Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

хлеба и картошки в доме было вдоволь. А вот с мясом была напряженка. Бывало время, когда мясо появлялось в доме раз в месяц и не чаще: колхоз, в котором трудился Проценко-отец, был бедным; то, что давала земля, уходило в город Елец, на тамошний базар – и ранние огурчики, и редиска, и даже дыни, которые мать, несмотря на климат совсем не южный, навострилась довольно ловко выращивать, причем не только душистую и сладкую, как сахар, «колхозницу», но даже полосатые узбекские. Те, что растут только в окрестностях Самарканда.

В Ельце эти дыни шли нарасхват, то, что давал рынок, малые деньги, смятые в кулаке рубли, тратились на одежду, да на обувку проценковской ребятни.

Сам Сережка Проценко намостырился ловить рыбу в заиленной тихой речке. Плетушкой. Так в деревне называли корзинки, сплетенные из обычных ивовых прутьев. Сережка потом и сам научился их довольно ловко плести, получались плетушечки – загляденье. И овощи можно было хранить в них, и яблоки с грушами – на всю зиму закладывали, никакая гниль к плодам не подступала, и яйца куриные на елецкий базар возить, и картошку перетаскивать, но главное их достоинство было не в этом. Плетушками можно было очень здорово ловить рыбу, точнее – ботать. Имелось у ребятни такое понятие.

Летом ребята отправлялись с плетушками на рыбалку.

Рыба в жаркую пору забиралась под кусты, пряталась в норах, забивалась под камни, поэтому плетушки ставили под берегом, с одной стороны свесившего голову в речку куста. Потом какой-нибудь пацаненок начинал громко топать ногами по воде, брызгаться, шуметь, пугать рыбу – ботать. Испуганная рыба опрометью вылетала из своих схоронок и попадала в плетушку. Оставалось только кинуть ее на сковородку, да подать на стол под одобрительные возгласы многочисленного семейства.

Давно это было, и было ли это вообще? Проценко почувствовал, как у него тоскливо сжалось сердце, боль, только что обжигавшая его, отступила.

Позже он уже стал мастером лова рыбы на удочку, благо в Липецкой области рек и озер имелось в достаточном количестве, и всегда можно было изловить рыбеху и на жарево, и на парево, и на варево. Из тысячи поклевок Проценко научился отличать ту, которая приносит богатую добычу, разбирался в характере поклевок, в их рисунке. Это – целая наука, которую невозможно познать по учебнику, таких учебников просто-напросто нет в природе, эта наука познается лишь на практике.

Красноперые толстоспинные голавли, про которых липецкие бабушки говорят, что их мясо слаще куриного – большие разбойники, между прочим, – настолько чувствуют себя хозяевами в водных кущах, что даже не замечают рыбака, стоящего на бережку, приманку хватают по-собачьи, одним хапком, и тут же волокут в глубину, чтобы сожрать ее там, а заодно и почесать себе сытое пузо о какой-нибудь камень… Чем больше привяжешь крючок – тем он лучше для ненасытной голавлиной пасти, даже если вместо невидимой жилки к удилищу будет привязана крупная пеньковая веревка, голавль ее не замечает, а вот лещи и лини, и даже караси, среди которых попадаются экземпляры побольше сковородки, очень даже замечают и по-собачьи принюхиваются к насадке, пробуют ее на губу – поплавок при этом ведет себя, как сумасшедший, пляшет, затем, усталый, ложится набок, а вот когда он пойдет на глубину (момент, при котором в сердце обязательно что-то сжимается сладко), можно смело подсекать леску – на крючке обязательно будет сидеть рыбина.

Хотя карп, например, обрабатывает наживку настолько незаметно, что ни за что не засечешь его подходы к крючку, он все замечает, все просчитывает и если ему что-то не понравится – немедленно отвалит в сторону: очень это подозрительная и осторожная рыба. Но если уж возьмет наживку в рот, то все – с крючка не сорвется, поплавок уволокет на такую глубину, что хоть с водолазом его доставай…

Проценко в горячечной красной мути, окружившей его, неожиданно увидел незнакомую рыбу с большими удивленными глазами, выбил из окровяненного рта какой-то странный скрип – это был не его голос, прокусил зубами нижнюю губу, но боли не почувствовал, надавил зубами сильнее, и опять ничего не ощутил…

Он уперся ногой в педаль газа, использовав для этого тяжесть всего тела.

Выдрав кусок стены, помидорная машиненка рванулась вперед. Проценко поняв, что больше уже не сможет управлять грузовичком, только перекалечит кучу людей, застонал обреченно и перекинул ногу на тормоз.

Под передний бампер попала пластмассовая зеленая табуретка, гнило хряпнула. Проценко услышал тихий далекий звук, в следующий миг сплющенная раздавленная табуретка вылетела из-под колеса, будто выстрелила, засадилась в живот полоротому зеваке со сбитой набок бородой с древней дырявой чалмой на голове, заставила его сложиться пополам, и шмякнулась в канаву, забитую мятыми пластиковыми бутылками.

Проценко застонал вновь, остатками сознания, кожей, затылком, костями своими, неведомо чем еще почувствовал, что от машин преследования бегут люди, в том числе и тот, кто всадил в него полторы обоймы из пистолета, сунул руку под борт серой дырявой кацавейки местного производства, нащупал рукоять кольта.

С сожалением, – и вместе с тем очень спокойно, – подумал о том, что будет он похоронен в чужой земле, далеко от дома своего, от земли липецкой, от жены и маленького сына Саньки, которого никогда уже не увидит взрослым. Прижал к плечу щеку, повозил головой из стороны в сторону, стирая кровь текущую из губ и рта.

Как быстро, оказывается, проходит жизнь, и какими дураками мы бываем, когда отказываемся верить в смерть – нас, мол, она не коснется. Еще как коснется. Каждого коснется, исключений не будет…

Кадык шевельнулся на шее Проценко, подпрыгнул сам по себе. Таких рыб, что водятся здесь, глазастых, хищных, с кривыми акульими зубами, в России нет. Природа в России вообще добрая, в ней нет ничего злобного, она благоволит к человеку, уважает его. Домой бы, домой… Дома и умирать легче.

Он вытянул из-под кацавейки кольт, придавил его к виску и с силой, словно бы боясь, что произойдет сбой, осечка, надавил на спусковой крючок. И капитана Сергея Проценко не стало…

Пуля разворотила ему голову – не узнать человека. Проценко навалился телом на руль, придавил грудью кругляш голосистого автомобильного сигнала, и над запыленной многолюдной улочкой этой повис долгий печальный рев. Непрерывный, вышибающий дрожь на коже сигнал раздавался до тех пор, пока тело Проценко не отодрали от руля.

Его обыскали, но ничего, кроме мятой картонки с фотокарточкой – водительских прав, выданных провинциальным полицейским управлением, не нашли…

– Ну ты и молодец, шефчик, ловко все проделал, – довольно проговорил Городецкий и хлопнул Петракова по плечу, – обвел врагов вокруг мизинца, – Городецкий, не снимая руки с плеча Петракова, помял его пальцами.

«Педераст, что ли? – с невольной брезгливостью