Четыре урока у Ленина - Мариэтта Шагинян

_______________

* Коммунист, 1956, No 5, с. 56. (Подчеркнуто мною. - М. Ш.) Мотивировка Ленина - "неуместность подобных статей... в журнале" - говорит о том, что возмущение его вызвано было не только "неверными положениями", но и хвалебными фразами Горького в его адрес.

В проекте этого решения имеются такие слова: "...ибо в этих статьях не только нет н и ч е г о коммунистического, но много а н т и коммунистического"*.

_______________

* Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 429.

Мог ли Владимир Ильич забыть и это решение, и свою бурную реакцию на хвалебный тон статьи? Вряд ли. Почему же вдруг, спустя три года, тяжко больной, не могший ни говорить, ни читать, а только слушать, как читают ему вслух, захотел он снова воскресить в памяти слова о нем Горького? Ведь не для политически неверных мест, чтоб повторить мысленно свое осуждение? Не для недовольства "высокой оценкой", показавшейся ему в первом же чтении неуместной? Заглянуть в тот миг в его душу было нельзя, но Надежда Константиновна глядела в его лицо, - хорошее, задумчивое, отнюдь не возмущенное: "Стоит у меня перед глазами лицо Ильича, как он слушал и смотрел в окно куда-то вдаль - итоги жизни подводил и о Вас думал..."

А ведь - вспомним - с каким огромным грузом на плечах должен был уходить Ленин из жизни! Он оставлял за собой созданный им, недостроенный новый мир и огромные трудности его сохраненья и развития; он знал, что за дверями ждут от него его верные соратники указанья, совета, помощи; он о каждом из них глубоко задумывался в последние годы, каждого как бы остерег и предупредил анализом его достоинств и недостатков о степени пригодности для революционной работы; и, наконец, он сердцем чувствовал, не мог не чувствовать горячую боль и тревогу дорогих ему - жены, сестры... сколько всего! А между тем - взгляд, уходящий вдаль, в окно, - словно не в будущее, а - в п р о ш е д ш е е, тишина памяти. Словно набег волны Времени п о в е р х в с е г о - поднял и понес память не от себя к миру, а от мира к себе, может быть, в первый раз с вопросом - какой я, какова прожитая жизнь, каким представляет меня воображенье художника, друга.

Горький тоже оставлял за собой груз недоделанного: был недописан "Клим Самгин", казавшийся ему самым важным трудом его жизни; он оставлял мир профессиональной работы, - все эти письма, требовавшие ответов, чужие рукописи, требовавшие прочтения, - соратников, выпестованных им людей пера. И в его жизни было много любвей, а вокруг - много привязанностей. Но мысль его обращалась перед смертью - к Ленину. Он не то чтобы "вспомнил его". Сперанский пишет: "Несколько раз вспоминал".

Я назвала эту предсмертную "встречу памятью" двух людей "удивительной". А ведь если подумать - удивительного в этом ничего не было. Удивительно, что этой дружбы-любви между вождем-политиком, отцом революции, и художником-самородком из народа, этой необходимости таких двух разных людей д р у г д л я д р у г а - еще не коснулось большое искусство. И еще удивительней, - как до сих пор относимся мы к человеческому в биографии Ленина, покрыв непроницаемой шторкой то самое "окно вдаль", куда перед смертью смотрел уходящий взгляд человека Ленина.

"Аскетически и мужественно", - написал Горький. Мужественно - да. Но "аскетически" - тут Горький ошибся! Ленин ненавидел аскетизм, он страстно любил жизнь. Он прошел через благодатную личную любовь. Он людей любил горячо, глубоко, влюбленно. Он даже о Марксе и Энгельсе страстно писал: "Я все еще "влюблен" в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них выносить не могу спокойно"*. Помню, каким откровением для меня была страница из книги Дридзо о Крупской. Там рассказано, как целомудренно-сдержанная Надежда Константиновна просто не выдержала, десятки раз читая книжки и рукописи, где на все лады повторяется, будто они с Лениным в селе Шушенском только и делали, что Веббов переводили. Переводили Веббов! Молодожены были, любили друг друга, все радовало в те дни, "молодая страсть" была, - эти два слова принадлежат ей самой, их приводит в своих воспоминаниях Вера Дридзо*, - а тут вдруг "Веббов переводили". Чувствуешь, как велико негодование этой сдержанной женщины, сохранившей в двадцатом веке все чистые черты революционерки прошлого века, если, не выдержав, произносит она "молодая страсть". Но ведь признаемся: чем другим занято было немало писателей, историков, исследователей, как не набрасыванием на пламенную жизнь величайшего человека современности, из года в год, для детей и для взрослых, домотканой кисеи: "Веббов переводили"...

_______________

* Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 378.

* Д р и д з о В е р а. Надежда Константиновна Крупская. М., 1958, с. 20. Вот полная цитата из Крупской: "Мы ведь молодожены были, - и скрашивало это ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой страсти". "...А он - "все Веббов переводили".

Огромная жизнь прожита, но не аскетическая. Жизнь на отказах, да, на "отречении", - Entsagung по Гёте, - на том великом отказе от увлекательного, захватывающего, отвлекающего, личного во имя народного счастья, - великого творческого счастья главной любви, главной темы жизни. От "шахмат" - во имя политики...

Я вдруг очнулась от мыслей, как от прерванного сна. Словно внутренний толчок прервал их, хотя это был совсем не толчок, а как раз наоборот: плавный, легко шуршащий шелест ритмично летевшей машины. Мы выбрались, оказывается, из "толчеи непротолченной", - по выдуманному Надеждой Константиновной словечку*, - и мчались теперь по узкому берегу Неаполитанского гольфа. Справа синели воды залива, синели - не то слово. Синь была, не глядя на месяц декабрь, раскаленная, как на окалинах расплавленного металла, с затаенной краснотой огня. Солнце жарило не по сезону. Слева висели песочного цвета скалы с пыльной растительностью и яркой, тоже до боли в глазах, белизной редких строений. Флора исчезала, фауны не было - на всем залитом солнцем, как жидким золотом, побережье в одиночку катилась мячиком наша машина с подобревшим товарищем у руля. Где-то за ущельями осталась Помпея, миновали "Китайскую землю" Террачину. Ехать стало очень интересно. Я уложила тетрадь с выписками, по которым осторожно, словно дитя за руку, вела свои несмелые мысли, обратно в сумочку и стала глядеть по сторонам. Но тут - отступление.

_______________

* Воспоминания о Ленине, с. 156.

2

Гётевский термин "Entsagung" и само упоминание о Гёте многим может показаться странным рядом с именем Ленина. Хотя сам Ленин - в случайных воспоминаниях - дважды упоминается рядом с именем Гёте, сперва - когда захватил с собой в эмиграцию среди немногих книг томик "Фауста" (видимо, на немецком языке), и вторично - когда попросил уже из эмиграции - выслать ему "Фауста" в русском переводе, но дело, разумеется, не в этих случайных упоминаниях.

Ленин был величайшим революционером нашей эпохи, а Гёте вошел в историю литературы как "консерватор". Но последнее верно лишь отчасти и притом в той же мере, в какой применимо и к Ленину, не раз требовавшему уважения к прошлой культуре, освоения всего лучшего в ней, сбережения ее, - и утверждавшему даже, что без такого освоения - коммунизма не построить. Не только от молодежи, то есть от тех, кто сел за школьную парту у ч и т ь с я, требовал этого Ильич. Замечательно, что он хотел этого от старых учителей, тех, кто будет у ч и т ь новое поколенье - и к сожалению, слова его о учителях цитируются куда реже, чем речь к комсомолу. Вот что сказал Владимир Ильич на совещании политпросветов 3 ноября 1920 года:

"...цель политической культуры, политического образования - воспитать истых коммунистов, способных победить ложь, предрассудки... и вести дело строительства государства без капиталистов, без эксплуататоров, без помещиков. А как это можно сделать? Это возможно, только о в л а д е в в с е й с у м м о й з н а н и й, к о т о р у ю у н а с л е д о в а л и у ч и т е л я о т б у р ж у а з и и. Все технические завоевания коммунизма были бы без этого невозможными, и была бы пуста всякая мечта об этом". Пусть будут эти старые учителя "пропитаны недостатками капиталистической культуры", но все равно их надо "брать... в ряды работников просветительной политической работы, так как эти учителя обладают знаниями, без которых мы не можем добиться своей цели"*.

_______________

* К р у п с к а я Н. К. Ленинские установки в области культуры. М., 1934, с. 21 - 22; Л е н и н В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 404 - 405. (Разрядка моя. - М. Ш.).

Все это, однако же, лишь попутно. Главное, почему я не боюсь вставить имя Гёте в свои размышленья о Ленине, - потому, что в области мысли и Гёте был величайшим революционером. Он стоял на хребте двух эпох, когда средневековое, феодальное мышление еще не исчезло, и оно начинало перерождаться в кабинетную, абстрактную мысль идеалистической философии нового времени. А Гёте - вот в чем величие созданного им - стал на переломе этих двух эпох как бы маяком для эпохи б у д у щ е г о, ясным, трезвым, глубоким материалистом-диалектиком. Не аром его наследие дало огромный цитатный материал для Гегеля, Маркса, Энгельса. И часто, читая Ленина, я встречала почти дословное выраженье глубочайшей диалектической идеи, которая у Ленина восходила к Марксу - Гегелю, как к первоистоку, а у Гегеля восходила к высказанному у Гёте. В одной из десяти тетрадей Ленина по философии имеется отрывок, озаглавленный "К вопросу о диалектике", где Ленин как бы суммирует глубоко захватившее его у Гегеля соотношение релятивного и абсолютного, частного и общего, единичного (которое он называет "отдельным") и всеобщего. И Ленин, суммируя свои мысли, создает для себя такую формулу: