Выстрелы с той стороны - Александр Ян

Глава 8. Гамбургский счет

Він, швидко поробивши човни,

На синє море поспускав,

Троянців насаджавши повні —

І, куди очі, почухрав.

Та зла Юнона, суча дочка,

Розкудкудакталась, як квочка.

Енея не любила — страх.

Давно уже вона хотіла,

Щоб його душка полетіла

К чортам — і щоб і дух не пах.

Котляревский И. «Энеида»[19]

Кильский канал имеет в длину сто с чем-то километров, а пройти его нужно быстро — компьютеры компьютерами, связь связью, а к полуночи яхтам здесь положено причаливать. Терять ночь Энеуш не хотел. Поскольку из «Стрелы» на моторе при встречном ветре можно было выжать максимум двенадцать узлов, то двинулись рано-рано, едва только заработали шлюзы. К полудню Энеуш с удовольствием отметил, что пройдено больше половины пути. Он стоял у штурвала, ленивый июльский бриз чуть шевелил его отросшие за два месяца волосы, а у Мэй замирало сердце от того, как он хорош.

Все было почти как раньше. Как при Пеликане, когда они приходили с попутным ветром в страну, где жил тот, кому незачем жить, наземным транспортом сокращали расстояние между ним и собой до необходимого минимума и, нанеся удар, снова уходили с ветром. Только сейчас вместо Каспера и Густава был Энеуш. Повзрослевший, изменившийся почти до неузнаваемости.

Все было так… И все не так! Мэй казалось, что она висит в воздухе. Землю из-под ног вышибли: штаб предал двух лучших руководителей групп. Потому и предал, что лучшие. И теперь они сами по себе. За ними охотится СБ. После Курася — наверняка и подполье. И если обманка, скормленная людям де Сальво, не сработает — будет еще и мафия. Они шестеро — против целого мира. А Энеуш ведет себя так, словно для него это самое обычное дело: стоять против целого мира. И как его, такого, не любить — «пока смерть не разлучит нас…»

И даже потом. Если поп не врет и там будет какое-то «потом».

…Документы на яхту при помощи Антона сладил Стах. Фальшивая регистрация. Автомат её пропустит, человек — тоже, а вот глубинной проверки она не переживет. Но её никто из них не переживет. Настоящую регистрацию сделают потом, чтобы обеспечить судну «алиби». После Курася Европол если не на ушах, то как минимум начеку. А после Гамбурга, если в Гамбурге что-то случится… У Мэй были дурные предчувствия насчет Гамбурга. Так уж складывалась её судьба, что там всегда что-то случалось. Там погиб Густав. Там погиб его нерождённый ребёнок. Там был подписан приговор всем её возможным детям. Там она полгода назад от тоски и скуки сошлась с Десперадо, и как же теперь стыдно было смотреть в его говорящие глаза, сказав ему «нет» после двух «да»…

Да, все как бы по-старому — пришли с ветром и ушли с отливом. Только теперь над ними никого — только небо. Поп верит, что не пустое, и стрига верит, что не пустое, а Энеуш изо всех сил старается поверить. Если бы не вылечившийся стрига — Мэй решила бы, что это слабость: человек потерял всех, кого любил, и ему понадобился Боженька. Но стрига — он всё менял.

Ей удалось найти для Игоря место только после Братиславы. У нее клекот в горле стоял, когда стрига перехватил командование над группой, будто так и надо. Но Энеуш промолчал — и сама она тоже. А этот взял, сделал дело — и отдал обратно. И тогда Мэй успокоилась. Потому что тот, кто утверждает, что у оружия нет души, никогда не имел правильного оружия. У Энеуша теперь два меча — только и всего.

Слухи о данпилах ходили в подполье все время. Данпилом, вроде, был первый руководитель «Шэмрока», Чак О'Нейл. Те, кто видел его в бою, рассказывали, что силы он нечеловеческой — и заживало на нем как на варке; говорили и об остервенелой набожности. Официально считалось — и в СБ, и в подполье, — что он сумасшедший. Все, кто был знаком с его воззваниями, в это легко верили: не может же нормальный человек серьезно писать, что старшие — порождения Сатаны. Они, конечно, дрянь и всех их надо бы под корень, но Сатана — это только в больном мозгу уместиться может. Но вот появился стрига и этот поп, и Мэй читала в глазах Энеуша готовность принять существование Сатаны хотя бы как рабочую гипотезу. А вот это уже было серьезно.

Что это для тебя? — допытывалась она поначалу, когда опасалась за его рассудок. Как ты это себе представляешь — Бог, дьявол и все прочее? С трудом, признался он. Многое не укладывается в голове, целая куча там разных антиномий, типа свободы воли и благодати, или всемогущества и попущения злу… Я вообще стараюсь над этим голову не сушить, для меня это свод правил. Мне их пересказали, дали прочитать, я нашел их приемлемыми и принял. Может быть, это в какой-то момент даст мне козырь в борьбе с варками, а если и не даст — ну, это, по крайней мере, не больно и бесплатно. И что, и все? — удивлялась Мэй. Вот просто свод правил — и только? Нет, не только, — Энеуш ответил на этот вопрос, слегка помявшись. Ты будешь смеяться. Не буду, честное слово. Скажи. Хорошо, только ты, правда, не смейся. Мне сказали, что эти чудеса — ну, спонтанные исцеления, как минимум — совершались и у евреев, и вроде бы даже у мусульман… Но если бы Костя был раввином, и вот точно так же изгнал из Игоря симбионта — я бы все равно не обратился в иудейство, со всем моим уважением. Бог, который где-то там вне времени, вне всякой опасности сидит и рулит, и свысока нам тут попускает то Полночь, то орор, то высоких господ — не нравится мне этот Бог, хоть вы мне сто вампиров перед самым носом исцелите. Это Бог не из моего клуба. А тот, который один раз повисел на кресте и усвистал обратно на свое небо, чтобы рулить вне всякой опасности — он из твоего клуба? Ну вот, а сказала, не будешь смеяться. А я не смеюсь. Мне совсем не смешно. Я хочу знать, с чем ты связался, с чем я связалась. Ты связалась со мной. Мэй, прошу, пойми меня. Мне очень важно, чтобы ты меня поняла. Ты знаешь, что о нас говорят и думают люди, большинство людей. То же, что мы говорили об О'Нейле, и еще хуже. Нас ненавидят, Мэй. И часто — за дело. И мы перегораем от того, что перестаем видеть смысл во всем этом. Когда Ростбифа и этих добровольцев несчастных грузили в труповозку, я стоял в толпе — и не видел ни одной слезы. Ни одной. Тут задумаешься — а нужно ли все то, что мы делаем? И кому? И не уроды ли мы в самом деле? Может, мир в порядке — а спятили мы? Может, это нормально — отдавать людей на съедение, а мы дурью маемся? Может, то, что нас травят, как крыс — правильно? А там, в деревне, я валялся раненый и читал Евангелие… и мне как будто сустав вправили, Мэй. Я понял, что мы не уроды. Что бы ни говорили о нас, мы не уроды. Мы восстали против того, что и в самом деле терпеть нельзя. Для кого как, а для меня вот это была благая весть, самая лучшая на свете. И Он — парень из нашего клуба.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});