Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

это вздох засек, дружески хлопнул Петракова по плечу:

– Не журись, шефчик! Домой вернемся – премию хорошую получишь. В долларах.

Вона, он уже и шефчиком стал… Петраков не ответил.

– У тебя какое звание? – спросил Городецкий.

Эвон, уже и на «ты», хотя Петраков не мог припомнить, где и когда они с этим господином пили на брудершафт.

– Майор.

– Будешь подполковником. А если ты – человек, верный нынешнему правительству, которое эти ублюдки из КПРФ называют режимом, то и – полковником.

Петраков вновь промолчал.

– Чего молчишь, майор? Или тебе не нравится то, что я говорю?

– Все нравится. Просто я по натуре человек молчаливый.

Городецкий вторично хлопнул его по плечу:

– Молодец, шефчик! Молчаливых людей я люблю, с ними хорошо работать – всегда можно о чем-нибудь договориться.

Петраков на всякий случай еще немного попетлял по улочкам городского предместья, не менее тесного, чем сам город, сделал несколько остановок, проверяя, не догоняет ли его какая-нибудь взмыленная машина – выставлял крючок и дергал его, внимательно наблюдая, не сядет ли кто на острие, и каждый раз крючок возвращался пустым. Петракову сделалось легче, ощущение пустоты, оставшееся после прощания с ребятами, отступило, он сжал рот, пристроился в хвост разрисованному арабской вязью «бредфорду», доверху нагруженному скарбом, подушками, какими-то тряпками – грузовику кочевников, из-под кузова которого торчало сразу три запасных колеса со стертой резиной и двинулся за ним, будто за танком.

«Бредфорд» шел быстро, земля гремела под его колесами, высокие красочно расписанные борта грузовика тяжелыми неторопливыми волнами колыхались из стороны в сторону, скаты оставляли на влажном сером асфальте темный след, который тут же исчезал, словно бы испарялся загадочным образом – без помощи химии, но с вмешательством нечистой силы, – перед «бредфордом» шли еще два грузовика с высокими, ярко раскрашенными бортами, накрытыми просторным брезентовым пологом; в хвосте этой колонны Петраков почувствовал себя спокойно.

Токарев, усевшись за руль «рено», выругался с некой завистью и досадой – в машине отсутствовала обычная коробка скоростей. То есть, коробка была, и рычаг переключения, украшенный нарядной красочной бобышкой, имелся, но это была совсем другая коробка скоростей, упрощенная, со схемой движения машины либо вперед, либо назад. Была и третья позиция – нейтральная.

С такими коробками передач Токарев еще не сталкивался. Вот досадная деталь, которая была совершенно выпущена из вида – они совсем не подумали, что у машин, с которыми им придется иметь здесь дело, будут автоматические коробки передач. У джипа тоже был автомат…

Семеркин, настороженно оглядываясь, ждал – понял, в чем дело и Токарева не торопил: главное не то, что они застревают, главное – Петраков с «клиентами» благополучно оторвался от хвоста. Можно было только предположить, чего стоило Проценко задержать на столько времени преследование.

– Вот пся крев! – выдал Токарев: он уже перепробовал все русские ругательства, как молитвы – не помогло, теперь стал ругаться «не по-нашенски», на польском чертыхании «рено» вдруг мягко и медленно тронулся с места.

– Э! – обрадованно вскричал Токарев. – Знай наших!

Семеркин оглянулся с озабоченным видом. Спросил:

– Может, подождать хвост?

– Зачем?

– Чтобы было уже наверняка. Чтобы они шли за нами успокоенные, с чувством хорошо выполненного долга, чтобы на душе у них все радовалось и пело.

– Ага, на их тарабарском языке, в котором мы с тобою ни бе, ни ме, ни кукареку.

– Изучить можно любой язык, не только тарабарский. Даже китайский, – назидательно произнес Семеркин. – Если зайца каждый день бить барабанными палочками, – он станет вполне сносным барабанщиком и его можно будет взять в оркестр.

Кто знает, может быть, события сложились бы по-другому, если б они подождали хвост, но сложилось так, как сложилось. С другой стороны, вполне возможно, хвост насторожился бы, если б преследуемые стали дожидаться преследователей, и тогда все закувыркалось бы, заполыхало ярким горячим пламенем.

– Достань карту из бардачка, – попросил Токарев напарника.

В небольшом, но вместительном, как чемодан, бардачке для них была специально оставлена подробная карта города. Путь зеленого «рено» был проложен на ней совсем в другую сторону, чем путь машины командира, проложен специальными чернилами, которые через два часа исчезнут с карты, растают в воздухе – даже следов не останется. И Токарев и Семеркин, оба одновременно вспомнили сейчас о Петракове, – хоть и подготовлены они к действиям самостоятельным, хоть и остаются часто одни, а без командира непривычно; у Семеркина сожалеюще дернулся рот, а в глазах возникло неожиданно виноватое выражение, Токарев шмыгнул носом, будто обиженный школьник, махнул рукой и припал к рулю.

Дал газ, обогнул повозку, запряженную верблюдами – на повозке внушительной горой высился целый капустный город, вилков было много, все крупные, крепкие, белесо-зеленые, они напомнили майору Семеркину его детство, следом Токарев обогнул другую повозку, также верблюжью, одинарную, также с капустой, запоздало дал сигнал, верблюд удивленно распахнул влажные фиолетовые глаза и плюнул машине вслед. Ловкий плевок его крупный болидом пробил пыльную простыню, тянувшуюся за машиной, но пространство не одолел, автомобиль оказался быстрее, – и шлепнулся на замусоренную людьми, загаженную животными, сплошь в окурках, в обрывках, в пустых смятых банках и остатках кала землю.

И Токарев, и Семеркин плевок засекли, одновременно растянули губы в улыбке: артиллерист из верблюда был плохой.

Через некоторое время они вырулили на длинную, без верблюжьих повозок, без гор капусты и погонщиков улицу, Токарев дал газ и рванул с шеи галстук.

– Не люблю эти удавки!

– Ты что, на прием в Кремль тоже без удавок ходишь?

Из глаз Токарева неожиданно сыпанули злые брызги, удивившие Семеркина: он не хотел доставать товарища, а получилось – достал. И – зацепил. Вид у него сделался виноватым.

– Во-первых, товарищ майор, меня туда никто не приглашает, во-вторых, если бы пригласили, я бы не пошел…

– А как же погоны? За такое их могут снять.

– В таком разе я могу наплевать и на погоны. Как государство плюет на меня. Вообще-то, к галстукам я отношусь нормально. Но только не в такой обстановке.

– А я уж забыл, когда в последний раз надевал галстук, – признался Семеркин, – раньше мы с женою ходили в ресторан, одевались соответственно, фабрились, а сейчас туда ходят совсем другие люди.

– Да, совсем другие, у них и верблюды возят капусту совершенно иную, – Токарев повел головой назад, за спину, туда, где остались верблюды с широкими плоскими телегами, нагруженными тяжелыми, вкусно пахнущими детством, крепкими вилками, – не эту… – Пальцами Токарев растянул узел галстука еще больше, спустил вниз, хотел было снять с себя «удавку» совсем, но не решился – рано еще.

По инструкции, если он дублирует кого-то – вообще не может менять что-либо в одежде до самого конца операции. Но инструкция инструкцией, а жизнь жизнью.

На горизонте, прямо над крышами домов, нависли опасно – того и гляди, навалятся на крыши, раздавят жилье вместе с людьми, – лишаистые, словно бы переболевшие чем-то горы. От оглаженных,