Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем - Марк 1. Фишер

свои права на месторождение, где ты обнаружил золото.

Я просто хотел отдать должное его влиянию и этой странным образом ободряющей общности идей, а также обозначить параллельный интерес к идее утерянных фильмов и фрагментов.

М. Ф. В вашем творчестве присутствует интересный мотив некоторого угасания Лондона – его бездвижности и зарастания зеленью. Можете сказать, откуда он взялся?

Дж. Ф. Когда я впервые приехал в Лондон, он сильно напомнил мне родной Ланкашир. Но Ланкашир пришел в упадок. Фабрики закрылись, экономика застопорилась. Мы себя чувствовали как инки после испанского завоевания. Как беспомощные, тоскующие о прошлом, неприкаянные варвары среди развалин.

В детстве я играл на пустых фабриках – в огромных помещениях, заросших зеленью. Я помню деревья, растущие из зданий. Помню, как порой смотрел на это все и думал, как бы все выглядело, если бы до сих пор работало. Как мы могли бы жить, если бы все до сих пор работало.

Вся моя семья работала на фабриках, заводах и шахтах. И все это потихоньку сходило на нет, исчезало.

Приехав в Лондон, я не мог не задаваться вопросом, может ли и он тоже прийти в упадок. А потом увидел у друга картинку. Это был реалистичный рисунок, на первый взгляд изображавший вид на джунгли свысока. Постепенно становилось ясно, что это вид на заросший город с высокой башни, а потом ты понимал, что это панорама с небоскреба Centre Point и в зарослях просматривается Тоттенхэм-Корт-Роуд, Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-Роуд. Это было как откровение. Этот рисунок просто идеально отражал мое видение того, как весь Лондон зарастает зеленью. Видение тоски и ностальгии с оттенком страха.

Я часто ощущал умиротворение и восторг, когда гулял в определенных частях Лондона. Часто бродил по пустым зданиям и заброшенным, забытым местам, и там это чувство отзывалось во мне действительно сильно.

В 1982‐м я поехал в Шордич и устроил там студию. Когда мы впервые вошли в здание студии, из окон верхних этажей росли деревья. Это очень походило на Ланкашир, весь район был заброшенный, он стал не нужен, потому что раньше там была промышленная зона Ист-Энда. Теперь людей не было, он пустовал. Находясь там, я почувствовал тихое расплывчатое узнавание.

В то время был какой-то коллективный образ заросшего и покинутого города. А может, он всегда есть. Подобные образы можно было встретить у Балларда, Берроуза, Филипа Дика. У писателей-фантастов, описывавших недалекое будущее, проводивших мысленные эксперименты, исследовавших суждения и вероятные последствия непризнанного настоящего – что, на мой взгляд, очень ценно. Они предлагают нам посмотреть на наше тщеславие и на то, что мы делаем, и поразмыслить об этом. Таким образом они продолжают непрерывную череду художественных образов: от религиозных мифов и фольклора до научной фантастики.

М. Ф. Похоже, эта идея заросших городов неосознанно резонирует: она очевидно присутствует в полотнах сюрреалистов, к которым вы постоянно делаете отсылки, особенно в своих ранних работах.

Дж. Ф. Да, и это тоже. В научно-фантастических фильмах часто встречаются кадры – на мой взгляд, очень красивые – того, как кто-то идет по заброшенному городу.

За все время в культуре накопилась череда подобных визуальных образов: из фольклора и сказок, из архитектурных капризов и заросших романтических садов; и по-настоящему искаженных, таких как тюрьмы и руины Пиранези, полотна Макса Эрнста, «Вавилонская башня» Брегеля, фоновые локации на картинах Босха, а также городские пейзажи и тени у де Кирико.

Один из самых шокирующих и пронзительных – кадр из «Планеты обезьян», когда в конце оригинального фильма мы видим опрокинутую статую Свободы, занесенную песком. По-настоящему потрясает, когда смотришь в первый раз. Современное переосмысление «Озимандии» Шелли.

Сияние, которое я порой упоминаю, примерно из этой же области. Мне часто кажется, что люди, на которых я смотрю, будто застыли и они словно светятся изнутри. Их кожа кажется полупрозрачной, и они существуют в своем собственном времени. Я при этом чувствую покой, отчуждение и тепло. Это может произойти за секунду. В самых бытовых ситуациях в городе. Становится ясно, что ты смотришь не на отдельного человека, а на некий поток или водопад.

Так случилось вчера в супермаркете. Я случайно увидел молодую женщину, которая выглядела как преображенная скрытая Богородица. Одета она была в джинсы и футболку – обычная женщина. Но в то же время звено в неразрывной цепи, прекрасным образом генетически и физически связанная с другими эпохами – как прошедшими, так и еще не материализовавшимися. Она просто светилась. Тихим неосознанным светом. Вечная Женщина.

М. Ф. Вы работаете в основном с абстрактными эмоциями; такое впечатление, что вы погружаетесь в эти состояния, не касаясь того, как их традиционно кодифицируют. У вас часто встречаются слова «ангельский» и «ангел»…

Дж. Ф. Да, очень опасная территория, особенно учитывая, что эти термины присвоили себе ньюэйджеры. Я надену сутану «серого кардинала» и попытаюсь всё пояснить.

Многое проистекает из моих так называемых «мысленных экспериментов» – я к ним прибегаю постоянно, чтобы добраться до полузахороненных или еще недооформившихся осознаний. Если вам интересно, я попытаюсь обрисовать парочку.

Во-первых, меня интересовала – и до сих пор интересует – идея параллельных эволюций: представьте себе что-то, что могло эволюционировать вместе с нами, но о чем мы еще толком не знаем, что мы еще не обнаружили.

Сюда может относиться нечто, существующее в другой плоскости или другим способом, или нечто, столь похожее на человека, что мы принимаем его за человека, хотя это может быть не так. А они живут среди нас незамеченными. Это возможность, что другие формы жизни эволюционировали параллельно с нами, но находятся слишком близко, чтобы мы смогли их распознать.

«Прятаться у всех на виду» – прекрасная идея, очень интересная сама по себе. С одной стороны, она связана с ловкостью рук, фокусами и аферами, а с другой – с очень тонким восприятием на базе интуиции. Она могла бы породить чрезвычайно трогательные, хрупкие, нежные моменты. Метафорически очень резонансные.

Еще одно: меня очень занимает идея сингулярности. Событие, которое происходит лишь однажды или раз в тысячу или миллион лет.

Возможно, существуют ритмы, которые простираются на десятки миллионов лет и, следовательно, для нас нераспознаваемы как нечто большее, чем отдельные несоединимые и необъяснимые события.

Но тот факт, что мы не знаем контекста, куда бы они вписались, не означает, что его нет.

Еще один мысленный эксперимент выдвигает гипотезу о том, что ангелы есть связь между вещами. Сущность, существующая лишь в промежутках. Своего рода сеть или соединение. Они возникают исключительно как неотъемлемый, невидимый и неожиданный компонент в эволюции среды, поддерживающей то, между чем они существуют. Они не могут существовать сами по себе.

Со многими из нас случается всякое (начиная от совпадений и т. д.) – такое, что нельзя объяснить с помощью привычной системы координат.

Подобные вещи меня очень интересуют – всегда интересовали. Через такие вот странные моменты мы ловим проблески чего-то, выходящего за пределы наших привычных представлений о мире; проблески восприятия, альтернативного нашему; по-моему, это очень ценная возможность и за нее стоит держаться. Осознание того, что, возможно, в нашем восприятии есть пробелы, которые мы пока еще не способны заполнить.

М. Ф. Да, и мне кажется, что в вашем творчестве один из мощнейших аспектов – который проявляется в «Tiny Colour Movies», но, если приглядеться, присутствовал всегда, – это ваша способность работать со светлыми, позитивными чувствами, которые при этом жутковаты, таинственны и обладают своего рода тихой безмятежностью.

Дж. Ф. Хорошо. Для меня почему-то это всегда было ключевой составляющей подобных переживаний. Ощущение абсолютного покоя и неподвижности. За километры от любых тревог. Мне это кажется глубоко позитивным.

Это противоположность нервному возбуждению, которое мы получаем, скажем, от рок-н-ролла… Мне кажется, мы вообще любим все, что нас будоражит, будь то искусство,