Капитан "Старой черепахи" - Лев Линьков

— Я бы, конечно, наплевал на всякие такие клич­ки,—продолжал Репьев,—по мне хоть горшком зови, только в печь не сажай. Но тут, товарищ Ермаков, не тебя лично осмеивают, а шхуну нашу, погранични­ков, чекистов... Я бы на твоем месте придумал что-нибудь.

— Придумал? Вторую мачту на бушприт не во­ткнешь!..

Начиная разговор, Ермаков собирался поставить помощника, как говорят, на свое место, но этот хи­трющий Макар ловко свернул с курса.

— Тебе карты в руки, ты опытный моряк, а я в юнги и то не гожусь, — продолжал Репьев. — Конечно, «Валюта» не миноносец. Годиков через пять, глядишь, и у нас флот настоящий будет. Только ведь антосов сейчас надо ловить.

— Через пять, говоришь? — недоверчиво пере­спросил Ермаков и с сожалением посмотрел на сло­манную трубку: «Хороша была трубка!»

— Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились...

Шторм перешел в штиль. Ермаков положил труб­ку в карман и, глядя на воду, сказал:

— Зачем ты Никитину жаловался? Я сам понять способен.

Репьев удивленно посмотрел на Андрея.

— Никитину? Никитин объявил мне за этого Фо­мина выговор.

— То есть как это? — не понял Андрей.

— А очень просто, да еще пообещал в следующий раз записать в приказ.

— Ты-то тут при чем?

— При том, что я тоже в ответе за Фомина... — Репьев помолчал и, как совсем недавно Никитин, за­ключил: — Перемениться тебе надо, Андрей Рома­нович...

7

Если бы в суматохе, вызванной появлением «Ва­люты», вахтенный не забыл вытянуть на палубу пень­ковый трос лага, Николай Ивакин тотчас бы утонул. Падая, он инстинктивно раскинул руки в стороны и, уже погрузившись в воду, почувствовал скользящий между пальцами трос. Холодная вода вернула со­знание. Николай вынырнул, ухватился за трос и опять нырнул, продержавшись в воде, насколько хватило дыхания. Только сейчас он ощутил страшную боль под левой ключицей.

 «Что же делать? Ведь нет никакого выхода! — вы­нырнув, подумал он с каким-то тупым равнодуши­ем. — Зачем держаться за эту чудом попавшую в ру­ки веревку? Держись не держись, а спасения ждать неоткуда и не от кого...»

Если крикнуть и позвать на помощь, то его, безу­словно, услышат на шхуне, вытащат. О, только скажи этим дьяволам, кто ты такой, они сохранят жизнь и попытаются тебя завербовать в свою шайку!

Нет! Он не закричит. Закоченеет, захлебнется, уто­нет, но не закричит!..

Шхуна шла под всеми парусами, увлекая за собой измученного, замерзающего, тяжело раненного чеки­ста. Волны с легким певучим плеском омывали ее просмоленный корпус.

На палубе послышались голоса, вспыхнул ого­нек трубки. Николай, не отпуская троса, погру­зился с головой в воду. «Наверное, сменились штурвальные, а может, это сам Антос или Тургаенко. Он ведь еще не уплыл... Его лодка на буксире, за кормой!..»

Николай вынырнул и тотчас опять нырнул. На корме все еще кто-то стоял. Какое счастье, что темно и его трудно заметить! Он высунул из воды лицо. Осторожно, перепуская скользкий трос, достиг кормы и увидел, наконец, лодку.

Но что это? Рука сжала лаг, трос кончился. До лодки осталось не больше сажени, но для того, чтобы проплыть даже сажень, нужны силы, а сил не оста­лось совершенно.

Нос лодки глухо ударялся о гребни волн. Спасе­ние рядом и в то же время недосягаемо. Выпустишь трос — и тебя унесет! Но ведь иного выхода нет, нет же иного выхода!

Ивакин вздохнул, резкая боль пронзила легкие. Почти ничего не сознавая, он разжал руки, исступлен­но заработал ногами и вдруг почувствовал, как уда­рился головой о деревянное днище...

Не сознавая, как это могло произойти, Николай перевалился через борт лодки и, жадно глотая воз­дух, упал на мокрую банку. Он был так измучен, что почти потерял способность соображать. С вели­ким трудом стал на четвереньки и, отплевываясь кровью, подполз к носу, нащупал крепкий буксирный канат. Надо развязать затянутый намертво узел. Ни­колай лег на правый бок и начал грызть узел зубами. Словно из стальной проволоки сплетен этот окаянный канат!

Отчаяние с новой силой охватило душу, все по­напрасну! Добрался до лодки — и все понапрасну!

Холодное железное кольцо терло щеку. Николай заплакал. Слезы текли по его мокрому обветренному лицу. А холод сковывал тело. Голые ступни (кто-то из контрабандистов стащил с него ботинки) потеряли всякую чувствительность, кисти рук закостенели, пальцы отказывались сгибаться. И только под левой ключицей нестерпимо горела рана.

Николай уже не мог бороться за жизнь. Да и к чему? Все равно он умрет, и чем скорее придет смерть, тем лучше. И никто не узнает, как он погиб. Ни Репьев, ни Никитин, ни мать... «А ведь Никитин надеется на меня и ждет от меня известий...» Ивакин начал медленно, с трудом сгибать и разгибать паль­цы, засунул правую руку в карман брюк, надеясь хоть немного отогреть ее, и в кармане нащупал .что-то твердое, острое. «Нож? Откуда он взялся?.. Я ведь не брал с собой ножа... Нет, это не нож, это какой-то хирургический инструмент, кажется, он называется ланцетом...» Николай вытащил его, приложил лезвие к канату и начал пилить...

Тем временем Антос Одноглазый и человек в зюйд­вестке — это был часовщик Борисов, он же Карпу­хин, — спустились в носовой кубрик.

— Первого декабря, ровно в двадцать четыре ча­са, подводная лодка будет в десяти милях от берега на траверзе Бургосского маяка, — сказал Борисов. — Вы передадите пакет лично командиру, только лично ему. Связь поддерживайте через Тургаенко. Если он подойдет к вам с кем-либо, кроме меня, стреляйте. Вавилова держите в трюме. После Тендры — уничто­жить... Где вы нас высадите?

— Если мы сейчас повернем обратно, то через полчаса будем на траверзе Аркадии, — ответил Ан­тос.

— Отлично! — Борисов застегнул плащ, давая понять, что разговор окончен.

Они вылезли на палубу. Увидев их, Тургаенко поспешил на корму, схватился за канат, с силой потя­нул его и упал. Лодки за кормой не было.

Подгоняемая свежим ветром, лодка находилась в этот момент уже в нескольких милях от шхуны.

Никем не управляемый небольшой парус то наду­вался, то хлопал о мачту.

Ивакин лежал на корме, навалившись всем телом на руль. Волны нагоняли лодку и окатывали ее, но Николай ничего не чувствовал.

Хмурый рассвет застал одинокую утлую посудину в открытом море. Пара дельфинов поиграла вокруг нее и уплыла к югу. Голодные чайки с пронзительным криком носились над водой. Дождь устал моросить и отступил перед пеленой густого тумана.

Течение и ветер гнали лодку на восток. Если бы Николай мог подняться вместе с чайками над тума­ном, то увидел бы, что давно уже проплыл мимо Одесской бухты.