Столкновение - Александр Проханов

— Поезжайте прямо, — распорядился он. — Автопрогулкой по улицам Вечного города Мануэль хотел снять напряжение последних дней. Перед отъездом из Сантьяго лейтенант получил два задания.

Уничтожить Валенсуэлу — поручение охранки.

Спасти Валенсуэлу от расправы — задание компартии, работающей в подполье. Причем выручить журналиста из беды надо было так, чтобы Фуэнтеальба в то же время не навлек на себя никаких подозрений, не подорвал в глазах начальства своей репутации заслуживающего доверия офицера. Разработать и осуществить эту операцию Мануэлю надлежало совместно с Гвидо Папьано, местным товарищем, близким к кругам чилийской эмиграции.

Приехав в Рим и узнав от Камарго, что Валенсуэла через три дня собирается в Падую, Мануэль решил воспользоваться этим. Ведь это подарок фортуны — возможность вывести журналиста из-под удара, когда самого Фуэнтеальбы в столице не будет! Ведь тогда непосредственными виновниками провала операции окажутся Кольао и Камарго!

Операция, задуманная движением сопротивления, была разыграна как по нотам. Теперь домой, в Сантьяго! Подумав о доме, Мануэль вспомнил о своей любимой — об Эулалии Ареко, которая стала его доброй проводницей в опасном мире патриотического подполья.

В тот день он еще раз вспомнил о ней, когда, направляясь в аэропорт, проезжал на такси мимо фонтана Треви.

— Остановите здесь, — сказал он таксисту.

Под угрюмым взглядом Кольао лейтенант вышел из машины. Бросил в фонтан монетку. Есть поверье, что тот, кто бросит монету в фонтан Треви, обязательно вернется еще раз в Рим. Может быть, удастся побывать здесь — уже без всяких заданий, после победы, вдвоем с Эулалией?

Ему привиделись ее серо-зеленые глаза. Веснушки, заметные, если внимательно приглядеться.

Валерий Толстов, Вячеслав Катамидзе

БУМЕРАНГ

ДЭННИС

Его раздражали рубиновые огоньки идущего впереди легкового «пикапа» — слишком яркие для такого вечера. Но и обгонять машину не хотелось. Спешить было все равно некуда.

Он любил ранние сумерки, когда снег на мостовых, на крышах домов, на окрестных холмах как бы излучал голубой, синий или даже фиолетовый свет. В это время тени казались прозрачными и нежными, а редкие освещенные окна и пустынные улочки придавали городку таинственность и очарование.

Зимними вечерами Медора (штат Северная Дакота) превращался в затерянный в холмистых степях, немного бутафорский голубой мирок. Всего сто тридцать шесть жителей — скотоводы, егеря из «Национального парка Теодора Рузвельта» да члены их семей.

«Пикап» маячил перед его глазами до самого «Лихого наездника» — деревянной двухэтажной гостиницы. Отсюда было рукой подать до тупика, где стоял «рэнч-вэгон» — сборный домик, служивший ему пристанищем почти три года.

Проехав гостиницу, все девять номеров которой зимой пустовали, он притормозил у пресвитерианской церкви. Его внимание привлекла полуоткрытая дверь — из нее лился на снег розоватый свет, теплый и притягательный. Странное дело, подумал он, ни разу не пришло в голову сюда заглянуть.

Впрочем, что там могло быть интересного? Как и во всей Медоре — ничего. Абсолютно ничего.

Здесь у него пропал интерес ко всему. Когда это началось? Два месяца назад? Четыре? Полгода? Он уже не помнил. Сначала забросил книги, потом стал бриться раз в три, а то и в четыре дня. Перестал ходить в сауну, запихнул в угол массивный тренажер.

Видно, из-за этого стал грузнеть и, хотя ел мало, прибавил почти четыре фунта.

Он говорил себе, что это естественный процесс для человека, уже перешагнувшего рубеж сорокалетия. Истинная причина, однако, крылась в том, что он перестал заниматься делом.

Собственно говоря, он сейчас вообще ничем не занимался. Не торопясь, проживал деньги, полученные от Компании.

Тратил он мало — даже для такого городка, как Медора. Заглядывал иногда в бар, но заказывал не больше одного стаканчика виски. Раньше совсем не брал в рот спиртного, когда был за рулем.

Поставив под навес свой «грэмлин», он стряхнул с него щеткой снег. Машина — единственное, что всегда им содержалось в полном порядке. Эта выработанная годами привычка была сильнее всего. Даже сильнее лени.

Он отпер обитую пластиком дверь «рэнч-вэгона» и, сбросив за порогом ботинки, направился в столовую, которая одновременно служила кухонькой и баром. Зажег свет, и в глаза бросился длинный ряд немытых стаканов на буфетной стойке. Правда, стойка давно ему уже была не нужна — завтракал он у плиты.

Что это был за завтрак? Хрустящий хлебец с гороховой пастой, джем из тюбика, галета, чашка растворимого кофе. Провалявшись полдня со старыми журналами, ехал в кафе обедать.

Обед тоже не отличался особым разнообразием. Одно и то же — бифштекс с луком и стакан апельсинового сока.

На ужин покупал в баре печенье, иногда сыр или пакетик жареного картофеля. Сегодня он забыл это сделать.

Стянув куртку, он полез в холодильник, извлек оттуда банку с пивом, нажал клавишу телевизора и уселся на раскладной стул.

Одиночество не тяготило его — он к нему привык. Когда он приехал сюда, то не рассчитывал пробыть здесь долго и поэтому не торопился обзаводиться знакомыми. Порой подчеркнуто сторонился всех этих парней в широкополых «стетсонах» и высоких сапогах, которых про себя называл «опереточными ковбоями», — они давно пересели с лошадей на «пикапы». А потом начали сторониться его.

Это произошло после случая в баре. К нему пристал и начал задираться подвыпивший скотовод из Дикинсона. Бедняга был совсем не готов к удару да вдобавок, неудачно приземлившись, вывихнул себе плечо.

С тех пор он везде чувствовал вокруг себя холодок отчуждения. Единственный мужчина в Медоре, который иногда обменивался с ним двумя-тремя словами, был бармен.

Женщины тоже избегали общения с ним. Лишь одна соломенная вдовушка отважилась стать его подругой. Энн Робертсон, официантка из кафе, раньше считалась женщиной строгих правил. Но с тех пор, как Энн стала бывать в «рэнч-вэгоне», на нее поглядывали неодобрительно.

Энн не обращала на это внимания. Она искренне привязалась к нему, даже строила планы на совместное будущее. Но лишь до того дня, когда впервые пригласила его к себе — на рождество.

Он не понравился ее дочерям, и они ему не понравились. Длинные, худые, коротко стриженные, девочки посматривали на него холодными серыми глазами, переглядывались и перешептывались, а за столом почти не прикасались к еде. И хотя сама Энн старалась угодить ему как могла, он все равно чувствовал себя среди них далеким и чужим.

Попытка соблазнить его теплом семейного очага провалилась. Уходя, он даже попытался сострить по этому поводу, но в глубине души был огорчен. Потому что сознавал — что-то неизбежно переменится в их отношениях. И не ошибся.

Энн приходила все реже. В последний раз две недели назад она постучалась в окошко далеко за полночь. Он впустил ее, усталую, пропахшую табачным дымом, и снова улегся в мятую постель. Энн долго сидела в уголке, пригорюнившись, курила одну сигарету за другой, маленькими глотками тянула виски, роняя слезы в стакан. И он не дождался ее, уснул.

Утром Энн уже не было. Вытряхивая полную окурков пепельницу, он пришел к выводу, что больше она не придет.

Энн не приходила. А сегодня ему почему-то мучительно хотелось услышать привычный стук в окошко. Хотелось, открыв дверь, снова увидеть в сизом сумраке ее словно обведенные густой тенью глаза, тонкие, змеиные губы, спадающие на воротник дешевой шубки слегка подкрашенные басмой волосы.

Что-то трогательное было в широко раскрытых глазах этой женщины, в ее узких плечиках, в тонких пальцах, нервно теребящих сумку, когда он появлялся на пороге — большой и равнодушный. Может быть, в другие времена в каких-то закоулках его сердца и нашлось бы для нее место. И он бы даже пожалел, приблизил, пригрел ее. Но не сейчас. Потому что был слишком поглощен собой, слишком переживал свое безделье, свою никчемность. Он, человек действия, оказался за бортом той жизни, которая значила для него все.

И в этом виновата была Компания. Когда он был ей нужен, все было к его услугам — самолеты, корабли, отели, женщины.

Теперь о нем забыли. Почему?

Может быть, остались недовольны работой, выполненной им в последний раз? Может быть, что-то было упущено или не соблюдено? Кто знает? Даже самые везучие, самые удачливые порой оступаются. Не исключено, где-то сделал промах и он. Как иначе объяснить, что за все это время Компании не потребовались его услуги. Что все это время единственной сохранившейся связью с ней были те жалкие пятьдесят долларов, которые каждую неделю приходили на его счет.

Слава богу, он не нуждался в деньгах. За последнюю деловую поездку ему перевели круглую сумму. Но Компания поставила жесткое условие: отправиться «на отдых» в глухую провинцию. Выбрана была Медора. Проклятье!