Мастер Баллантрэ - Роберт Стивенсон

Говоря таким образом, мастер Баллантрэ старался выпутаться из своей собственной лжи, и ему бы это, быть может, и удалось, если бы мистер Генри с удивительным упорством не старался вывести наружу всю фальшь и ложь своего брата.

— Ты говоришь, что разрешение говорить твоей семье открыто о том, что твоя жизнь вне опасности, последовало очень недавно? — спросил мистер Генри.

— Да, я это утверждаю, — ответил мастер Баллантрэ, хотя голос его несколько дрожал.

— Посмотрим, насколько недавно оно последовало, — сказал мастер Генри, вынимая снова письмо из кармана.

В этом письме не было сказано, когда именно помилован мастер Баллантрэ, но он этого знать не мог и поэтому страшно сконфузился.

— До меня, во всяком случае, весть эта дошла слишком поздно, — сказал он смеясь, но смех этот звучал так странно, — он напоминал собой разбитый колокол, — что лорд в удивлении взглянул на него, и губы его как-то судорожно сжались.

— Не знаю, когда она дошла до тебя, — сказал мистер Генри, глядя на свое письмо, — я повторяю только твои слова, что разрешение последовало недавно, и спрашиваю, так ли это?

Все яснее и яснее становилось, что мастер Баллантрэ лжет, и что мистер Генри обличил его во лжи, но несмотря на это, лорд из непростительного пристрастия к своему любимцу сделал вид, будто он этого не понимает, и, обратившись к мистеру Генри голосом, в котором звучала досада, сказал:

— Что об этом говорить, Генри! Твоему брату не грозит опасность, и ты должен быть этому рад, равно как и мы все радуемся этому. Теперь, как верные подданные, мы лучше выпьем за здоровье нашего короля и в душе поблагодарим его за его милостивые заботы о нас.

Мастер Баллантрэ, по-видимому, выпутался из беды, и хотя все слова, которые он употреблял для своей защиты, и казались довольно неправдоподобными, лорд не подавал виду, что он заметил это. Во всяком случае, тот факт, что мастер Баллантрэ мог свободно проживать в своей родной стране, был установлен.

Я уверен, что хотя милорд и делал вид, будто он верит словам мастера Баллантрэ, в душе он знал, что любимец его — шпион. По всей вероятности, миссис Генри также отлично понимала это, потому что она в обращении со своим идолом переменилась и сделалась гораздо холоднее. По-видимому, удар, который мы нанесли нашему врагу, произвел на милорда и на миссис Генри все-таки известное впечатление, и если бы мы не воспользовались представившимся нам случаем и не нанесли его, то нам, по всей вероятности, пришлось бы еще сильнее страдать от разразившейся над нами в скором времени после этого катастрофы.

Но несмотря на то, что мы достигли некоторых результатов, не прошло и недели, как мастер Баллантрэ сумел снова завоевать свое прежнее положение в доме лорда и разыгрывать снова роль человека, честь которого ровно ничем не запятнана. Он снова пользовался нераздельной любовью отца и, как мне думается, и миссис Генри. Быть может, лорд даже не настолько любил своего недостойного сына, насколько он привык ему потакать, но, во всяком случае, он был до такой степени очарован им, что у него не хватало даже силы сердиться на него, и он не боролся даже против своего чувства, а бессильно и ни о чем не думая отдавался ему.

Какое чувство испытывала к нему миссис Генри, я сказать не могу, знаю только, что она не была к нему равнодушна. Каким образом ему удалось снова достигнуть ее расположения и что он придумал, чтобы оправдать себя в ее глазах, мне неизвестно, но только вскоре после вышеописанного разговора за столом она начала относиться к нему так же любезно и внимательно, как прежде, да после того, как он победил ее холодность, она стала даже еще любезнее. Что он наговорил ей, одному Богу известно, но, по всей вероятности, он прибегнул к тому способу, к которому прибегают все, которые желают убедить друг друга в любви, а именно, он говорил нежным, вкрадчивым голосом, действующим еще сильнее, чем слова.

Мастер Баллантрэ и миссис Генри были теперь постоянно вместе. Я не решаюсь утверждать, что она имела намерение изменить мужу, но скажу только, что она была на пути к этому, и я уверен, что мистер Генри думал то же самое, что и я, и что поведение его жены возмущало его.

Бедный мистер Генри целыми днями просиживал у меня в комнате и при этом имел такой печальный вид и находился в таком угнетенном состоянии, что я даже не решался спросить его о том, что его печалит. Он искал моего общества, так как знал, что я люблю его, и в моем присутствии находил утешение. Были дни, когда мы по целым часам разговаривали, но беседа наша имела довольно оригинальный характер: мы никого не называли по имени и не говорили прямо о том, что нас беспокоило, а только намекали на это, но между тем и он, и я, мы имели в виду тех же самых людей и думали о тех же самых событиях. Я положительно удивляюсь тому, как мы могли целыми часами разговаривать об одном и том же, не называя имен, точно так же, как я удивляюсь тому, как миссис Генри целыми днями позволяла мастеру Баллантрэ ухаживать за собой, не боясь последствий этих ухаживаний.

Чтобы ты, мой благосклонный читатель, мог судить о том, в каком печальном положении находились семейные дела мистера Генри, я приведу разговор, который я имел с ним 26 февраля 1757 года.

Погода в этот день была очень холодная, совершенно зимняя, было совсем тихо, но чрезвычайно холодно. Весь сад и все здания были покрыты инеем, небо было мрачное, и по нему ходили свинцовые тучи, а море было совершенно черное, хотя никаких волн на нем не было.

Мистер Генри сидел у меня в комнате у камина и, по обыкновению, беседовал со мной «о человеке», который «не стыдился делать непозволительные вещи», и что в эти дела «кому-нибудь» следовало бы вмешаться и прочее, одним словом, о предмете, тревожившем нас и о котором мы рассуждали изо дня в день. Я в это время стоял возле окна и заметил, как мимо него прошел мастер Баллантрэ вместе с миссис Генри и маленькой Катарин. Девочка бегала по саду взад и вперед и наслаждалась чудным свежим воздухом, в то время как ее дядюшка нашептывал ее маменьке что-то на ухо, и, по всей вероятности, то, что он говорил, было чрезвычайно интересно, потому что миссис Генри жадно прислушивалась к его словам.

Глядя на эту сцену, я не выдержал дольше и сказал:

— Если бы я был на вашем месте, мистер Генри, то я откровенно поговорил бы с лордом.

— Маккеллар, Маккеллар, да разве я могу идти жаловаться отцу, — сказал он, — когда я знаю, что этим навлеку на себя его гнев! Да, наконец, к чему мне жаловаться, когда причина моего несчастья лежит во мне самом. Во мне, именно во мне: я не умею заставить любить себя, я не умею внушить к себе любовь. Отец благодарен мне за то, что я для него делаю, он ценит меня, но он не думает обо мне и нисколько не интересуется тем, что касается меня. Уж такова моя участь! — Он вскочил и затоптал ногами искру, упавшую из камина. — Но что-нибудь надо предпринять, Маккеллар, — сказал он, глядя на меня через плечо, — какой-нибудь способ необходимо найти, так это не может продолжаться. Я человек терпеливый, даже чересчур терпеливый, и я теперь начинаю презирать себя за свое терпение. Я сам наложил на себя оковы и теперь страдаю от этого.