Безмолвные клятвы - Конни Райнхолд

– Генри? – позвала она, услышав, что муж возвратился на место.

– Спите, Речел, – отозвался он.

В голосе его было больше апатии, чем раздражения. Это придало Речел смелости. Она продолжила:

– Генри, доброта здесь тоже большая роскошь. Поэтому ее раздают не слишком щедро.

– Доброта, – произнес Генри, – везде роскошь, которую окружающие не могут позволить по отношению к другим.

Речел услышала в его словах горечь, исходившую из самой глубины души, которая оставалась для нее недоступной.

– Моя доброта вам ничего не будет стоить, Генри. И не нужно бросать ее мне в лицо.

Засыпая, Речел спрашивала себя, сколько раз Генри становился жертвой сил более могущественных, чем он сам. Сколько раз страдал в одиночестве, не зная главной человеческой роскоши – доброты.

– Я постараюсь это запомнить, Речел, – расслышала она сквозь сон шепот Генри.

ГЛАВА 13

Речел была неправа. Генри никогда не умел играть в игры, а просто воспринимал все слишком серьезно. И все совершаемые им поступки были его личным крестовым походом под знаменами уязвленной гордости.

Слово «путешествие» для него означало экипажи с возницами, скорые поезда и корабли. Наконец, города и гостиницы с комнатами, горячей едой и мягкими постелями.

Но за прошедшие две недели Генри быстро приспособился к новой жизни, перенося все ее превратности молча и терпеливо. В ночь после бури Генри не будил Речел. Он дежурил до самого утра, как бы отдавая жене долг за прошлую бессонную ночь.

В конце концов, Речел отправилась на охоту, чтобы раздобыть свежего мяса. Она вернулась с кроликом, которого Генри ел с нескрываемым удовольствием. Когда кончилось и это мясо, Генри подстрелил оленя, бродившего у подножия холмов. Наморщив лоб, он долго разглядывал убитое животное. Речел поняла, что Генри не знает, как снять шкуру. Она взялась за это сама, работая медленно, чтобы Генри мог увидеть последовательность операций.

Речел сообщила мужу, что олень слишком велик и в свежем виде мясо испортится раньше, чем они съедят хотя бы четверть. Речел предложила сделать остановку на сутки и за это время посолить оленину, а то, что останется, надежно упаковать.

– Чтобы сохранить мясо хотя бы на пару дней, я заверну его в шкуру, – объяснила Речел, глядя на Генри из-под длинных ресниц. – Мы можем продать его на ранчо Финнегана, где разводят лошадей, и купить немного овощей и, возможно, хлеба.

Когда Речел снова посмотрела на мужа, он что-то рисовал на земле острым камнем. С того места, где она, склонившись, разделывала оленя, ей был хорошо виден рисунок Генри: причудливые очертания шкуры, которую она сняла с животного, различные части оленьей туши, разложенные в стороне…

Генри рисовал все, что видел, и все, что делала Речел. У него появилась привычка запечатлевать все происходящее на бумаге или прямо на земле, чтобы затем лучше запомнить. Но едва жена пыталась взглянуть на его работу, Генри тотчас закрывал альбом или стирал нарисованное, как будто не хотел ни с кем делиться своим видением мира.

Сейчас он тоже заметил, что Речел разглядывает его рисунки. Он быстро встал и все стер ногой. Речел даже захотелось извиниться за то, что она заглядывает ему в душу: она считала, что его рисунки и есть его душа.

Закончив с тушей, Речел взглянула на себя и поморщилась – руки и одежда были запачканы кровью. К счастью, их лагерь находился рядом с речкой, где она могла помыться.

– Потом мы закоптим мясо, – устало сказала женщина и начала солить каждый кусок и заворачивать его в пеньковую мешковину. – А пока оно будет храниться так. До Финнегана сутки езды, и оно не успеет испортиться.

Генри помогал жене, делая все в точности, как она, и сам себе удивлялся: он работал старательно и охотно, чего с ним раньше никогда не случалось.

– За две недели мы почти не встречали животных, – констатировал Генри. – И я очень сомневаюсь, что здесь может выжить кто-либо из людей. Я уже не говорю о цивилизованном образе жизни, о выращивании скота, например.

– В нашем штате очень много ферм и ранчо.

– Тогда почему мы спим почти на голой земле и охотимся на случайного зверя?

Речел нашла в фургоне деревянный ящик и начала укладывать в него посоленное мясо.

– У нас нет времени заворачивать и делать долгую стоянку, – солгала она. – Меня и так давно не видели дома…

Отчасти это было правдой. Но Речел не сказала мужу, что ее считали отнюдь не самым желанным гостем в большинстве домов Вайоминга и, возможно, Колорадо. Она не могла рассказать Генри, что заведение ее матери обслуживало мужчин из низших и высших слоев общества от Денвера до Монтаны.

Пока что Генри лишь неприязненно отзывался о некоторых ее поступках или о том, как она одевается. Но он по-прежнему обращался с женой, как с леди: не позволял поднимать ничего тяжелого, помогал сходить с подножки фургона на землю, как будто это был роскошный экипаж, а Речел – дама, наряженная в атлас и шелк. Она понимала, что это мелочи, но дорожила ими. Если Генри ухаживал за ней, в какой бы форме это ни выражалось, значит, он уважал свою жену.

– «Дом» – это значит деревянная постройка, заброшенная посреди такой же прерии? – с интересом спросил Генри.

Речел подняла голову и посмотрела в сторону гор, едва различимых вдалеке.

– Нет, мой дом среди высоких гор, окружающих долину, где есть зеленые луга, яркие цветы, деревья. Еще у нас растут осины, которые к осени становятся золотыми, красными и оранжевыми. – Речел улыбнулась вспомнив, что ее ожидает не только встреча с прекрасным, но и жизнь в изоляции от общества, которое считает ее отвратительной. – Наш маленький мир отделен от остального…

– Там есть с кем общаться? Или я буду вынужден жить пять лет, как пещерный человек?

Речел переглянулась с Генри, удивляясь, почему он спрашивает об этом именно сейчас, а раньше не проявлял к своему будущему никакого интереса. Любопытство мужа было приятно. Она даже почувствовала легкое волнение оттого, что могла поделиться своими мечтами:

– Там есть дома. И мы еще построим…

– Мы? Вы хотите сказать, что кроме нас двоих, там никого не будет? Что мы будем Адамом и Евой в райском саду?

Его ирония не испортила радостного настроения Речел, когда она рассказывала о доме. Чем больше она говорила о Биг-Хорн Бэйсин и своем маленьком уголке, тем ближе и реальнее казались ей родные места.

– Кроме мужчин, работающих на меня, и их жен, вы там почти никого не встретите. По соседству, правда, есть несколько ранчо…

Речел надела кусок мяса на железный вертел и начала жарить его над костром.

– Значит, дома, наемные работники? Смею надеяться, что там есть город?