Газават - Лидия Чарская

— Джемал, брат мой, — шепчет она, эта девушка, — не забывайте закона Иисуса! Помните Христа!.. Не надо быть христианином, чтобы верить в Него и любить Его… Не забудьте Его, Джемал, брат мой!

— О, я не забуду Его, Лена, сестра моя, бесконечно дорогая сестра! — шепчут бледные, иссохшие губы умирающего, и рука его тянется к золотому крестику, тесно прижатому к его груди…

И перед мысленным взором больного предстает новый, светлый, прекрасный образ Того, Кто не побоялся испить до дна полную чашу страданий. Кто умер на кресте за грехи людей.

— О могучий, прекрасный, великий Исса! — беззвучно шепчут запекшиеся губы умирающего. — Позволь мне, жалкому, дикому, темному мусульманину, дивиться Тебе и преклоняться перед Тобою!.. Бог Лены! Бог русского народа! Не отворачивай от меня Твоего светлого лица! В Тебе истина. В Тебе правда, великий христианский Бог!

Дрожащие руки хватают маленький крестик, жаркие уста приникают к нему, снова шепчут чуть внятно, беззвучно:

— Бог Лены! Бог русских! Облегчи мне мою муку, могучий Христос! Верни мне прощение моего отца! Верни его любовь, Спаситель!

И он затихает, в бессилии опустив голову на мягкие подушки…

Солнце еще ниже. Теперь оно уже не золотое, а кроваво-красное на западе… что-то зловещее в нем, в этом пурпуровом румянце… Скоро, скоро теперь! Вот еще окрасится пурпуром тот нижайший утес, и душа его отлетит к Аллаху… Теперь уже недолго ждать и томиться… Но как тяжелы ему эти предсмертные минуты!.. Как мучительно мало воздуха в груди!.. Точно каленым дыханием веет на него вечерний горный ветер. О, он задохнется сию минуту… Нечем дышать!

На мгновение больной закрывает глаза, потеряв сознание… Потом открывает их снова…

Кто это плачет подле, приникнув к его ногам?

— Ты, Зюльма?

Да, это она! Бедная малютка горько оплакивает своего повелителя. За год их брачной жизни она успела понять и оценить его великодушие и доброту. Он был с нею добр и ласков, как заботливый брат с младшей сестренкой. Мужчины их племени не умеют так обращаться с женами. Они умеют лишь приказывать и повелевать. А этот!.. О, недаром жизнь готова отдать за него Зюльма! Готова умереть вместо него, лишь бы спасти от смерти своего Джемала.

Но Аллах знает, как распорядиться своими слугами…

Черный Азраил идет за душою щедрого, мудрого, доброго Джемала, а она, глупенькая малютка Зюльма, ему не нужна!

— Тебе дурно, повелитель? — с тоскою заглядывая в исхудалое лицо умирающего, шепчет она.

Глаза Джемала широко раскрываются… Его влажная, горячая, как огонь, рука хватает маленькую ручку жены.

— О моя Зюльма! О моя бедная крошка! Что будет с тобою, когда меня не станет! Сжалится ли над тобою отец?

— Возьми меня с собой, повелитель, возьми меня с собою! — голосом, исполненным отчаяния, шепчет молодая женщина.

Он ласково обнимает ее… Сколько трогательной, бесконечной любви в ее заплаканном, жалком личике!

— Спой мне, Зюльма, спой, дорогая!.. — просит больной, зная, что только песня может развлечь этого бедного взрослого ребенка, так горячо привязавшегося к нему.

— Слушаю, повелитель! Я спою тебе ту песню, которую ты так любишь…

Зюльма оживилась… По заплаканному личику скользнула улыбка… Она схватила забытую ею в углу кровли чианури и быстро настроила струны.

В отуманенной предсмертными мучениями голове Джемала неясно прозвучал обрывок знакомой песни…

У моей матери черные зильфляры,У моей матери звезды-глаза…

Кто это пел когда-то? Ах, да! Черноокий маленький пленник напевал эту песню русскому саибу на краю обрыва, — песнь о своей матери, от которой его оторвали тогда…

Нет теперь ни русского саиба, ни кроткой матери!.. Где саиб — он не знает… А мать — она высоко, там, в лазуревых чертогах Иссы… Он взял ее к себе… Пусть она мусульманка, но Бог христиан принял ее. Она так много, много страдала, а Он, Исса, так милосерд и добр ко всем страдающим людям. Может быть, Он смилостивится и над ним, Джемалом, и возьмет его также в свои чертоги?

У моей матери черные зильфляры,У моей матери звезды-глаза…

Так поет Зюльма, и ей звонко вторят певучие струны чианури…

О, он скоро увидит эти зильфляры, эти кротко мерцающие, как звезды, глаза!

Крыло Азраила веет уже над ним…

А Сафара все нет и нет… Отсюда с кровли видна горная тропинка; Джемал нарочно приказал нукерам перенести себя сюда…

О, как сладко поет Зюльма!.. Что за трогательный, за душу хватающий голосок!..

Добрая, ласковая крошка! Нелегким покажется ей ее вдовство! Тяжелым ударом падает на ее голову его смерть…

Смерть! Она уже не медлит… Голос Зюльмы как-то странно далеко звучит в его ушах… Точно между ним и ею встала целая стена на кровле… И в глазах тускнеет… черный туман застилает зрение… Какой-то леденящий душу холод проникает в его внутренности… Он с жадностью хватает прохладный воздух губами… но сжатое предсмертной спазмой горло не пропускает его…

Что же Сафар? Где он? Что не спешит он привезти ему прощение отца?

О, как тяжело умирать непримиренным!..

А солнце уже совсем, совсем близится к закату; только один золотой венчик виднееся из-за гор. Вдруг разом оборвалась песнь… На прерванном аккорде замолкла чианури… Зюльма, не отрывавшая вместе с умирающим взора от горной тропинки, быстро вскочила на ноги, далеко отбросив жалобно зазвеневшую всеми своими струнами чианури.

— Господин! Я вижу всадников… Они скачут во весь опор к Карату.

Умирающий оживился… Слабый румянец проступил в лице… Она не ошиблась — Зюльма… Действительно, целая толпа всадников несется к аулу…

Только пыль клубится серым облаком над ними, да камни с шумом свергаются в бездну, отброшенные копытами лошадей… Впереди всех — белый всадник, на белом же как кипень коне… Что это?.. Ужели зрение обманывает Джемалэддина? Нет, он из тысячи узнает этого человека.

Нет сомнений: белый всадник — это его отец, Шамиль. Он спешит на свидание к умирающему сыну.

— Черный Азраил, помедли немного… Дай мне увидеть его… испросить прощение… обнять дорогого… — весь задыхаясь от волнения и муки, лепечет умирающий Джемалэддин.

А всадники приближаются… Вот они уже скачут во весь опор по улице аула… Белый конь белого всадника весь в мыле. Тяжело вздымаются его крутые бока…

Золотой венчик уж почти сгладился с вершиной и готов погаснуть, только одна красноватая точка осталась вместо огромного пурпурового шара.

Джемалэддин с тоскою следит за ним.

Смерть уже близко… Смерть уже рядом… Черный Азраил полуприкрыл его своим холодным крылом… Сейчас вместе с угасающей за горою солнечной точкой угаснет и его жизнь… А всадники уже спешились… Вот по лестнице на кровлю быстро вбегает кто-то.

— Это он, это отец! — весь замирая, уже не голосом, а только сердцем лепечет несчастный.

Вот Зюльма почтительно склоняется, закрывшись до глаз чадрою… Шамиль уже на кровле. Шамиль здесь…

— Отец!.. Благодарю тебя, Исса, что Ты исполнил мое желание, — хриплым голосом, собрав последние усилия, вскрикивает больной и судорожно зажимает в руке золотой крестик.

— Я прощаю тебя! Живи, мой Джемал! — несется ему в ответ трепетный голос, и рыдающий Шамиль принимает в объятия сына.

Поздно! Поздно хватился имам.

— Отец!.. Исса великий… Иду к Тебе!.. — слышится слабый, предсмертный шепот умирающего…

Золотая точка медленно гаснет за горами… Последний вздох поднимает грудь Джемалэддина, и он безжизненно виснет на руках отца…

Часть третья

ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ

Глава 1

Русские наступают

— Народ! Ты даешь гибнуть вере! Напрасно исполняешь ты намаз и халлрукс, напрасно ходишь ты в мечеть, — небо отвергнет твои молитвы и приношения. Присутствие неверных заграждает тебе путь к трону Аллаха! Молитесь, кайтесь, но прежде всего ополчитесь на новую священную войну. Я благословляю вас на брань! Смерть и уничтожение урусам!.. Именем Аллаха и Его пророка Магомета я трижды проклинаю наших врагов и объявляю им еще раз газават! Отныне их судьба решена окончательно! Никому не будет пощады! Реки и моря покраснеют от крови неверных… О! Эти урусы увидят, что не ослабла еще рука Шамиля, не иступились шашки мюридов, не заржавели их винтовки!..

Так говорил Шамиль своим воинам после того, как русские изгнали его из Дарго-Ведени.

Вскоре за тем неутомимый вождь горцев двинулся во главе своего, уже далеко не столь многочисленного, как прежде, войска к Новому Буртунаю. Укрепив это селение, лежащее в глухих недрах Андии, он сам расположился в небольшом ауле Чорто, откуда и посылал свои отряды в Чиркей и Аух. С одним из таких отрядов у русских, в глухом Андийском лесу, произошло новое сражение. Но твердая надежда Шамиля на победу не оправдалась. Несмотря на все усилия мюридов, победа осталась за русскими. Горцы, разбитые нашим войском, беспорядочно кинулись в бегство. Их храбрейшие начальники-наибы Технуцала-Измаил Ботлинский и Мустафа Ахмед Кудалинский остались с отсеченными головами на поле битвы…