Еще шла война - Пётр Львович Чебалин

ста двадцати. В газете была помещена и корреспонденция о шахте «Коммунар». В ней говорилось о трудовых победах бригады забойщиц Варвары Быловой. Заметка заканчивалась частушкой:

Петя в утреннюю пору

Уложил фашистов гору!

Варя выдала вчера

Десять с лишним тонн угля!

И стояла подпись «Тимофей».

Шугай прочитал статью и, довольный, медленно разгладил газету рукой. Королев спросил:

— Имя поэта тебе знакомо?

— Неужели Остапа внук?

— Думаю, что он самый. В нашей стенгазете его стихи часто появляются.

— Ну, молодчина, если так! — и, продолжая с удовольствием утюжить ладонью газетный лист, серьезно заключил: — Надо ему сказать, пусть почаще пишет о шахте.

Королев улыбнулся. Похвалы начальник шахты любил. О разговоре с инструктором умолчал, знал, что Шугай все равно не одобрит его спор с начальством.

Королев вывесил газету на уцелевшей створе шахтных ворот. Читал вслух кто-нибудь один, остальные внимательно слушали. Былова обрадовалась статье, но, когда были прочитаны частушки про Петю и Варю, у нее перехватило дыхание. Чувствуя, что краснеет, выбралась из толпы и неожиданно увидела Тимку. Он стоял в окружении забойщиц, видимо, куда-то собрался ехать и приоделся по-праздничному: на темном пиджаке аккуратно лежал отложной воротничок тенниски, брюки строго отглажены. Тимка пятился от наступающих на него забойщиц.

— Да не тулитесь вы, ей-богу, выпачкаете, а мне в райком на актив ехать, — умолял он, — стишки эти совсем не я писал.

— А ты не кройся, парень, — говорила ему пожилая горнячка, — мы ж тебе за это, окромя благодарственного, ничего не скажем.

— Да не я писал, чего пристали, — отбивался Тимка, — и ко всему редакционные секреты разоблачать запрещено, за это может нагореть.

Подошла Былова.

— За брехню, Тимка, редакция тоже небось по головке не погладит.

— За какую брехню? — удивленно посмотрел на нее парень.

— А за такую: какого это ты мне Петю приписал, — едва сдерживаясь от крика, сказала Варя. — Ты что, видал его со мной?..

Тимка рассмеялся:

— Да это выдуманное имя, чудачка. Художественный образ, понимаешь?

— Сам ты образ и наговорщик. Не знала я за тобой такого, — выговорила она с обидой.

— Замужняя ты, что ли? — пряча усмешку, спросил он.

— А если не замужем, так, по-твоему, всякое можно мне приписывать? — опять накинулась на него Варя.

— Тебе кого ни припиши — не пристанет, — сказал Тимка. Женщины посмеялись. — А вообще, Варя, ей-право, имя Петьки я сам придумал. Мог бы и Колей назвать. Я говорю, чтоб вся бригада знала, что никакого Петьки у тебя нет, — обращаясь уже ко всем, серьезно сказал он. И опять с усмешкой: — А знал бы твоего ухажера, непременно в частушку вставил, может, скорее свадьбу сыграли.

Женщины опять посмеялись. А Варя смущенно опустила глаза и отходчиво сказала:

— Ну, поезжай в свой райком, а то опоздаешь, наговорщик.

Тимка сделал повелительный знак рукой, чтобы женщины расступились, вышел из круга, никого не коснувшись, и по-мальчишески резво побежал к шахтному клубу.

…Придя в общежитие, Варя подошла к осколку зеркала, вмазанного в глиняную стену в раздевалке, и долго рассматривала себя. На исхудавшем, черном от угольной пыли лице, у глаз и у рта белесыми ниточками проступали морщинки; серо-синие глаза потемнели, смотрели устало и немного грустно.

«Кто ты такая, — спрашивали глаза, — девушка или старуха? Разве ты когда-нибудь мечтала вот так жить, чтоб всегда одна, никого не ждать…»

Тимка приписал ей какого-то Петра, и она приняла это как укор и насмешку над своим девичеством, и невольно прониклась жалостью к себе. Ей вспомнилось сиротство, бесприютность, годы оккупации, когда приходилось жить под вечным страхом. Как это она выжила, не погибла!

Как же так случилось, что ты, Варюха, осталась без любовных радостей, без девичьих тревог и волнений, без тайных слез и томительных ожиданий, когда каждая минута, каждый миг кажутся концом или началом твоей жизни, девичьей судьбы твоей. А может быть, это чувство еще не коснулось твоего сердца или было просто непонято? Нет, нет, такое было!.. Вспомни, как еще в школе во время походов всем классом в степь ты наколола о терновую ветку ногу и Гаврик Сапронов вызвался помочь твоей беде. Это был озорной мальчишка. Он всегда норовил сделать девчонкам неприятное. Когда Гаврик проходил поблизости, ты пугливо сторонилась, провожая его настороженным, недоверчивым взглядом. И все девочки опасались его, знали, что шалун, изловчившись, мог неожиданно подставить ножку, дернуть за косу или, что еще хуже, сыпнуть за шею ворсистых зерен шиповника, от которых потом весь день горело тело. Гаврик подошел к тебе и строго, как взрослый, сказал: «Ну, чего хнычешь, давай окажу первую помощь». А ты и не хныкала, молча терпела, ждала, пока уймется кровь. Но ничего ему не сказала, лишь сердито повела на него глазами. Гаврик достал из кармана бинт, смочил конец его слюной и принялся вытирать ранку.

А позже Гаврик стал видеться во сне, и тебе все время хотелось погладить его мягкие русые волосы. Но всегда, и во сне и наяву, ты стыдилась своего желания. Все это было странно и непонятно. И еще более странным и непонятным было то, что ты стала избегать Гаврика, но постоянно хотела видеть его и невольно искала встреч с ним.

И это еще не все. Вспомни, как провожали новобранцев на станцию Красногвардейск. Ты шла рядом с Гавриком, и он тихо спросил: «Писать будешь, Варюха?» Ты приостановилась, вся запылала в смятении и долго смотрела ему в глаза. Он сбросил с плеч вещевой мешок, порывисто обнял тебя. Люди гурьбой шли по дороге к станции, на ходу пели, разговаривали, а вы с Гавриком все стояли, не разнимая рук, и ты гладила его мягкие русые волосы…

Вот теперь, кажется, все. Война подхватила твоего Гаврика, как бурлящий водоворот, и унесла невесть куда…

Ополоснувшись теплой водой, Варя оделась во все чистое, вошла в комнату. Кровати стояли прибранные каждая на свой манер. В комнате была одна Тоня Ломова.

Варя остановилась у нее за спиной. Девушка перекладывала из папки на кровать вырезки из газет и журналов — фотографии солдат и офицеров, отличившихся на фронтах войны. Этот своеобразный альбом Тоня начала собирать давно. Одни добродушно подсмеивались над ней, другие относились к ее занятию безразлично, дескать, чем бы дитя ни тешилось… Варя также без всякого интереса относилась к увлечению прицепщицы. Одни собирают марки, думала она, коллекционируют фотокарточки кинозвезд, а Тоня — фотографии воинов. С какой целью она это делает, Варя никогда не задумывалась.

Наблюдая, как Тоня под каждой фотографией аккуратно вписывает карандашом адреса полевой почты, поинтересовалась:

— Со всеми переписываешься, что