Терминатор 1938 - Алексей Николаевич Осадчий

организовать звонок Борис Михалыча к Иосифу Виссарионычу. Генсек Шапошникова чтит и ценит, глядишь и срастётся комбинация…

— Секундочку, вытяните руки, Константин Константинович, попытайтесь присесть. Больно? В каких местах? Понятно. Записывайте, товарищ Лобанов!

И начал Пумпянский завуалировано и подло издеваться над органами НКВД. Как там пел Джигурда Никита в конце восьмидесятых века двадцатого: «доктор сыпал терминами прытко», так и Евгений Альбертович частил латынью словно из пулемёта, распрекрасно понимая, что у «доктора Лобанова» не получится даже половину умствований старшего коллеги зафиксировать. Любопытно, что Рокоссовский мгновенно «выкупил» издевательства мэтра над незадачливым ординатором и даже улыбнулся мне поощрительно. Чтоб как-то поставить на место разошедшегося Евгения Альбертовича, решил сломать «профессору» сценарий. Подсел к Константину Константиновичу, взял комдива за кисть и сделал вид, что пульс считаю. Даже поумничал в ответку самую малость.

— Пульс хороший, ровный. Частоту зафиксировать, профессор?

— Кхм, да-с. Непременно запишите Семён, простите, запамятовал, как вас по батюшке?

— Семён Семёнович! Лобанов Семён Семёнович.

— Пишите, Семён Семёнович! Пишите!

За десять секунд контакта дал импульс организму Рокоссовского «перестроиться». Тут ничего сверхъестественного — чуть «разгоняется» кровоток, отчего аппетит зверский и заживление ран и прочих внутренних болячек происходит на порядок быстрее. Примерно на лунный месяц запрограммировал новый режим для тела будущего маршала Советского Союза, за это время заживёт всё на сорокатрёхлетнем мужике как, прости Устав, на собаке…

И не только кости срастутся, но и прочие органы обновятся и всю дрянь, что накопилась к сорока с лишним годочкам, выведут из организма. Если не погибнет Константин Константинович от снаряда, бомбы или пули, за сотню лет проживёт — стопроцентно! Тут, правда, есть условие, пунктик небольшой, — ближайший месяц комдив не должен ограничивать себя в еде, но пребывание в санатории идеально ложится в схему. У выздоравливающего пациента пробудился аппетит? Отлично, прекрасно, замечательно! Значит, советские военные врачи справились с задачей, кушайте товарищ Рокоссовский хоть двойную, хоть тройную порцию!

Заночевать пришлось в Архангельском, ибо Пумпянский приезжал в бывшее имение князей Юсуповых на два-три дня, потом мотался читать лекции в медицинский, консультировал и снова возвращался в главный военный санаторий РККА. Мне же как раз пару суток надо тут перекантоваться, присмотреться к другим «отдыхающим» высшим военным чинам. Глядишь, какую бестолочь пустоголовую и ущучу, не допущу к командованию дивизиями и корпусами в сорок первом — сорок втором. Хотя, советские генералы в большинстве своём солдат не жалели и в победном сорок пятом…

Койку выделили в большой «молодёжной» комнате, где аж четырнадцать скрипучих однотипных кроватей ровнёхонько (таки армия, таки военная медицина!) выстроились в два ряда. А далее по коридору точь такая же комната, только кроватей там всего восемь — «женская прекрасная половина» в ней обитает.

Медикусам постарше, помаститее, особенно сотрудникам санатория, положены отдельные покои, а те кандидаты наук, кто не на постоянной основе лечит красных командиров, расселяются по двое в комнате. Вечерами, как предупредил Пумпянский, ординаторы устраивают посиделки под гитару, немного выпивают. Евгений Альбертович боялся, что коновал из НКВД, шифруясь под доктора не только спалится сам, но и на него тень бросит, что негативно скажется на карьере лечащего врача комдива Рокоссовского. Даже органов не так боится товарищ Пумпянский, как недоброжелательства коллег. Ясен пень — в медицине свои интриги и склоки, лучше туда не соваться. Посему не стал спорить и легко принял версию Альбертыча о своём «фершалском» образовании и заочном обучении, по протекции комитета комсомола в Томском меде.

— Семён, подымайся, пошли к дЭвочкам, Тамаре тётка варЭнья вишнёвого отгрузила, надо употребить пока нЭ испортилось, — усатый и донельзя бравый грузин Гогоберидзе (везёт же в этой «командировке» на грузин по фамилии Гогоберидзе) настраивая гитару затренькал легко узнаваемую «Сулико». Бл, как предсказуемо…

— Неохота, полежу, почитаю.

— Идём, обидятся барышни. Их там сЭйчас полдюжины, а из кавалеров только я, ты, да Рувим с Мойшей. А с них толку — чуть.

— Скажи, Вахтанг, почему Михаила Мойшей называешь? Антисемит?

— Боже упаси, — картинно закатил глаза Гогоберидзе, — просто, он такой же Миша как я — Ваня. Всё, хватит отговариваться, пошли, тобой Наталья заинтЭрЭсовалась.

— Мало им военных?

— Э! НичЭго ты не понимаешь, — разгорячился Вахтанг, — про дЭвочек и так сплетни распускают, что они с вояками за подарки, что шлюхи. А им обидно, правильные дЭвочки! А ты же свой, врач, хоть и ненадолго в Архангельском. Но компанию не порть! От Рувима с Мишей толку чуть — как к банке варЭнья присядут — не оторвать. Я один шЭстерых красоток не вытяну.

Пришлось идти, благо и Гогоберидзе родственники «подогрели» небольшим сосудом, эдакой миниатюрной «путинской амфорой» литров примерно на пять с половиной.

Встретили нас радостно, ибо два заблаговременно пришедших дамских угодника еврейской наружности как и напророчил Вахтанг, уделяли внимание исключительно чаепитию, щедро черпая из небольшой розеточки густое (апрель месяц, застоялось с осени то) вишнёвое варенье. Гогоберидзе шёл с гитарой (я тащил вино и три банки с консервированными абрикосами) и наигрывал хит про «кипучую, могучую».

— Ой, ребята, проходите, Семён, давайте банки, выроните.

— Ничего, я ловкий. Хотите пожонглирую?

— Ой, конечно! Смотрите, смотрите!

Вахтанг быстро сориентировавшись «урезал» марш Дунаевского из киношедевра «Цирк». Грех подвести такого аккомпаниатора, быстро поставил вино на стол и подбросил с правой руки все три банки компота разом…

Врачихи немного театрально взвизгнули, но ловкость рук и отменная подготовка, а говоря по правде, реакция и координация примерно раз в 20 превышающая среднюю у гомо сапиенс, не позволили консервам грохнуться на паркет ни единого разочка за без малого полутораминутный «номер».

Следующие полчаса прошли довольно таки прогнозируемо. Гогоберидзе исполнял песенные заказы барышень. Спели вполголоса новомодную «Катюшу», «Москву майскую», «Гренаду». Чудный грузин в перерывах между песнями успевал галантно пофлиртовать со всеми «дЭвочками», но особое внимание уделял широкобёдрой Нонне. Рувим и Мойша-Миша на красавиц внимания практически не обращали, спорили о методике излечение ожогов у танкистов — классическое «в лесу о бабах, с бабами о лесе», а потому мне приходилось поддерживать беседу с Натальей, мастерски подсевшей к робеющему «доктору Лобанову» и с острой на язык Майей.

Наталья — двадцатишестилетняя разведёнка, о чём заранее уведомил Вахтанг, следовательно, шанс есть, дерзай Сёма, лови момЭнт! А вот Майя стопудово девственница, — ишь какая злюка, так и норовит поддеть «фершала из Томской тайги». Понимая, что ещё немного и спалюсь, очень уж грамотно Майя меня обкладывала вопросиками — у кого учился, по какой теме специализируюсь, потянулся к гитаре, отставленной на минутку промывающим связки голосовые добрым вином доктором Гогоберидзе.

— И вы тоже певец? — злюка-девственница хитро сощурилась, обдумывая очередную колкость.

— Майка, прекрати человека в краску вгонять, — Наталья «защищала», явно показывала права на мужика, хоть и не особо на морду лица смазливого, зато ловкого и, судя по взглядам на дамские декольте бросаемым, не такого рохлю как Рувик с Мойшей.

— Просим,