Блеск - Анна Годберзен

— Знаете, все смотрят на нас, — помолчав, сказала Пенелопа, подчеркивая каждое слово и тем самым давая принцу понять, что думает, будто они на самом деле занимаются таким, на что стоит посмотреть.

— Они все стараются отвести глаза, — возразил он.

— Да, в этой стране так принято.

— Эти ухищрения мне знакомы. — Принц оглядел присутствующих и выразительно поднял свой бокал в воздух, чтобы луч света прошел через почти прозрачную жидкость. — Но что мы могли натворить, чтобы вызвать такой интерес?

Пенелопа закатила большие голубые глаза, отводя взгляд в притворной скромности и смущении.

— Вы утверждаете, мой принц, что ничего такого не случилось?

На короткий миг она задумалась, а не зашла ли снова слишком далеко, но тут уголки губ принца приподнялись в улыбке.

— Дорогая, всегда можно сделать больше. — Он не сводил с неё глаз, пока допивал шампанское, а затем взял её за руку, прижался губами к уху и с приятной хрипотцой в голосе прошептал: — Почему бы вам не показать мне дом?

Выходя в главный коридор под руку с джентльменом в эполетах, Пенелопа оглянулась на гостей — лукаво, лишь едва скосив глаза. Она не пыталась скрываться.

Ранее этим вечером, ещё до встречи с принцем, Пенелопа считала, что чрезвычайно хорошо выглядит и намеревалась не упускать такой замечательной возможности покрасоваться. Но затем ощущение собственной привлекательности вознеслось до небес, и, шагая под руку со своим первым поклонником королевской крови, она представляла, будто парит по воздуху.

— Как видите, у нас здесь много превосходных гобеленов… — говорила она, пока они шли по коридору. Пенелопа вновь вернулась к отвлеченной манере разговора, будто была обыкновенной молодой женой, показывающей гостю фамильные сокровища. — Но, полагаю, вы уже устали от гобеленов.

— Да, — отозвался принц пресным тоном, противоречащим движению его руки, скользнувшей с локтя Пенелопы на её талию, — в моей стране гобеленов в избытке. Моя несравненная миссис Шунмейкер, я проделал весь этот путь не для того, чтобы найти здесь ещё несколько.

Они прошли по анфиладе коридоров. Разговоры и музыка стихли вдали. За углом и вниз по лестнице располагалась оранжерея, в которой любил устраивать тайные встречи Генри в те дни, когда ещё желал её.

— Что бы вы хотели увидеть? У нас богатая коллекция статуй и множество видов оранжерейных цветов…

Принц опустил руку и на секунду отошел от Пенелопы, словно на самом деле раздумывая, какую часть дома ему было бы любопытно посмотреть. Он лениво улыбнулся, поднял ухоженный палец и коснулся им обнаженной ключицы Пенелопы. Затем медленно провел по гладкой коже её груди, а достигнув затейливой золотой вышивки, окаймляющей декольте черного бархатного корсета, всё так же неспешно проследовал вдоль вышитой тесьмы, пока не коснулся правой руки Пенелопы, и тогда уже проследил линию вверх, к правой ключице. Никуда не торопясь, он чуть приоткрыл рот, а когда наконец убрал руку, грудь Пенелопы уже вздымалась и опадала чаще.

Голоса в доме зазвучали громче, и Пенелопа поняла, что вечер становится все оживленнее. Она здесь хозяйка, и скоро её хватятся. Из оранжереи, для Пенелопы навсегда связанной только с одним занятием, пахло цветами и влажной землей. Она намеревалась показать принцу то, что скрывается под её платьем, но знала, что время пока не пришло. Она вытянула шею в ожидании поцелуя. Принц прильнул к её губам с таким напором, что медали на его кителе слегка впечатались в нежную кожу груди Пенелопы, а спиной девушка ощутила поверхность стены. «Вот как должны целоваться короли», — успела подумать Пенелопа, прежде чем раздался крик, призывающий обеих миссис Шунмейкер. Шаги приближались, и Пенелопа понимала, что сейчас их с принцем легко могут застать на месте преступления, но до последнего не двигалась с места, глядя любовнику в глаза и прижимаясь к нему.

Глава 24

Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие.

Мф. 19:23–24

Тусклый газовый свет падал на мистера и миссис Кэрнс, пока хозяин дома молча смотрел в окно на улицу, а его жена читала раскрытую Библию, упиравшуюся в её выступающий живот. С ужина, который и сам по себе прошел немногословно, они почти не говорили. Элизабет не переставала гадать, что занимает мысли Сноудена, и, осознав это, почувствовала себя грубиянкой. Муж так много для неё сделал — и великолепно подобранная серебряная погремушка была лишь последним знаком его расположения, — а она до сих пор не прекратила размышлять, что за заботы его так тяготят.

И конечно же, раз за разом её мысли возвращались к нацарапанному неуклюжим детским почерком слову «Клондайк». Она попыталась отогнать это воспоминание, а затем отложила небольшую Библию и пересекла комнату. Кроме освещенных фонарями участков, улица за высокими окнами казалась темно-фиолетовой, и по ней лишь изредка проезжали экипажи. Элизабет слышала разговоры слуг о том, что, несмотря на понедельник, Шунмейкеры и кто-то ещё давали сегодня приемы. Скоро сезон закончится, и по опыту прошлых лет, когда она ещё была в центре всеобщего внимания, Элизабет хорошо знала бесшабашную оживленность общества в эту пору.

— Все в порядке, мистер Кэрнс? — спросила она, встав за спиной мужа и глядя на их отражение в оконном стекле.

Сноуден кивнул.

— Мне нужно кое в чем признаться, — продолжила она тихим слегка подрагивающим голоском. Именно так она разговаривала, играя роль гостеприимной хозяйки, милой скромной девушки, стремящейся произвести наилучшее впечатление на гостей.

В отражении Элизабет увидела, как бровь супруга приподнялась, а затем он повернул голову, но недостаточно, чтобы встретиться с ней взглядом.

— О?

— Да. — Её голос источал медовую сладость, хотя сейчас она говорила несколько поспешно. — Я видела погремушку — то есть, я не разворачивала подарок, но не раз дарила другим такие же, и поэтому знаю, что там лежит. Простите, но меня весь день переполняла благодарность за то, что вы купили мне такую милую вещь, и мне хотелось сказать вам спасибо.

— О. Я рад, что вам она понравилась, — ответил Сноуден тоном, которого она никогда прежде от него не слышала — будто бы испытывал облегчение, но не совсем так. — Точнее, понравится, — исправился он.

Сноуден не стал поворачиваться, чтобы посмотреть на жену, и поэтому она ободрительным жестом коснулась его руки и ненадолго задержала там ладонь. Сноуден не проронил ни звука и не удостоил её взглядом, но Элизабет все равно думала, что ведет себя как истинная жена, и когда почувствовала, что её прикосновение достигло цели, вышла из комнаты поискать что-нибудь, что можно было бы подать мужу. Возможно, чай, а ещё лучше — бренди, которое слуги пока ещё не успели перелить в хрустальные бутылки, предназначавшиеся для сервировочного столика в стиле эпохи Регентства в главной гостиной.