По следу Черта - Данил Корецкий

Какие-то подозрительные типы внимательно оглядывали нездешнего лоха цепкими глазами, сомнительного вида «бомбилы» предлагали «задешево» отвезти куда угодно, а оружия ему «за ненадобностью» не выдали. Поэтому капитан зашел в линейный отдел милиции, узнал, что до поселка Таежный сто сорок километров по узкоколейке, а оттуда до ИК-8 два-три часа на автобусе. Коллеги без особого энтузиазма определили его на ночлег в пустующий медицинский изолятор, где особого комфорта не было, зато ночлег обошелся бесплатно. А поскольку Дятлов привык обходиться малым, то хорошо выспался и остался доволен гостеприимством новосибирских ментов.

Здесь уже лежал легкий снежок, было довольно холодно. По узкоколейке крохотный состав тащился часа четыре, и Дятлов основательно замерз. В Таежном он зашел в столовую и, коротая время до автобуса, съел борща с гуляшом и все-таки выпил сто грамм водки. Это помогло согреться.

— На свиданку едешь? — спросила буфетчица, кивая на тощий портфель. — А где же передача? Тут все мешками везут…

— Да нет сегодня свиданок, — вмешался полный небритый мужик, допивающий с двумя товарищами бутылку водки за обедом. — Небось, следак, едет кого-то раскручивать…

Автобус, оскальзываясь на лысых шинах, шел по припорошенной грунтовке среди вековой тайги. Пассажиров было немного: кроме Дятлова два прапорщика и трое гражданских. Капитан сидел сзади, где шло тепло от двигателя, и смотрел в мутное окно. Ветер слабо шевелил высоченные кроны хвойных деревьев. Кругом возвышались сопки, а в низине густо росли сосны и ели, ядреный воздух был напоен душистым и терпким запахом прелой хвои. Это не был чистый, пронизанный солнечным светом сосновый лес Подмосковья, где очень славно бродить между мачтовых сосен по мягкому ковру многолетнего опада. Здесь не побродишь: лес сразу за дорогой вставал плотной непроходимой стеной. Непролазный кустарник топорщился между торчащими вкривь и вкось стволами, как будто препятствуя сорвавшимся в побег зекам.

— Восьмая зона, — привычно объявил водитель, двери со скрипом открылись.

Дятлов и прапорщики вышли, гражданские поехали дальше. Сотрудники с интересом осматривали чужака, но вопросов не задавали, очевидно, безошибочно угадывая своего. Никакой колонии видно не было, кругом расстилалась непроходимая тайга. Капитан двинулся за прапорщиками по просеке. Так они прошли около километра, под ногами хлюпали лужи. Наконец за очередным поворотом показался высокий бетонный забор с колючей проволокой, вышки и кирпичное здание администрации за забором.

Прапорщики свернули к высокому трехэтажному бревенчатому дому с почерневшими от времени стенами. Наверняка в нем не было удобств. Дятлов ускорил шаг, пересек щебенчатую стоянку для машин, на которой одиноко торчали несколько потрепанных легковушек, прошел мимо огромных зеленых ворот. По одну сторону от них располагалась тяжелая дверь с большим круглым стеклянным окошечком, по другую узкая калитка с табличкой «караульное помещение». За забором что-то гудело, скрипело и ухало — это жила своей жизнью производственная зона. Капитан нажал кнопку, красная лампочка сменилась зеленой, загудел электромагнит, щелкнул засов, и он, толкнув тяжелую дверь, вошел внутрь, попав под строгий взгляд некрасивой женщины с погонами сержанта внутренней службы.

Сыщик протянул свое удостоверение.

— Я к начальнику, — пояснил он.

— Понятное дело, — кивнула контролерша, возвращая удостоверение. — У нас все к начальнику. Без хозяина тут птичка гнезда не вьет. Сейчас доложу.

Она потянулась к телефону.

Через несколько минут молодой лейтенант с красной повязкой «ДПНК»[33] на рукаве вел капитана по крутой лестнице. И сама лестница, и грубо покрашенные масляной краской стены, и отделанный лакированными деревянными панелями коридор — все было кустарным, архаичным, перенесенным из пятидесятых годов прошлого века. И двери кабинетов выглядели как продукт кустарного производства, с претензией, правда, на определенный дизайн: большим количеством безвкусных филеночек и накладочек.

Наконец, лейтенант пропустил визитера в широкую двойную дверь, обитую новым кожзаменителем, с черной стеклянной табличкой: начальник, полковник Вершигорский.

За дверью располагался просторный кабинет, отделанный неизменными кустарными панелями, только уже темного дерева. Тяжелые самострочные шторы на окнах были плотно задернуты, зато ярко светили люминесцентные светильники. И поднявшийся навстречу невысокий коренастый мужчина в тесноватом мундире тоже был будто вырезан из дерева, и тоже кустарно.

— Из самой Москвы? Такие гости у нас редко бывают, — полковник обошел стол, крепко пожал Дятлову руку.

На слегка обрюзгшем лице читалось едва заметное беспокойство: кто знает, зачем прибыл неожиданный визитер? Может, какая-то неприятная информация просочилась в высокие кабинеты, может, жалоба от зековских родственников поступила или еще хуже — анонимка от своих сотрудников…

Любой начальник на таком хозяйстве имеет серьезные грехи. Использование труда бесконвойников в личном домашнем хозяйстве, финансовые махинации, завышение объемов работ на производстве, представление к УДО,[34] свидания, передачи, улучшение условий содержания, да мало ли что еще. Это как раз тот случай, когда человеческий материал, спрессованный за колючей проволокой, используется по полной программе.

— В этой глухомани невольно дичаешь, — продолжал полковник, не выдавая владевшей им озабоченности. — Зеки за проволокой сутки напролет, а мы по двенадцать часов. Остальное, и у нас и у них одинаковое: зимой мороз и ветер, летом гнус и комарье, кругом тайга, медведи… Иногда зекам даже лучше: им сгущенку положено в ларьке продавать, а моим офицерам — не положено! А у некоторых дети.

— И как выходите из положения? — из вежливости поинтересовался Дятлов.

— По справедливости, конечно, — ответил Вершигорский. — Справедливость главней инструкции.

И мягко перешел к делу:

— Что вас к нам привело? Наверное, допросить кого-то понадобилось? Вот мой зам по оперработе — майор Воронцов, он вам во всем поможет.

Высокий худощавый майор с бородавкой на щеке поднялся навстречу, протянул вялую холодную кисть. Он явно не случайно оказался здесь в момент визита столичного опера: минут через пять Вершигородский собирался перепоручить гостя его заботам.

— Моего фигуранта уже не допросишь, — сообщил Дятлов. — Он умер.

— Умер?! — начальник и зам переглянулись. — Но тогда зачем было приезжать?

— Умер или совершил побег…

— Исключено, — облегченно вздохнул Вершигорский и откинулся на спинку массивного кресла. — Из моей колонии бежать невозможно. Я здесь уже шесть лет, но, насколько я знаю, побегов тут никогда не было. Непроходимая тайга, болота, а у нас сильная группа розыска, собаки. Это какая-то ошибка!

— Значит, не бежал, а умер, — снова изменил вводную капитан. — В общем, мне надо проверить списки сактированных.[35]

— В каком году это было? — озабоченно свел брови полковник.

— Лет шесть-восемь назад. Давайте расширим рамки, возьмем от пяти до десяти лет. У вас много смертей?

— Да нет. Если без несчастных случаев, то четыре-пять. И то не каждый год. К тому же больных мы отправляем в ЦРБ,[36] оттуда они, в основном, и уходят.

— Меня не интересуют несчастные случаи и умершие в больнице, — уточнил Дятлов. — Только те, кто скончался непосредственно в колонии. Молодых отбрасываем, старых тоже. Интересует средний возраст: лет тридцать пять-сорок…

Воронцов пошел в спецчасть за журналом, секретарь принесла растворимый кофе с печеньем. Дятлов только успел допить чашечку, как майор принес прошитый и опечатанный журнал в потертой обложке. Причем он уже успел его просмотреть.

— По заданным вами параметрам подходят два человека, — сообщил Воронцов, бросая вопросительные взгляды на начальника. — Заключенный Галимов, тридцать шесть лет, умер десять лет назад от туберкулеза… И заключенный Черенко, тридцать шесть лет, скончался пять лет назад от инфаркта. Все остальные значительно старше.

Оперативник просмотрел опечатанные страницы, заполненные размашистым почерком. Все правильно. Подходящих кандидатов было только два.

— Как происходит процедура актирования? — спросил он.

Вершигорский пожал широкими плечами.

— С учетом полевой обстановки, без лишних формальностей. Раньше у нас свой трупорез был, теперь из ЦРБ привозим. Он и производит вскрытие, в меру своих способностей диагноз ставит, составляет акт. Под актом три подписи: врача, зама по оперработе, дежурного помощника. Сверху я утверждаю: ставлю подпись, заверяю гербовой печатью, один экземпляр у нас остается, второй направляем в местную администрацию, они и выписывают свидетельство о смерти.