Тайны финской войны - Борис Соколов

В дивизии ощущался недостаток продуктов питания и боеприпасов. Бойцы изголодались, их психика была надломлена, поэтому дивизия могла только обороняться и не была способна к активным боевым действиям».

Главную вину за окружение соединений Владимир Николаевич возлагал на командующего 8–й армией Штерна и командующего южной группой войск Ковалева:

«Все это произошло потому, что командование 8–й армии, а впоследствии командования южной группы войск этой армии находилось психологически в плену у противника и, не ожидая сосредоточения дивизий, вводило их в бой отдельными подразделениями и частями…

В оперативном отношении направление главного удара армии, а до этого направление главного удара южной группы войск 8–й армии было выбрано неудачно, неправильно. Вместо того чтобы выполнять указания Ставки о выходе основной группировки армии на лед Ладожского озера для действий в направлении Импилахти — Сортавала, все усилия армии были направлены на фронте: озеро Ниетярви — Питкяран- та, т. е. на том направлении, где в связи с трудным рельефом местности и укрепленными позициями противника операции заранее были обречены на неуспех. Единственная коммуникация армии Лодейное поле — Питкяранта находилась в неудовлетворительном состоянии и не могла обеспечить массового движения автотранспорта.

Финны активных действий на фронте армии не предпринимали, они оборонялись на широком фронте, умело использовали местность, а также хорошо применяли службу заграждений. Оборонительные позиции финнов были хорошо замаскированы и расположены по двум основным направлениям действий армии в удалении 3–5 км одна от другой. Все они были оборудованы финнами еще в мирное время и состояли из проволочных заграждений в 5—10 рядов, противотанковых рвов, минных полей и деревянно — земляных сооружений полевого типа, усиленных камнями».

То, что произошло с оставленными группой Кондратьева 120 тяжелоранеными, противоречит всем принципам человечности. Когда советские войска после заключения мира вернулись в район Леметти, отошедший к Советскому Союзу, то застали жуткую картину. Некоторые землянки были забросаны фанатами, другие сожжены. Обгоревшие скелеты сохранили следы колючей проволоки, которой беззащитных людей прикрутили к нарам. Командование Красной Армии обвинило в этой чудовищной расправе финнов.

На апрельском совещании 1940 года член Военного совета 15–й армии корпусной комиссар Н. Н. Вашугин рассказывал:

«…Начальник особого отдела 18–й дивизии Московский и Соловьев, его заместитель, сообщают — погибаем, просят выплатить зарплату семьям за март, передать привет от нас и т. д. На следующий день два шифровальщика передали свои радиограммы такого содержания: все кончено, погибаем, всем привет. Наконец, 27 февраля Кондрашев и Кондратьев присылают такую радиограмму: «Вы нас все время уговариваете, как маленьких детей, обидно погибать, когда рядом стоит такая большая армия. Требуем немедленного разрешения о выходе. Если это разрешение не будет дано, мы примем его сами или примут его красноармейцы». Мы этот вопрос обсудили на заседании Военного совета армии и два условия поставили для выхода из окружения гарнизона: взять с собой раненых и уничтожить материальную часть. К стыду нашему, тяжело раненные были брошены на произвол судьбы — финны перестреляли и перерезали их, — а материальная часть не была уничтожена. Даже не могли три танка взять, несмотря на то, что они были заправлены бензином, их можно было везти. Их финны взяли. Экипаж этих танков также был брошен начальниками, и, кроме всего прочего, все вооружение было брошено.

При этом начальники организовали выход так. На начальников штабов возложили ответственность за выход. Алексееву поручили везти раненых и больных по одному направлению — южному, а себе командир дивизии и командир танковой бригады взяли всех здоровых и решили идти по более легкому северному направлению. Окружение было не такое уж большое. Алексеев со своими ранеными прорвал это окружение и вывел раненых. Эти раненые вместе с Алексеевым, будучи вооружены пистолетами, сумели даже взять у финнов в плен противотанковую пушку, которая стреляла по ним. Они сумели также захватить у финнов станковый пулемет. А с северной группой дело закончилось плохо».

Казалось бы, нельзя сомневаться в том, что бесчеловечную расправу с беспомощными ранеными 18–й дивизии совершили финны. Я тоже готов был поверить докладам советских командиров и комиссаров. Но некоторые моменты меня насторожили. С самого начала войны советская пропаганда не только изображала финнов жестоко расправляющимися с военнопленными, но и приписывала им обычай убивать даже собственных раненых. Газета «Правда» писала еще 14 января 1940 года: «Шюцкоровцы Добивали своих раненых, чтобы не оставить «языков»». Давно известно, что пропаганда часто приписывает противнику те пороки, которые в действительности свойственны самим пропагандистам. Что красноармеец ни в коем случае не должен сдаваться в плен и что все пленные предатели — это стереотип, бытовавший в СССР, но не в Финляндии. В первые дни войны у финнов, конечно, было ожесточение по отношению к советским пленным, вызванное спровоцированной агрессией Москвы. Особенно жестоко доставалось летчикам со сбитых самолетов, бомбивших финские города. Но очень скоро отношение к захваченным в плен бойцам и командирам Красной Армии в Финляндии постарались привести в соответствие с международными нормами. Вот, например, свидетельство А. Маевского:

«Содержатся пленные очень хорошо, и здесь главная заслуга принадлежит фельдмаршалу Маннергейму. В первые моменты войны потрясенные и возмущенные чудовищным нападением большевиков финны склонны были к жестокому и мстительному обращению с пленными. Главное командование сразу же остановило (иногда очень суровыми мерами) подобное обращение и дало своей армии лозунг: «Чем больше пленных перейдет к нам и чем человечнее мы с ними будем обращаться, тем скорее брошенные под пулями чекистов против нас русские люди прозреют и обратят свои же штыки против советской власти». Сейчас отношение к пленным в высшей степени человечное… Надо отдать честь и должное финляндцам, которые в условиях бедности средств и военных лишений сумели обеспечить пленным теплую и сытную жизнь».

Вероятно, и позднее могло случаться, что отдельные бойцы добивали раненых неприятеля в ожесточении боя. Вот уже знакомый нам П. Шилов рассказывает, как один из его товарищей заколол раненого снайпера — «кукушку» (в действительности, скорее всего наблюдателя), за что, правда, Шилов и другие поругали его «за жестокость». Наверняка аналогичные эпизоды были и в финской армии. Однако это были именно единичные случаи. Одному или даже нескольким финским солдатам было просто не под силу уничтожить сразу всех 120 тяжелораненых, оставленных советской 18–й дивизией. Тут требовался чей‑то при — каз, хотя бы командира батальона или роты. Зачем было финнам отдавать такой приказ? Чтобы потом подвергнуться беспощадному взысканию со стороны Маннергейма или даже военно — полевому суду? Ведь 18–я дивизия погибла в окружении не в первые, а в последние дни войны, когда жестокость уступила у финнов место трезвому расчету. Как раз тогда финское командование формировало из пленных Русскую Народную армию и очень надеялось на помощь Англии и Франции. Если бы о расправе над беспомощными советскими ранеными стало широко известно, это подорвало бы не только боевой дух РИА, но и симпатии к Финляндии среди западной общественности. Нет, не было у финнов ни эмоциональных, ни каких‑либо внешних причин добивать 120 советских раненых в конце февраля 1940 года. Зато у советской стороны определенные резоны имелись.

Как утверждал корпусной комиссар Вашугин, штаб 18–й дивизии и, в частности, руководители особого отдела чекисты Московский и Соловьев настойчиво добивались разрешения на выход из окружения. Возможно, увидев, что выполнить требование командования армии об эвакуации раненых никак не удастся, они предпочли их уничтожить, чтобы не оставлять противнику «языков», а потом свалить всю вину на финнов. А может быть, Московский и Соловьев получили на этот счет указания свыше по линии НКВД? На все эти вопросы может дать ответы поиск в архивах.

Отмечу еще, что до гибели 18–й дивизии финны, по крайней мере, один захваченный советский лазарет показывали иностранным корреспондентам: вот в каких плохих условиях содержались раненые и как им теперь хорошо в финских госпиталях. Не исключено, что советское руководство опасалось повторения подобных неприятных для него демонстраций и отдало секретное распоряжение уничтожать раненых в случае, если будет невозможно вынести их из окружения.