ИБН БАТТУТА(ЖЗЛ-364) - Игорь Тимофеев

Чуть дальше медресе Мустансирийя. Его основатель, последний аббасидский халиф Мустансир, был казнен монголами, да простит его аллах, а под аркадами его прохладных айванов по-прежнему кипит жизнь. При виде желторотых юнцов, которые, сопя и вздыхая, старательно записывают слова седобородого наставника в черном тюрбане, Ибн Баттута не может сдержать улыбки.

Сейчас закончится лекция, и, путаясь в длиннополых халатах, мальчишки взапуски помчатся в баню, что рядом, за углом. Наполнив ее гулкие своды хохотом и визгом, они станут весело плескаться водой или, подхватив в десятки рук задремавшего на топчане далляка, бросят его в бассейн и, корчась от смеха, будут глядеть, как он неуклюже шлепает руками по воде и, яростно вращая глазами, изрыгает в их адрес самые страшные проклятья.

В Багдаде Ибн Баттута не теряет времени зря. Весь июнь он прилежно посещает лекции шейха Сирадж ад-дина аль-Казвини и получает от него иждазу, свидетельствующую, что он отныне имеет право самостоятельно комментировать «Муснад» - авторитетный богословский трактат средневекового схоласта ад-Дарими.

Все, кто окружает Ибн Баттуту, не перестают удивляться его неистощимой любознательности и неукротимой энергии, столь контрастирующей с распространенной на Востоке склонностью к спокойной созерцательности и неторопливому мудрствованию.

Раннее утро. Почихивая и ежась от сырости, правоверные неторопливо выходят из мечети, долго шарят босыми ногами по мраморному полу, отыскивая оставленные у входа башмаки. А молодого магрибинца уже и след простыл. Громко стуча деревянными подошвами по брусчатке улицы Рашида, он спешит в Сук-Сарай, к знакомому букинисту.

Старик букинист никогда не выезжал за пределы Багдада. Здесь, под сводами Сук-Сарая, он появился на свет и здесь же в назначенный срок испустит дух. Но ничто не волнует его больше, чем путешествия в заморские страны, о которых он готов рассказывать часами так, словно побывал в каждой из них.

Ибн Баттута жадно слушает историю о страшных морских драконах таннинах, о змеях с собачьими головами, о великанах, пожирающих людей, о райских садах с цветами из тончайшего шелка в далекой стране Катай.

- Один путешественник говорил, - медленно перебирая янтарные четки, рассказывает старик, - будто он видел в Индии ученых слонов, исполняющих поручения своих хозяев. Слону дается мешок, чтобы сложить в него покупки, туда же кладется вада - это местная монета, список нужных предметов, каковы бы они ни были, и по образчику каждого требуемого товара. Слон идет к зеленщику. Увидев его, лавочник бросает все дела и оставляет всех своих покупателей, кто бы они ни были.

Кто-то из посетителей недоверчиво ахает.

- Затем он вынимает деньги из мешка, - продолжает старик, - пересчитывает их, просматривает список требуемых товаров и отпускает слону лучшее, что у него есть из этих товаров, за самую низшую плату. Если слон просит прибавки, зеленщик прибавляет ему, если продавец ошибается в счете денег, животное смешивает их своим хоботом, так что считать приходится снова…

- Ну а если кто-то но пути утянет у слона часть товаров? - взволнованно перебивает старика тот же недоверчивый голос.

Старик на мгновение задумывается.

- Воровство в Индии считается важным проступком, - говорит он. - Если провинится индус неимущий и низкого происхождения, царь приказывает его казнить; если же вор человек со средствами, его имущество конфискуется целиком или на него налагается крупный штраф… Вообще у них за воровство полагается смертная казнь, но если в Индии проворуется мусульманин, дело его передается мусульманскому судье, который и поступает с ним по законам ислама.

Ибн Баттута снисходительно оглядывает толпу зевак, собравшихся у лавки. Он-то наверняка посетит Индию и увидит ученых слонов и многое другое, что недоступно этим людям, чье невежество сравнимо только с их чудовищной ленью, делающей их пожизненными узниками грязных лавок, сгрудившихся на тесном пятачке Сук-Сарая.

Пройдет несколько лет, и Ибн Баттута станет кадием при дворе индийского царя и будет казнить и миловать по законам ислама, за воровство назначая отсечение руки, за прелюбодеяние - побитие камнями. Но этот поворот судьбы сегодня неведом ему, да и может ли смертный знать о том, что определено ему судьбой.

В полдень Ибн Баттута уже бродит по кладбищу халифов в Русафе. За каждым надгробием целая повесть, и рассказ Ибн Баттуты о посещении аббасидских гробниц свидетельствует о его глубоких познаниях в истории.

Ничто не ускользает от его внимательного глаза. И лишь, пожалуй, дольше, чем на чем-либо другом, задерживается его взгляд на изящных фигурках багдадских женщин.

Прекрасный пол - слабость Ибн Баттуты. Горячий поклонник женской красоты, он подробно описал не только достоинства и недостатки женщин в различных странах мира, но и их положение в обществе.

«Женщины у тюрок и монголов, - заметил Ибн Баттута, - весьма счастливы. Когда тюрки и монголы пишут приказ, они составляют его от имени султана и его жен - хатуней. У каждой хатуни есть свои земли, податные участки. Когда она отправляется в путешествие с султаном, она находится в своей собственной ставке…»

Чаще всего в поле зрения Ибн Баттуты попадают женщины из высших слоев общества, в котором ему приходится вращаться. О своих личных делах он говорит скупо и лаконично, ограничиваясь обмолвкой, что там-то и там-то приобрел у работорговца румийскую или тюркскую наложницу.

Жены и рабыни сопровождали неутомимого магрибинца во всех его путешествиях, мучались и страдали, рожали детей, болели и умирали. Некоторые из них, получив развод, навсегда оставались в каком-нибудь маленьком городке, за тысячу фарсахов от родины.

Как складывались их судьбы? Об этом Ибн Баттута, как правило, ничего не сообщает.

Но бывали исключения, из которых можно сделать вывод, что Ибн Баттута был способен не только на мимолетное увлечение. Случалась в его жизни и настоящая любовь, и хотя о женщинах, памятных сердцу, он писал в обычной лапидарной манере, живая человеческая боль прорывалась, как луч, из темноты недомолвок и путаницы иносказаний.

У арабов свои представления о женской красоте. К сожалению, Ибн Баттута почти не дает портретных описаний. О его вкусах мы можем судить исходя из критериев, широко распространенных в арабском мире в средние века.

О женской красоте писали в своих газелях лучшие арабские поэты. В стихах возлюбленную сравнивали со стеблем тростника или веткой восточной ивы, ее лицо - с полной луной, а распущенные волосы - с черной ночью. Особое очарование женскому лику придавал румянец и родинка на щеке, которая напоминала капельку серой амбры на алебастровом блюде или ярко-алой поверхности рубина. Один средневековый поэт признался, что за родинку на щеке возлюбленной готов без сожаления отдать Самарканд и Бухару…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});