Страшные истории для девочек Уайльд - Эллис Нир

– И только братом, видимо, навсегда и останусь. – Джейми…

– Это так, да?

– Да… Прости.

– Хватит.

Его бесконечный список причин

Яд прорвался наружу в словах, выслушивать которые Изоле было невыносимо. Что она всегда была ведущей и не желала меняться. Что всегда использовала его, когда нуждалась в компании и утешении, и никогда не держала дистанцию, не намекала, что большее недозволительно, – ив этом ее вина. Почему она так красива? Почему так сильно хочет причинить ему боль?

Изола не перебивала. Джеймс был вторым принцем – братом, как она всегда ему говорила, хотя он никогда не понимал всей серьезности этого титула и важности своей роли в воображаемой иерархии Изолы.

Она отчаянно хотела верить, что одержим именно Джеймс – как до него покинувшие ее Руслана, Кристобелль, Цветочек и дедушка Ферлонг. Но он не был Сыном Нимуэ. Флоренс его не знала и не могла причинить ему вреда. На Джеймса Соммервелла не влияло ничего, кроме его собственных чувств, и он не мог с ними справиться, как и она не могла ответить на них взаимностью.

Джеймс злобно ощерился:

– Ты – не настоящая девушка. – Швырнул окурок в пыль и затоптал. – Ты – иллюзия. Призрак умной, милой, настоящей девушки, которой могла бы стать Изола Уайльд.

– Первая Изола, – пробормотала она.

– Нет, ты! Единственная Изола!

Это снова распалило Джеймса; теперь он кричал, и изо рта у него, словно летучие мыши из пещеры, вырывались застарелые обиды. Изола тут же почувствовала, как похожие на водоросли волосы ползут по извилистым коридорам дыхательных путей к ее легким, и услышала трели мандолины, аккомпанирующей надтреснутому голосу.

Лицо Джеймса превратилось в посмертную маску убийцы – еще один брат, еще одна измена. Он причинит ей боль, как это сделали остальные своими словами, поступками, а иногда и руками, и Изола не в силах пройти через это вновь и стать принцессой, убитой не драконами, а собственными же братьями.

Она заблудилась в единственном месте, которое могла бы назвать домом, – в лесу, который знала как свои пять пальцев. Кровь пульсировала в избитых ногах, шея горела, ребра казались холодными как металл, а уши разрывались от воображаемой бомбежки, когда она рванулась прочь с криком:

– Нет! Прошу, пожалуйста, не причиняй мне зла! Не убивай меня!

Вокруг кружили незнакомые лица, потрясенные, но зачарованные, словно свидетели самоубийства того парня. Вполне возможно, что это те же самые зеваки.

Самым потрясенным из всех был Джеймс. Он разжал кулаки, и его лицо сказало все без слов на языке, которым сам Джеймс даже не владел.

Ослепленная слезами, Изола побежала. Растолкала очередь и ворвалась в пустую кабинку колеса обозрения. Пока оно крутилось, натужно скрипя под восторженные возгласы пассажиров, Изола Уайльд сидела, плотно зажмурив глаза, и открыла их, только достигнув высшей точки.

Как она и предполагала, парень сидел в набитой людьми кабинке. Прямо напротив Изолы – соприкасаясь с ней коленями. На лице его читалось беспокойство.

Вблизи его веснушки казались темнее – а может, это кожа была светлее. Длинные ресницы и ямочки на подбородке. Абсолютно нормальный подросток, не одержимый ничем, кроме печали.

– Зачем ты это сделал?

Парень опустил глаза.

– Проблемы в отношениях? – Изола икнула, вспоминая список причин, о которых говорили в школе. – Травля? Сложности дома? Лекарства?

Она посмотрела на землю далеко внизу. На языке появился вкус бессмертия, и Изола сглотнула его – рюмка текилы, высосанная из костей Смерти сквозь крохотные дырочки, которые мы сами сверлим своими рискованными поступками.

– Наследственность? Предательство лучшего друга? Парень, которого ты любил как брата, проникся к тебе другими чувствами? Твои принцы тебя бросили?

Его глаза походили на тюремные камеры, манящие Изолу к себе, чтобы навечно сделать пленницей.

– Неважно почему. Серьезно. Потом это становится уже неважно.

Не говоря больше ни слова, они обнялись. Изола и парень катались на колесе обозрения, не выпуская друг друга из объятий, не вытирая слез и не глядя вниз.

«Седьмая принцесса»: отрывок

– Пятым драконом, – тихо проговорила мама, – была Ненависть. Два принца – вот и все, что осталось от кавалькады королевских отпрысков, отправившихся на поиски седьмой принцессы. Их охватила паника. Второй брат был самым любящим, и всепоглощающая любовь сделала его страстным, а страсть – безрассудным. Он отчаянно желал отыскать сестру и вернуть домой, пока она и вся семья не пострадали еще больше. Чтобы выгадать время, он захотел ехать через самые опасные земли, но старший брат, верный и непреклонный, заявил, что они не сойдут с обозначенного королем пути. Принцы спорили и кричали друг на друга, и ослепленный любовью второй принц…

– Не надо! – взвизгнула Изола, умоляя сказочного принца не совершать ошибку.

Но мама закончила:

– Принц внял голосу своего сердца, а не трезвому рассудку брата, и это завело его в пасть к пятому дракону, и второй принц больше уже никогда никого не полюбил.

Вставшие часы

Изола еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Она оказалась отрезанной от всех: как ни пыталась, в обществе Лозы никак не получалось оттаять. Изоле было не по себе; она просовывала под маску большие пальцы, но та не снималась.

Изола избегала Эдгара; после случившегося с Джеймсом она вновь отчаянно хотела уберечь соседа от неотступно следовавшего за нею зла, хотя и понимала, что скоро растеряет решимость. Она нуждалась в утешении и только оттягивала неизбежный визит в дом через дорогу, цепляясь за Алехандро, свою комнату и толстую книгу сказок, с которой почти не расставалась.

Тем временем мама Уайльд проводила дни в кровати, ночи – в ванной, а вечера – в Церкви Разомкнутых Сердец.

Походы в церковь не имели ничего общего с теми концентрированными выбросами энергиями, что сопутствовали маниакальной фазе болезни. Изола подозревала, что мама втайне верила: где-то в церкви спрятано лекарство из жидкого золота. Может быть, намазанное на краешки старых монет в чаше для пожертвований или замороженное в слитках, спрятанное внутри алтарных свечей или в створках дверей исповедален, а то и погребенное среди записей личных откровений с сеансов групповой терапии.

Изола не могла осуждать ее попытки принять желаемое за действительное, но все равно обижалась. Как это мама не видит страданий дочери, когда Изола годами облегчала ее, мамину боль?

Отец даже не замечал, что мама покидала дом номер тридцать шесть.

Они просто жили вместе под одной крышей, но каждый – в своей скорлупе.

* * *

Неизбежное наступило в марте. Возвращаясь из церкви, мама хлопнула дверью слегка сильнее обычного и с небывалым энтузиазмом сбросила пальто.

– Представляешь, насколько эти люди наглые! – воскликнула она. – Экзорцизм, Изола! Они попытались подвергнуть меня экзорцизму!

– Чтобы ты пропотела как следует, что ли? – неуверенно переспросила Изола.

– Идиоты! – бушевала мама. – Я просто хотела попробовать сменить обстановку – и вот пожалуйста, на тебе! О, Изола, обещай, что никогда не свяжешься с религиозными психами, особенно такими, которые верят в одержимость!

– Ты же сама отправила меня в католическую школу, – озадаченно заметила Изола. – Совершенно несовременную. Именно в это они там и верят.

Отпрыски весны

Весна привнесла в образ Изолы воздушный налет женственности: открытые плечи, белые платья и волосы, заплетенные в косы, – она играла в девственницу-самоубийцу с жеребячьими босыми ногами. Короткие светлые волоски на бедрах поблескивали в солнечном свете. От нее пахло персиками, а на руках она носила браслеты из бархатных шнурков и камешков, видимо, найденных давным-давно в лесу.

Но весна принесла и кое-что еще.

Эдгар дал ей подержать пухлого розового младенца.

– Изола Уайльд, – объявил он, – поздоровайся с Паком Вивьеном Ллевеллином.

Малыш Пак заворочался, проснувшись в колыбельке из ее рук. Высунул крошечные пальчики из рукавов распашонки. Молочно-серые глаза попытались сфокусироваться на лице Изолы, но потом ребенок сонно моргнул и сосредоточился на золотом кольце, болтающемся на цепочке на ее шее.

– Пак – это из пьесы «Сон в летнюю ночь», а Вивьен – это, по мнению мамы, тоже мужское имя, – пояснил Эдгар, доставая из-под дивана макет. – Честно говоря, мне и самому кажется, что со временем они становятся все страныне и страныне.

Изола ничего не сказала. Она смотрела на ребенка с выражением ужаса на лице.

Эдгар подавил вздох и немедленно устыдился за свое разочарование. Иногда разговор с Изолой походил на монолог на кладбище – как будто его слушало множество ушей, но из-под земли не доносилось ни одного призрачного голоса.

Что-то с ней было не так, но Эдгар ничем не мог ей помочь, кроме своей доброты. По крайней мере, именно так сказала Цветок Лотоса о милой светловолосой соседке и о женщинах в целом, когда он признался матери, что Изола с каждым днем все больше от него отдаляется.