Отражение во мгле - Сурен Цормудян

— Помнишь, ты спросила… ты сказала, что у меня не было никогда мужчины, — тихо заговорила Сабрина. — Ты ошиблась. Были… Двое. Одновременно. И мне было двенадцать… И их совсем не интересовало, что я об этом думаю. И то, что я кричала и плакала… умоляла не делать этого, только сильнее подстегивало эту пьяную мразь… Они сделали это. Они были из твоей общины. Затащили меня в подвал детского садика… А на улице метель. Качели скрипят… Потом отец поймал их. С этого началось мое обучение. Он велел отрезать им головы. Они тоже умоляли сжалиться. И это взбесило меня. Сначала я не хотела резать… но когда они стали умолять… Я отрезала одному голову. Трудно было с позвоночником. Хрящ очень жесткий… Второму не смогла. Меня вырвало. Второго отец скормил тварям. Живьем. Но одному я голову отрезала… Мне было всего двенадцать лет… Никто не смеет так поступать. Никто…

— Господи! — вскрикнула Марина и резко развернула девушку к себе лицом. — Бедная… Родная моя Сабриночка!

Пленница осыпала лицо спасительницы горячими поцелуями.

— Все кончено. Все будет хорошо, родная, — приговаривала она, целуя щеки, брови, виски, подбородок Сабрины.

Та вдруг обхватила ладонями лицо Марины и прижалась губами к ее губам. Ей захотелось, чтобы это сладкое мгновение длилось до конца ее жизни. Но Марина испуганно отстранилась.

— Ты чего? — прошептала она, прикрыв рот ладонью.

Охотница горько усмехнулась. Обессиленно опустилась на колени и повесила голову.

— Марина, ты знаешь, что такое одиночество? Ты ведь не знаешь, что такое одиночество. Не знаешь, как это страшно. И самое страшное одиночество — это когда ты не одна. Когда вокруг тебя люди. Они есть, но их как будто нет. Ты одинока среди людей. Это страшно. Даже отец. Он ведь… Я умерла для него тогда. Когда он увидел, что те два упыря сделали с его маленькой девочкой. И не стало для него той его маленькой девочки. Он, конечно, воспитывал меня после. Растил. Но воспитывал и растил он не родную дочь, а охотничью собаку, ловкую, сильную и безжалостную. И у него это получилось. Ведь я ненавидела весь мир. Мужчин. Твою общину. Когда ненавидишь весь мир, ты одинок. И от одиночества ты ненавидишь еще больше. Ведь никого нет рядом. А ты не одинока. Ведь с тобой… в тебе… ребеночек…

И Сабрина уронила лицо в ладони и заплакала. Горько и отчаянно. Впервые с двенадцати лет…

Марина деликатно присела рядом и крепко обняла свою спасительницу.

— Ты не одинока, милая, — шепнула она.

16

ТЕМНОТА

Жрец рассчитал верно. Конечно, первой мыслью было броситься к ближайшим руинам и дворами добраться до убежища секты. Но всюду снег; если бы нападавшие решили его выследить и догнать, то им бы это удалось. Следы на снегу, и этим все сказано. А в том, что его хотят догнать, Жрец не сомневался. Ведь на плечах у него «винторез» и помповое ружье. Убить могут и за горсть патронов, а уж за огнестрельное оружие и подавно.

Но Жрец не прожил бы столько лет в этом царстве хаоса, где резко уменьшилось число людей, но многократно умножились ранее скрытые, а теперь обретшие статус аксиом и законов пороки человека. Не прожил бы он столько, не будь умен и способен просчитывать варианты, как подобает поступать хищникам и падальщикам. Ведь в таком мире любой падальщик и даже хищник рискует стать дичью, если оступится. Если потеряет чутье и остроту восприятия. Те, кого убили сектанты, потеряли бдительность. Потеряли и его менее опытные подельники. Но не он.

Жрец быстро отсек возможность возвращения дворами домой. Еще когда перемахнул через снежный бархан, он понял, что это гибельно. Он буквально на брюхе заскользил по снежному насту вниз, отталкиваясь руками. Спасение было на замерзшей реке. Вылизанный ветрами лед не сохранял на себе следов. И там торчали притопленные суда. В одном из них он и спрятался. Потом осторожно стал наблюдать за стороной вероятного появления врага через оптику «винтореза». Однако либо неприятель решил, что он ушел в город, либо тоже был не прост и следил за рекой из укрытия, понимая, с кем имеет дело.

Жрец не был обладателем такой роскоши, как часы. В систему его жизненных координат четкий хронометраж не вписывался по причине ненадобности. Однако сейчас ему очень хотелось знать, сколько часов он провел в полуутопленной ржавой посудине, сильно накренившейся на левый борт. Течение времени определяла лишь наступившая темнота. Значит, вечер. Или уже ночь. Но самое скверное — это холод, голод и вьюга. Есть хотелось страшно, и била сильнейшая дрожь — вот она, расплата за неподвижность. И теперь, когда снаружи завыл жуткий ветер и снежные гранулы наждаком зашелестели по бурой от коррозии барже, он вдруг подумал, не допустил ли ошибку в выборе пути. И не стала ли эта ошибка роковой. Может, надо было именно дворами, пусть и по снегу, уходить домой? В тепло, в укрытие от ненастья, туда, где есть что сожрать и выпить. А что вышло? Вышло, что он сам загнал себя в ледяную ловушку. И как теперь быть?

Ясно одно: в барже оставаться нельзя. Он, конечно, вооружен, но теперь едва ли закоченевшие руки смогут эффективно стрелять.

Жрец осторожно выбрался из надстройки, грозившей превратиться из убежища в могилу. Снаружи отчаянно выл ветер, он тут же набросился на человека всей своей мощью. Тьма была кромешная, в ней худо-бедно угадывалась только белизна льда и снега. Утопив голову в меховом капюшоне своего одеяния, сшитого из добытых в мертвом городе предметов зимней одежды и звериных шкур, он осторожно двигался по краю баржи, держась за ржавые леера, чтобы не упасть. Вьюга упорно боролась с его равновесием, и, когда он наконец достиг глади речного льда, ветер все же свалил его с ног.

Ворча под нос отборные ругательства, Жрец поднялся, сделал несколько шагов, но очередной порыв ветра снова опрокинул его на лед, да еще и протащил несколько метров по скользкой поверхности. Тогда сектант решил, что эффективнее двигаться на четвереньках. Лишь бы добраться до руин. Там снег и не скользко и есть где укрыться от ветра. Главное сейчас — уйти с реки.

Крутой склон, ощетинившийся густым сухим кустарником, торчащим из снега, на сколько хватало глаз, спускался в ледяную пойму Оби, по которой проходила Сухарная-Береговая улица, где еще местами сохранились невзрачные постройки. Ударная волна не разрушила их, она прошла поверху и лишь сорвала крыши. Позже разобрали большинство домов — те, которые деревянные. Каменные еще стояли, и в подвалах сохранились печи. Видимо, в самом начале, когда выживших было куда больше, чем нынче, они переселялись туда, прячась от холодов и мародеров. Сейчас, однако, этот район, как и практически весь город, был безжизненным. Но в эту ночь одна из подвальных печей вновь вспомнила жар огня и копоть дыма.

Бронислав и Рябой растопили ее найденными остатками деревянных домов и сараев, а также хворостом из прибрежного кустарника.

Свое движение по следам неизвестного снегохода они прервали у поселка Затон, на том берегу реки. Выяснить происхождение следов так и не удалось, охотников заставили повернуть сгустившиеся сумерки и разгулявшееся ненастье.

— Черт, как не вовремя-то все… — ворчал Бронислав, грея руки у печи.

— Чего ты нервничаешь, командир? — сонно буркнул сидевший в углу на охапке хвороста Рябой.

— Как не нервничать? При нормальном раскладе минут тридцать — сорок до Архиона. А мы тут застряли. Вот сиди и думай до конца этой вьюги, что там за пальба была.

— Бронь, ну не кипиши ты раньше срока, а? Сам ведь сказал, что выстрелы не пистолетные. А у Тора и Масуда пистолеты. Значит, не наши это.

— Молодец, — хмыкнул недовольно Бронислав. — Отличное наблюдение. Только что это значит? Может, положили ребят, а те и не успели ответить. А там Сабрина…

— Да перестрелка это была, командир. Перестрелка. И ни одного хлопка пистолетного я не слышал. Не было там наших.

— На таком расстоянии пистолет и не услышали бы.

— Вот для чего ты себя сейчас накручиваешь? Легче будет от мысли, что наши в засаду попали, что ли?

— Не грузи, Рябой, — поморщился Бронислав. — Надо погреться и идти на «Речной вокзал».

— Совсем ума лишился?! — воскликнул Рябой, привстав. — В такую погоду да потемну? И куда мы придем? Сейчас на улице даже свою вытянутую руку не видно. Заплутаем и будем шарахаться, пока новый день не настанет да буря не стихнет. И что толку? Я уже не говорю про то, что вообще сгинем в буране этом.

Бронислав покачал головой, словно отчасти соглашаясь с доводами Рябого. Прислушался, не стихла ли вьюга. Нет. Снова покачал головой, вздохнул и тихо выругался.

— Надо было их не на «Речной» отправить, а до «Площади Ленина». Быстро бы туда дошли.

— Ну конечно, — хмыкнул Рябой. — Вот там бы и напоролись на засаду, точно. Ближайшая к Перекрестку Миров станция. И самый логичный вывод — ждать нас возле нее. А если не те, кто за девкой пошел, то монахи Аидовы сцапали бы. На улице их перемирие не действует, ни с кем. Жратву добывают себе, суки.