Мушкетер поневоле - Комбат Мв Найтов

дай! – попросил я своего сержанта. – П…дюк, который Желобов, ползи сюда, да на карачках. Повтори то, что говорил мне в Сторожевском монастыре! Кто тебе дал этот торбазок?

Тот пошел «в отказ», пришлось обоими руками достать два пистолета из кобур. Они по дизайну отличаются от тех пистолей, которые здесь используют. У меня 39 патронов в двух обоймах, и четыре лежат по карманам и кармашкам. На всех хватит, их – тридцать человек. Я их уже посчитал. Обеими руками я пользуюсь нормально. Пусть только попробуют! Оба пистолета были взведены перед посадкой в седло, да и шестеро моих норманов за спиной. Они тоже не лыком шиты, все положили руки на рукоятки.

– Всем сидеть и не дергаться! Никодим! Возьми со стола и прочти письмишко от пана Корсуньского пану Ходкевичу. И скажи, кого я расстрелял в Сторожках.

В полной тишине Никодим прочел письмо. Бояре загалдели, но я их остановил.

– Хорош галдеть! Желобов-Пушешников! Кто тебе дал сей торбазок? – тот опять промолчал, отвернулся.

– Свен! Спроси у него! – Как только Свен оторвался от стены, Трубецкой обнажил татарскую саблю, мне пришлось выстрелить ему под ноги. Пуля отскочила от мраморного пола и противно запела в воздухе.

– Княжонок, ты не дергайся, тебе предстоит выпить самому то, что ты мне прислал! Ты освободил арестованных?

– Я, самозванец! – гордо ответил князь.

– Никон! Прочти грамоты! – монашек их прочел.

– Никодим!

– Слушаю, Рюрик!

– Я когда-нибудь говорил, что я царь и самодержец вся Руси?

– Нет, Рюрик, такого не было, да и не стал бы я служить самозванцу. Это – князь Белозерский, Андрей, сын Анны Белозерской, моей овцы божьей, род которой восходит к Рюрику. Подтверждаю! – новый патриарх припал на колено и осенил себя крестом.

– Ну что, Димитрий. Выбирай сам, что пить. Тебе эти зелья знакомы. Пей до дна! Не слышу!

Раздалось негромкое «Пей до дна!» со стороны несколько обделавшихся бояр. Я еще руками, с пистолетами, замотал, дирижируя этом хором. Князь выпил, захрипел, у него пошла пена изо рта, и он ушел в мир иной. Вроде, со всеми разобрались, и я вторично отправил под арест шестерых арестованных.

– Господа бояре. Кремль мы взяли, поляков порубали, все хорошо, но огромная часть земли русской стонет под гнетом польским да шведским. Война не закончена. Вы это понимаете? Или пришли сюда чисто по привычке, галочку поставить, что отметился?

– Земский собор собирать надо, нового царя выбирать, и идти на Варшаву, за реликвиями Рюриковыми. – сказал князь Пожарский. – Ему бы я трон доверил. Он, такой же, как мы, охотник и ополченец. Его ратники проход к Троицкой башне сделали. Пришли аж с самой Франции, потому как небезразлична им судьба России и трона Рюрикова. Его норманы выбили поляков из Белого города, который мы полтора года взять не могли. В Кремль мы вошли со стороны неприступной, от Троицкой башни. Его люди очистили дворец, и он, лично, повязал изменников. Могу роту ему прямо щаз дать.

– Негоже, князь Димитрий, он – Рюрик по матери, кто его отец – неизвестно. Что пришел помочь – лестно, но мы его не знаем, и знать не хотим! Белозерские завсегда были не от мира сего. Лба не крестит. Не наш это человек и не быть ему царем. По-русски он не глаголит. Понять его трудно.

– Понимать его надо по делам! – парировал слова родового боярина князя Мстиславского-старшего князь Пожарский.

– А делов он почти и не сделал. – тут же вставил слово думный боярин Буйносов. Их много развелось, этих думных. Встал Морозов, родовитый и крепкий боярин, из тех, которые от Ивана IV в думу попали.

– Князь Андрей, я – Савва Морозов, думный боярин, труса не праздновал, с первого дня в ополчении, которое покойный князь Трубецкой собрал. Сегодня тоже Кремль брал, пятерых поляков на стенах на саблю взял. Видел твоих норманов, да и тебя, в бою. Хорошие воины! Цены им нет. И тебе цены нет, что пришел в суровую годину помочь. Скажи мне, как на духу, как ты себя видишь в том кресле, что за тобою?

– Никак не вижу, Савва. Мне тут Никодим уже сказал: убьют тебя здесь, князь, не на поле брани, за столом убьют. И он – прав! Мы же сюда еле прошли! У вас один выход в море, а вы его так и не сделали. Вручную нас по Нарве тянули! Два корабля, на которых было много чего, оставить в море пришлось, не смогли они пройти в Чудское озеро, хотя шведы мне препятствий не чинили. За этот год, он еще не кончился, мои шахты и заводы заработали миллион золотых, даже больше. А у вас вон тот старшина Желобов получает в год 8 рублей. Остальное – ворует. Не дергайся! Стой, как стоишь, вор! Боярский сын, он. Вот и не боится воровать. И так во всем. Вот так я вижу свою судьбу здесь. Мне не нравится на Руси, тут карманы – хоть зашивай. Выбирайте, кого хотите! Хоть Желобова. Но лучше из сынов Рюриковых, чтобы по чести было задницей трон протирать. А я уйду, мне это не нужно, я жить хочу, а не смотреть с опаской в налитый мне стакан. Ты меня понял, Савва.

– Мудро! Мудрое решение, князь Андрей. Назад во Францию?

– Нет, сначала требуется заглянуть в Варшаву, Владислава проведать, а потом уйду в Канаду.

– Где это?

– В Новом свете, есть там река такая: Святого Лаврентия, называется. Вот туда. Там моим норманам и мне самое место. Начнем сначала Новый мир строить, под себя, без двуглавой курицы византийской, и не оборачиваясь на прошлое. За труды мои тяжкие и за освобождение Москвы, прошу отдать мне в вотчину, навеки, так, чтобы детям моим перешло, толику малую, Печенгский уезд с монастырем, да прописать, что я теперь отвечаю за охрану границы российской в тех местах. А то шведы там расшалились, а у вас силенок маловато, чтобы это все удержать. Порт там построю, незамерзающий, Архангельск во льду стоит по полгода. А это – последний выход к морю. Швед все забрал, Ганза перекрыла все торговые пути на Балтике, Стамбул перекрыл Босфор и Дарданеллы. Обезножили вас за Смутное время.

Долгое и тяжкое молчание. Делиться ничем они не хотят.

– Оченно нам твои мушкетики пондравилися, князь. За них – отдадим.

– Дурак ты, Буйносов. «Пулемета я вам не дам!», ребятки. К нему вот эти вот штучки нужны, а вы их делать не умеете. У меня Франция их просила, за деньги, а не за тундру у Студеного моря.