Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

Чумак и один из чоновцев отнесли бесчувственную девушку в автомобиль. . .

— Худенькая до чего! Перышко! — шепотом, сло­вно боясь разбудить ее, сказал чоновец.

«Куда они несут меня? Домой? Нет, мне надо в Губчека, в Губчека мне надо, я должна...»

— Макар Фаддеевич, товарищ Никитин... Помо­гите мне подняться... Мне надо идти... товарищ Ни­китин...

Катя бредила до самой больницы. Когда ее поло­жили на операционный стол, она пришла в сознание и, увидев склонившегося над ней профессора Авдеева и фельдшерицу, отчетливо сказала:

— Пусть приедет товарищ Никитин...

4

 «Валюта» подходила к Одессе после двухсуточно­го пребывания в Очакове. Утро было тихое. Однако хорошая погода не могла развеять у Ермакова сквер­ного настроения. В Одессе следовало быть еще вчера, но внезапный шквал сломал мачту, и пришлось на­скоро ремонтироваться.

Услыхав от вахтенного, что в порту стоит первый большой советский «купец», на палубу высыпала вся команда. Боцман Ковальчук перечислял названия некогда плававших под русским флагом судов и фа­милии капитанов и штурманов, состоявших, по его уверению, с ним в самой тесной дружбе. Кто-нибудь из них наверняка пришел на «Волге», теперь они только и ждут, как бы повстречать Симу Пуле­мета.

«Волга»! Ну, конечно, это была она. Ермаков разглядел в бинокль мощный корпус грузового паро­хода, и на душе сразу отлегло.

— Самый большой на нашем флоте, двенадцать тысяч тонн, — обрадованно сказал Андрей помощни­ку.

Репьев улыбнулся.

— Погоди, скоро в Одессу будут приходить сотни таких красавцев!

Помолчав минуту, он спросил своим обычным ти­хим голосом:

— Я думал сегодня забежать домой. Ты не воз­ражаешь?

— Конечно, иди!

На радостях Ермаков хотел было спросить у Ма­кара Фаддеевича, почему тот до сих пор не познако­мил его со своей семьей, но «Валюта» входила в протоку между молом и волнорезом и следова­ло осторожно обогнуть лежащего под водой «Пели­кана».

«Молодец капитан «Волги»! Такой громаде легко было напороться на железный риф».

Когда шхуна пришвартовалась, дежурный по стоянке сообщил о беде.

— Жаба, говорят, вашего родителя сегодня ночью хватила, — объяснил он, сжимая себя за горло.— Там на башне и помер. Пожар учинил. Из Губчека звонили: товарищ Никитин разрешил вам домой схо­дить, а товарища Репьева срочно к себе требует.

Молча выслушав страшное сообщение, Андрей приказал боцману запастись пресной водой и продук­тами, поручил Уланцеву осмотреть привод штурва­ла — появилась слабина.

«Умер мой старик. Неужели умер?..» Слез не было, но тупая, невыразимая боль сжала сердце, отшибла все другие мысли. Вспомнились все споры с отцом, резкие слова, которые сгоряча говорил ему...

— Андрей Романович, разреши мне с тобой. — В дверях каюты стоял Ливанов.

До Молдаванки они шли молча. Павел Иванович не произнес ни одного слова, и Ермаков был благо­дарен ему. Он не хотел и не мог сейчас говорить и думал только об отце, о его суровой, честной жиз­ни, которую тот провел в вечном труде, в вечных опасностях, в вечных заботах...

У крыльца Ливанов взял приятеля за руку:

— Крепись!..

Мать была в постели. В красном углу на столе лежало покрытое простыней тело отца.

Навстречу поднялась соседка.

Андрей машинально поздоровался с ней кивком головы, остановился на минуту перед покойным, подошел к матери.

— Сердечный припадок, совсем ослабела, — про­шептала сквозь слезы соседка.

Андрей встал на колени, припал к груди матери и заплакал. Потом он встал, отвел Ливанова в сто­рону, попросил похлопотать насчет похорон, а сам отправился на трамвае в Губчека.

Никитин рассказал ему страшную правду о ноч­ном происшествии:

— Ночью шла «Волга», и вдруг потух маяк и си­рена умолкла. Расчет у них был простой: в темноте пароход напорется на «Пеликана»... Задушили твоего старика. Но он не сразу им, видно, сдался. Боролся — вся одежда изорвана и ногти даже себе со­рвал.

— А кто убил? Лимончик? — спросил Андрей.

— Пока ничего не известно. Во всяком случае, опытные, в перчатках душили.

— Эх, сам бы своей рукой расстрелял негодя­ев! — сказал Андрей.

— И на Катю Попову напали, — продолжал Ни­китин. — Ты ведь знаешь ее?

— Тоже убили?!

— Ранили тяжело, кастетом по голове... Я только что от нее, из больницы! Операцию ей делали...

5

Бывает, как ни тщательно готовишься к выполне­нию задуманного, как ни стараешься все предусмот­реть заранее, в самую последнюю минуту вдруг об­наруживается, что ты чего-то недоучел, упустил из виду какую-то ничтожную деталь, а она-то и стала причиной неудачи.

Никитин по опыту знал, как важно все заранее взвесить, наметить два, а то и четыре варианта ре­шения задачи, и все же на сей раз совершил ошибку. Необходимо было, узнав об убийстве смотрителя маяка и ранении Кати Поповой, немедленно ехать к ней в больницу, тогда бы он еще до операции, а не после нее, то есть спустя шесть часов, получил эти исключительно важные сведения. Аза шесть часов враги могли замести свои следы.

В эти дни было столько срочных и важных дел, что Никитину пришлось использовать на оперативной работе в городе и Репьева и даже своего секретаря Чумака. Факты, сообщенные Катей Поповой, требо­вали стремительных действий в самых различных местах.

Репьев и Чумак поехали на Привоз.

В названном Катей домике они обнаружили следы жестокой борьбы: мебель опрокинута, на полу раз­битая посуда, большая лужа крови.

Жители соседних домов в один голос твердили, что никакого шума ночью не слыхали. Старик двор­ник, испуганный появлением агентов уголовного розыска — так назвали себя чекисты, — рассказал, что в домике жил часовщик Петр Тарасович Борисов — человек небогатый, одинокий, самого тихого нрава. Вечером, накануне убийства, он заходил к дворнику за кипяточком и пообещал починить «ходики». Рас­сказывают, что мастерскую этого самого Петра Та­расовича на Греческом базаре ограбил осенью Яшка Лимончик. «И вот, видишь ты, обратно приключилось несчастье».

Выслушав старика, Репьев внимательно осмотрел комнату. Склонившись над грязным полом, он неза­метно для дворника наскреб на осколок стекла сгус­тившуюся кровь, накрыл другим осколком и положил в карман тужурки. Прихватил он и несколько валяв­шихся на полу черепков.

Приведенная чекистами овчарка следа не взяла: пол был посыпан каким-то едким порошком...

В часовой мастерской на Дерибасовской сооб­щили, что Борисов, по-видимому, заболел: второй день не является на работу.