Четыре урока у Ленина - Мариэтта Шагинян

_______________

* К р у п с к а я Н. К. Ленинские установки в области культуры. М., 1934, с. 21 - 22; Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 404 - 405. (Разрядка моя. - М. Ш.).

Все это, однако же, лишь попутно. Главное, почему я не боюсь вставить имя Гёте в свои размышленья о Ленине, - потому, что в области мысли и Гёте был величайшим революционером. Он стоял на хребте двух эпох, когда средневековое, феодальное мышление еще не исчезло, и оно начинало перерождаться в кабинетную, абстрактную мысль идеалистической философии нового времени. А Гёте - вот в чем величие созданного им - стал на переломе этих двух эпох как бы маяком для эпохи б у д у щ е г о, ясным, трезвым, глубоким материалистом-диалектиком. Не аром его наследие дало огромный цитатный материал для Гегеля, Маркса, Энгельса. И часто, читая Ленина, я встречала почти дословное выраженье глубочайшей диалектической идеи, которая у Ленина восходила к Марксу - Гегелю, как к первоистоку, а у Гегеля восходила к высказанному у Гёте. В одной из десяти тетрадей Ленина по философии имеется отрывок, озаглавленный "К вопросу о диалектике", где Ленин как бы суммирует глубоко захватившее его у Гегеля соотношение релятивного и абсолютного, частного и общего, единичного (которое он называет "отдельным") и всеобщего. И Ленин, суммируя свои мысли, создает для себя такую формулу:

"...отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему. Общее существует лишь в отдельном, через отдельное. Всякое отдельное есть (так или иначе) общее. Всякое общее есть (частичка или сторона или сущность) отдельного"*.

_______________

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 318.

Если б Ленину попался в ту пору девятнадцатый том сочинений Гёте в издании Хемпеля (лучшем, на мой взгляд, издании Гёте) и он развернул его на странице 195, ему бросилась бы в глаза его собственная "суммирующая" мысль в лаконичном изложении поэта:

Что есть общее?

- Единичный случай.

А что есть отдельное?

- Миллионы случаев*.

_______________

* Was ist Allgemeine?

- Der einzelne Fall.

Was ist das Besondere?

- Millionen Falle. (Goethes Werke. Hempel-Ausgabe.

B. XIX. S. 195.)

Г. В. Плеханов, с которым Ленин, как с близким соратником, почти всегда боролся бок о бок в ф и л о с о ф с к и х спорах*, выступая с ним вместе против Богданова цитирует (в примечаньях к своему переводу "Людвига Фейербаха" Энгельса) знаменитое шестистишие Гёте о познаваемости мира:

Вы должны, при изучении природы,

Всегда воспринимать единичное как всеобщее;

Ничего нет внутри, ничего нет снаружи,

Ибо то, что внутри, то и снаружи.

Так схватывайте ж без промедленья

Святую открытую тайну*.

И, процитировав, пишет: "В этих немногих словах заключается, можно сказать, вся "гносеология" материализма..."*

_______________

* Ленин поправлял Плеханова, когда тот ошибался (в книге "Материализм и эмпириокритицизм", например, см.: Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 155 и дальше).

* Goethes Werke. Hempel-Ausgabe, B. II. S. 230. (Перевод мой, дословный. - М. Ш.).

* П л е х а н о в Г. В. Соч. М. - Пг., 1923 - 1927, т. VIII, с. 387.

А кардинальнейшая идея собственно ленинской философии, идея, без которой, в сущности, не было бы и марксизма, - что всякая теория проверяется практикой и практика является критерием теории, - эта идея ведь - сердце гётеанства, любимое дитя гётевского мышления. Гёте говорил об этом множество раз, он неоднократно к этому возвращался, как бы подчеркивая повторением важность и неизменность мысли: "Моим пробным камнем для всякой теории остается практика"*. Но как тут не вспомнить раздел "Критерий практики в теории познания" в "Материализме и эмпириокритицизме", раздел, где Ленин вводит практику как критерий в самую основу гносеологии и громит идеалистов за отделение теории от практики; как не вспомнить и постоянные указания Ильича - практикой проверять теорию! До самых последних дней жизни делал Ленин эти указания. В последнем, что он написал, "Лучше меньше, да лучше", он наблюдает в советских, еще хаотических и не нашедших себя учреждениях "интереснейшее явление, как в общественной жизни величайший прыжок вперед соединяется с чудовищной робостью перед самыми маленькими изменениями"*. Что означает такое несоответствие? Отрыв теории от практики, уход теории в абстракцию. Мизерная, трусливая практика (неумение внести ничтожнейшие практические реформы при полете прожектерской мысли под облака) - становится как бы критерием этой заоблачной теории, подвергает критике самый "прыжок вперед". Отсюда вывод: лучше меньше, да лучше. Когда, например, слишком много и легко разглагольствуют о пролетарской культуре, Ильич тянет "теорию" назад, применив "пробный камень практики": "нам бы для начала достаточно настоящей буржуазной культуры, нам бы для начала обойтись без особенно махровых типов культур добуржуазного порядка, т. е. культур чиновничьей, или крепостнической и т. п. В вопросах культуры торопливость и размашистость вреднее всего. Это многим из наших юных литераторов и коммунистов следовало бы намотать себе хорошенечко на ус"*.

_______________

* Л и х т е н ш т а д т В. О. Гёте. Пг., 1920, с. 387.

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 400.

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 389.

Сфера этих идей - материалистическая диалектика познания мира и проверка критерием практики всякой теории - не только марксо-ленинская, она и гётеанская сфера. И я останавливаюсь на ней так долго потому, что, как ни странно прозвучит это для современного советского уха, - личный мой путь к марксизму проложен был гётеанством. А так как все это вместе имеет и прямое касание к проблеме Ленин - Горький, я решаюсь начать издалека и обо всем, как на духу, рассказать читателю, не боясь утомительных, быть может, для него отступлений...

Мы подъезжали тем временем к Сорренто. Почему я вздумала провести рождественские две недели в Сорренто, хотя друзья настойчиво уговаривали меня остаться и под Генуей, и над Болоньей, где сулили "красивейшее в мире место", названное так самим Наполеоном? Сюда привело, как на свидание с чем-то единственно милым сердцу, - страстное желание быть ближе к месту моей темы и еще - несколько беглых фраз из воспоминаний М. Ф. Андреевой. Она писала: "Горький с увлечением показывал Ленину Помпею, Неаполитанский музей, где он знал буквально каждый уголок. Они ездили вместе на Везувий и по окрестностям Неаполя. Горький удивительно рассказывал. Он умел двумя-тремя словами нарисовать пейзаж, обрисовать событие, человека. Это его свойство особенно восхищало Ленина. Со своей стороны, Горький не переставал восхищаться четкостью мысли и яркостью ума Владимира Ильича, его умением подойти к человеку и явлению прямо, просто и необыкновенно ясно. Мне кажется, что именно с того времени Ленин нежно полюбил Горького. Не помню случая, чтобы Ленин сердился на него. Горький любил Ленина горячо, порывисто и восхищался им пламенно"*. В этих немногих словах большая артистка сумела ярко противопоставить две индивидуальности, сохранив эмоциональный оттенок их отношенья друг к другу. И кроме того Неаполь, Везувий, Неаполитанский музей, исхоженные и мною вдоль и поперек... И ко всему прочему - происхождение самого слова "Сорренто", от древнего латинского корня "улыбка"; уже несколько лет оно как бы улыбалось мне. Я никогда раньше не жила в Сорренто, но несколько раз проезжала его. И до Октября, и после, - на старом фаэтоне и в современном автобусе; и случалось все время так, что это было ночью или поздно вечером с торопливой необходимостью добраться на ночевку в Амальфи или назад, в Неаполь. Мне запомнились погруженные в черноту спящие улочки, неожиданно ярко освещенные витрины магазинчиков и настежь раскрытые двери этих магазинчиков, прямо в ночь, с выставленными наружу необыкновенной красоты изделиями - парчой, кружевами, деревянными ящичками с цветной инкрустацией, керамикой, фарфоровыми статуэтками. Туристы хищно набрасывались на них, а издалека откуда-то шел монотонный гул, - это Тирренское море металось у берегов взад и вперед.

_______________

* А н д р е е в а М. Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1961, с. 98 - 99.

С тех пор воображенье хранило почему-то Сорренто, как прибрежную деревушку, полого идущую к морю, где можно сидеть на песке и подставлять голые ноги воде морской. Но сейчас, при дневном свете, все это оказалось иллюзией. Никаких берегов - словно сорочье гнездо на голом дереве, - в будний день и вне сезона - Сорренто закинуто на крутые скалы, совсем пусто и чудовищно скучно. Обойти его, со всеми пригородами и ландшафтами, можно было в первый же день, а заглянуть вниз, в те места под скалами, где ютилось нечто вроде тряпичных обрезков, - отдельные чуть вытянутые за язык у скалы крохотные кусочки "пляжей", куда спуски были только искусственные, значило вдохнуть чуть ли не трупный запах устойчивой зимней сырости и мокрой осклизости каменных стен, спускавшихся вниз. За две недели я ни разу не побывала внизу у моря, зато море затягивало мой горизонт с трех сторон, когда я выглядывала из окна своей комнаты. Получить ее удалось сразу, и очень дешево, в отеле второй категории, то есть выше среднего. Мы въехали на машине куда-то прямо к каменной балюстраде, за которой необъятно синело море, исчерканное белыми хвостиками пены от ветра, редкого здесь даже зимой. Справа - нас перепугала вывеска отеля-люкс "Империал Трамонтано". Слева, скромнее, - отель с гомеровским названием "Сирена". Там я и остановилась. Поскольку почти все время, за вычетом рождественских праздников, я жила в этой "Сирене" одна, мне думается, скромная моя плата поддерживала общее отопление в ожидании настоящей гостевой публики.