарша.

— Как с чем! Она сегодня замуж вышла!

— А–а–а! – завопила секретарша и понеслась по редакции сообщать новость.

Через несколько минут в кабинет стали заглядывать сотрудники. Заглянут, посмотрят на меня и скроются за дверью. Подослали заместителя – узнать, правда ли это, и пошли один за другим с цветами и поздравлениями (благо, цветочный базар был прямо под окнами редакции). Пришлось к вечеру накрывать на скорую руку стол и отмечать это дело.

Второй брак – совсем не то, что первый. На нём клеймо: вторая попытка. Подразумевается: первая не удалась. С тобой все ясно, а вот почему у него, такого со всех сторон положительного, и – не получилось? Может, ты чего‑то про него не знаешь? Да нет, вроде вот он, весь на виду, весь из себя положительный, и какой же надо быть дурой, чтобы такого мужика не удержать. Но может, та его жена, первая, и была дура, тогда как же он, такой умный, на ней женился? Ну, бывает, по молодости… Не встретил такую, как ты. Кстати, могли бы встретиться – жили в одном городе, ходили по одним улицам, и даже в комсомол тебя принимали в том райкоме, в котором он чуть позже работал, и газету, в которой ты печаталась, он регулярно читал, и даже подпись твою под статьями помнит, а вот не встретились.

Выходить за разведённого – значит брать на себя обязательство быть лучше той женщины, не повторить её ошибок, выиграть заочное с ней соревнование, не дать ему разочароваться и сказать через какое‑то время: «все вы одинаковые». Нет, все мы разные, и про себя‑то я точно знаю, что я – другая, но доказывать ничего не собираюсь. Поживём – увидим, кто чего стоит на самом деле, вот только…

— Скажи честно, у тебя со здоровьем все в порядке?

Он смеётся:

— Я здоров, чего скрывать, я кирпичи могу ломать, недавно головой бычка убил!

Он и правда, пышет здоровьем, большой и сильный. Дай‑то Бог, чтобы и всегда так было.

Сам он, кажется, тоже кое в чём сомневается. Вдруг спрашивает среди ночи:

— Скажи, ты мужу изменяла когда‑нибудь?

Не скажу. Отвернусь к стенке и сделаю вид, что сплю. В тот момент я ещё ничего не могу ему обещать, ни верности по гроб жизни, ничего. И мне не нравятся такие вопросы. Хватит того, что я теперь под пристальными, оценивающими взглядами его родни и друзей, даже в большей степени друзей, чем родни: ну‑ка, ну‑ка, что это за фифа такая, лучше она прежней или хуже, последняя это его женщина или так, очередная? «Смотрины» длятся долго, несколько лет, у него слишком много друзей, в разных городах страны, с одними он учился, с другими начинал служить, с третьими вообще с детства, с суворовского училища… Пока всех узнаешь, со всеми познакомишься, не один год пройдёт, но – признают, все до одного признают, и он будет гордиться, а я усмехаться: разве могло быть иначе?

Итак, в 40 лет я снова была замужем, на этот раз за военным (на тот момент подполковником), у которого была взрослая дочь от первого брака. Моё предчувствие сбылось, хотя и не совсем так, как я его поняла тогда, 5 лет назад, стоя на рассвете после похорон Гоши у окна, выходящего на рассвет.

Оказалось, что самое трудное во втором браке – это… дети от первых браков. Вот уж чего я никак не ожидала. Мне казалось: ну, что тут такого уж сложного, главное, любить чужого ребёнка, как своего, не делать между ними различий, и всё будет в порядке. На деле всё оказалось куда сложнее.

Первые несколько лет сын называл его дядей и на «вы». Потом, став совсем взрослым, счёл, что «дядя» — это для маленьких, перешёл на «ты», но и только. Просто «ты», без имени, без обозначения родства.

— Ты будешь футбол смотреть?

Потом (без всякого с моей стороны понуждения) он стал называть его «отец», сначала, правда, в третьем лице, за глаза: «отец дома?», «отец сказал…». (Тот, не дожидаясь ответных чувств, давно стал звать его «сынок»). Потом мальчик нашёл для себя удобное слово: батя. И наконец пришло то время, когда сын сказал ему: «Па…». Кажется, это случилось в день его собственной свадьбы.

— Спасибо, па…

К тому времени они и правда стали как отец и сын, у них даже появились свои секреты от меня, свои какие‑то важные мужские дела, в которые они меня не посвящают, говоря: «Не забивай себе голову лишней информацией, мы тут сами решим…сделаем…разберемся…». Самое удивительное, что сын вырос похожим на него – такой же светлоглазый и светловолосый (не в Гошу), да и манеру говорить, двигаться перенял. Те, кто не в курсе, говорят, желая сделать комплимент отцу:

— О, сынок весь в папу!

Он улыбается, довольный, я смущаюсь, а Ваня демонстрирует полную невозмутимость. Он вообще считает, что незачем всем знать, кто кому и кем приходится.

У меня с его дочерью все куда сложнее. С первого дня она меня невзлюбила, да и с чего бы ей меня любить. И чем лучше мы жили с её отцом, чем ближе становились они с моим сыном, тем меньше она любила не только меня, но всех нас. Поначалу я переживала по этому поводу и изо всех сил старалась отношения наладить. Потом плюнула и пустила все на самотёк. Когда мы познакомились, ей было уже 22, не самый подходящий возраст для такого знакомства. Став старше, она научилась скрывать свои чувства и хотя бы изображать «хорошее отношение». Бывали периоды, когда она становилась вдруг необычайно ласковой и родной, словно ища в семье отца защиту от кого‑то, кто не понял или обидел её там, в собственной её личной, тоже не заладившейся жизни. В такие моменты она даже называла меня в шутку «мамо» (а обычно – по имени). Но как только всё более или менее утрясалось у неё самой, снова наступала полоса отчуждения. Я привыкла все сносить и не реагировать, по крайней мере, внешне. Я её понимала. Девочка – не то, что мальчик, ей труднее смириться с «изменой» отца, даже если никакой измены не было, а просто так сложилась жизнь. На её месте я бы тоже невзлюбила женщину, заменившую моему отцу мою мать (слава Богу, ничего подобного не происходило в моей жизни). Девочка, дочка ревнует так же, если не сильнее, как ревновала бы мать, которой на самом деле всё равно, у неё давно своя жизнь. А тут ещё к чисто женской ревности добавилась ревность детская, ревность ребёнка, выросшего без отца, который теперь воспитывает чужого ребёнка, притом мальчика. Подозрение, что он его может любить, и любить больше, чем её, — это подозрение было для неё невыносимо. Когда она впервые услышала, что сын мой называет её отца отцом, папой, с ней сделалась истерика.

— Послушай, Даша, — сказала я ей тогда. –Папа любит тебя и всегда будет любить, ведь ты его единственный ребёнок, хотя уже и взрослая тётя, вон какая, сама уже побывала замужем и развелась, должна понимать, что это такое, и перестать, наконец, судить за это своих родителей. А Ване он тоже отец, потому что вырастил его и на ноги поставил. Мы с тобой должны радоваться, что у них такие отношения, что они нужны друг другу.

Так примерно я ей сказала. Она разрыдалась ещё сильнее:

— А ты думаешь мне он не нужен?

К тому времени я уже давно оставила надежду родить второго ребёнка.

Вообще, сказать, что я очень уж этого хотела, не могу. Я не отношусь к тем женщинам, которые непременно хотят иметь двоих, а то и троих детей. Нет, это не про меня. На самом деле одного ребёнка лично мне более чем достаточно, чтобы удовлетворить материнское чувство и приобрести заботу на всю оставшуюся жизнь. После его рождения у меня были совсем другие амбиции и интересы, связанные исключительно с профессией. А если бы даже я сама этого захотела, то Гоша всё равно был против, зная о своей неизлечимой болезни и не желая, во–первых, рисковать здоровьем будущего ребёнка, а во–вторых, оставлять меня с двумя детьми. Потом, когда всё случилось, я была ему благодарна за это.

Котик, напротив, очень хотел, чтобы я родила ему ребёнка, а то и двух.

В первый раз это получилось слишком быстро, когда я ещё не могла понять, будем мы вместе или разбежимся. Впрочем, это было не главное. Я не захотела его сохранить по соображениям карьеры. Я была так увлечена работой в газете, ну куда тут было рожать ребёнка. К тому же, мне это казалось тогда со всех сторон неудобным. Неудобно перед родными, неудобно перед сыном, главное – неудобно перед начальством и перед коллективом редакции, куда я пришла работать, а не детей рожать. И в тот год ребёнок не появился на свет. И на следующий год тоже не появился (по тем же причинам). И мне казалось: да, ладно, я ещё смогу, стоит только захотеть, решиться, мне ведь всего 38… 40…42…