В поисках своего лица - Джордж Найт

о библейском авторитете и в прочих доктринальных проблемах. Столь упрощенный взгляд несет в себе определенный перекос и искажает общую картину, поскольку сильно ограничивает свободу выбора. Увы, в ходе жарких богословских противостояний люди нередко впадают в подобные крайности. Церковная история пестрит примерами, когда христиане расходились в противоположные углы теологической платформы, превращая вероучение в главное орудие борьбы с оппонентом. Адвентизм столкнулся с подобным явлением во время кризиса 1888 года. Примерно то же самое произошло и в 1920–х годах, когда адвентисты двинулись в ту сторону богословского спектра, где царили вербальная инспирация и непогрешимость Библии.

Здесь нельзя не отметить, что как такового соблазна свернуть в сторону либерализма у адвентистской Церкви не было. С самого возникновения своего движения адвентисты единодушно придерживались тех же основополагающих концепций, за которые так ратовали и фундаменталисты, за исключением разве что их строгих взглядов на богодухновение. В этой области, как мы увидим ниже, адвентизм вошел в 1920–е годы довольно разобщенным, а вышел из этого десятилетия гораздо более сплоченным.

В течение 1920–х годов руководители Церкви адвентистов седьмого дня относились в основном с сочувствием к борьбе, которую вели фундаменталисты, но считали при этом, что у них есть серьезный изъян — они не придерживаются таких основополагающих принципов, как седьмой день суббота. Поэтому адвентисты постоянно заявляли, что они и есть единственные настоящие фундаменталисты.

Адвентисты склоняются к более строгим взглядам на инспирацию

Адвентисты седьмого дня, оказавшись в гуще споров о библейском авторитете в 1920–х годах, обнаружили, что их понимание вопросов, связанных с инспирацией, к концу десятилетия приобрело явный уклон в сторону фундаментализма. А. Г. Даниэльс, в ту пору президент ГК, отмечал на библейской конференции 1919 года, что

«среди нас, присутствующих здесь, на этой конференции, есть приверженцы»

как

«мысленной»

инспирации, так и

«инспирации слово в слово»

( Материалы библейской конференции 1919 года. 1 августа, с. 1, 2).

В начале 20–х годов единого мнения по этому вопросу в адвентизме не существовало.

Среди адвентистов всегда были люди, верившие в вербальную инспирацию и непогрешимость Библии. По мнению У. Уайта, высказанному в 1928 году, идею «вербальной инспирации» привнес в адвентизм У. У. Прескотт в конце 1880–х годов. Уайт писал:

«Признание, которое данное воззрение получило у студентов колледжа в Батл–Крике и у многих других верующих, включая пастора Хаскелла, привело к тому, что наша работа бесконечно сталкивалась с разного рода спорами и неурядицами, которых со временем становилось все больше»

( Избранные вести, т. 3, с. 454).

Вполне возможно, Уайт ошибался, полагая, что вербальная концепция была привнесена в адвентизм извне, поскольку некоторые адвентисты, похоже, придерживались ее с самого возникновения адвентистского движения, но в чем он был безусловно прав, так это в оценке масштабов этой проблемы в конце 20–х годов прошлого столетия. С не меньшей уверенностью можно было утверждать, что в начале этого десятилетия непогрешимость и вербальная инспирация Библии имели твердых приверженцев среди адвентистских руководителей. Так, Ч. П. Боллман писал в 1919 году, что Библия была «дана безошибочно точно», а Л. А. Смит с одобрением отмечал годом позднее, что окончившаяся накануне конференция фундаменталистов подтвердила свою приверженность вербальной инспирации ( Ревъю энд Геральд, 3 июля 1919 г., с. 6; 15 июля 1920 г., с. 20). Многие адвентисты в начале того десятилетия применяли концепцию непогрешимости и к трудам Елены Уайт, как, впрочем, и концепцию вербальной инспирации.

Однако следует понимать, что не все адвентистские лидеры придерживались фундаменталистских воззрений на инспирацию. Некоторые из наиболее видных деятелей Церкви занимали более умеренную позицию. Что интересно, к этой группе принадлежала и Елена Уайт.

«Библия, — писала она в 1886 году, — написана по вдохновению Святого Духа, но это не означает, что она отражает способ мышления и выражения мысли, присущий Богу. Стиль ее написания характерен для человека. Бог не представлен как писатель… Авторы Библии были Божьими писцами, но не Его пером… Не слова Библии, но люди, ее писавшие, были вдохновляемы Богом. Вдохновение воздействует не на слова или выражения человека, но на него самого, и разум его, под влиянием Святого Духа, наполняется определенными мыслями. Конкретные же слова, в которые облекаются эти мысли, несут отпечаток индивидуальности. Так распространяются Божественные наставления. Божественный разум и воля объединяются с разумом и волей человеческой; таким образом написанное человеком становится словом Бога»

( Избранные вести, т. 1, с. 21).

О своем собственном опыте она писала так:

«Хотя свои видения я записываю, как и получаю, под влиянием Духа Господня, однако слова, которые я использую для описания увиденного, принадлежат мне лично, если только они не были произнесены ангелом, причем его слова я всегда заключаю в кавычки»

( Ревъю энд Геральд, 8 октября 1867 г., с. 260).

Точка зрения на инспирацию, которую она поддерживала, стала официальной позицией Церкви на сессии Генеральной Конференции 1883 года.

«Мы считаем, — говорится, в частности, в ее резолюции, — что свет, даруемый Богом Его слугам, изливается через просвещение ума, то есть через внушение мыслей, а не (за редким исключением) слов, в которых они должны быть выражены»

(там же, 27 ноября 1883 г., с. 741).

Елена Уайт не только отвергала вербальную инспирацию, но и отрицала свою непогрешимость. Так, она не скрывала свою радость, когда в ходе переиздания Великой борьбы в 1911 году были исправлены некоторые фактические ошибки (подробнее на эту тему см. мою книгу Reading Ellen White , 105—112).

Та переработка, впрочем, вызвала панику среди «вербалистов» в адвентистском стане. Как можно было «исправлять» или «пересматривать» вдохновленное слово в слово писание? После выхода нового издания Великой борьбы в свет У. Уайту пришлось написать С. Хаскеллу, что его мать

«никогда не желала, чтобы наши братья относились» к ее трудам «как к авторитетным источникам исторических сведений… Я считаю, брат Хаскелл, что мы можем навредить служению моей матери, приписывая ему более, нежели приписывает она сама или когда–либо приписывали мой отец, пастор Андрюс, Ваггонер или Смит. Мы проявим непоследовательность, если будем приписывать ее трудам вербальную инспирацию, тогда как сама она