Утоли мою месть, пуля - Алексей Макеев

Ствол «макарова» уперся в затылок, Поляков вывернул Илье руку так, прижал перехваченное запястье к лопаткам и подтолкнул перед собой. Шаг, два, три – Тынский оборачивается словно нехотя, спускается с постамента, Меркушев поднимает голову, и на его губах появляется пена, на подбородок тянется ниточка слюны. «Изменился ты с тех пор, как я тебя на скачках видел». Илья не сводил с Меркушева взгляда, а краем глаза видел, как Тынский идет к ним, выставив перед собой пустые руки. И словно невзначай загораживает Меркушева от выстрела. Одет господин начальник службы безопасности легко – светлая рубашка, брюки изящными складками спадают на чистейшие ботинки, но это ровным счетом ничего не значит, ибо прогресс на месте не стоит и бронежилеты научились делать не толще бумажного листа. Но такой лист и пулю легко остановит, и от ножа защитит, носитель же отделается легкой контузией и изумлением, что жив остался. Голова, правда, открыта, и если силового поля вокруг нее, наподобие нимба, нет, то прострелить черепушку можно легко и непринужденно, даже из примитивного «макарова». Но для этого надо хорошенько прицелиться и держать при этом пистолет обеими руками.

– Опусти ствол. – На Илью Тынский глянул только один раз, да и то мельком, и сразу переключился на Полякова.

Пока все, как и предполагалось – полкаш сначала решит свою проблему, шантажист никуда не денется, ибо некуда. Повылазили олени со всех сторон – люди Тынского словно из воздуха концентрировались, Илья начал их считать, но бросил. Отметил только, что путь к коллектору перекрывают двое элегантных молодых людей с короткостволами в руках, сделал вид, что оступился, и рухнул на колени. Поляков его не держал, наоборот, пнул в спину. Илья с готовностью повалился на траву и приподнялся на локтях.

– Оружие убери, – ровным голосом повторил Тынский. – И все обсудим…

Справа грохнул выстрел, за ним еще один, его перекрыла короткая очередь, строй эсбэшников немедленно поредел – их стало меньше на целую троицу. Ого, похоже, рано он поляковских головорезов со счета списал, тут имела место быть хитрая комбинация, и еще вопрос, чья сегодня возьмет. Тынский, пригнувшись, ушел вбок, опередив пулю из «макарова» на доли секунды, она влетела в замшелый мрамор, отскочила, выбив из камня фонтанчик осколков. Меркушев прекратил мотать головой, обернулся, подобрал пару некрупных белых осколков и принялся запихивать их в рот, размазывая слюни рукавами дорогого пиджака. «Точно, шизофрения – это наследственное заболевание». Илья пополз к постаменту. Грех упускать такую возможность, Валерка безумен на всю башку, это видно, его и голыми руками придушить не грех. Снова выстрел, за ним очередь, крики боли, команды Тынского, снова выстрелы – одна пуля вонзилась в землю едва ли не перед носом, Илья откатился вбок и тут же получил удар в спину. В грохоте перестрелки и криках он ничего не понял, развернулся на живот и пополз дальше.

– Да будет воля Твоя!.. – орал над головой Поляков, он ловко пригнулся, присел, выщелкнул из «макарова» пустой магазин, загнал в него новый. И выпрямился в полный рост, поднял пистолет, прицелился. Повернулся к Илье и выстрелил, позади раздался вскрик, затем негромкий мягкий звук – кто-то упал на траву. «Спасибо, друг». Благодарить Полякова было не за что, эсбэшник целился в «батюшку» и, отвлекшись на Илью, получил девять граммов в живот. А сам «послушник» выглядел неважно – двигался как-то скованно, неуверенно, подволакивал правую ногу и прижимал ладонь к бедру. Но как и положено фанатику, пер, как Терминатор, к своей цели – к постаменту над костями знаменитой в далеком прошлом балерины, где Меркушев, не обращая ни малейшего внимания на выстрелы, слюнявил, как младенец пустышку, осколок мрамора. И так увлекся, вошел во вкус, что ничего вокруг себя не замечал, да и Тынский его больше не прикрывал, пропал Тынский из виду. Илья, как ни смотрел по сторонам, нигде господина начальника службы безопасности «Трансгаза» не видел.

«Ладно, вы тут веселитесь, а я пошел». Илья вскочил на ноги и, пригибаясь, кинулся в обход могилы Искриной в ближайшие кусты, налетел на кованую ржавую ограду и снова упал на землю – выстрел грянул совсем близко. Снова очередь, быстро оборвавшаяся, короткий вскрик и еще пара выстрелов – и стало очень тихо. Илья приподнялся над травой, осмотрелся – Меркушев свалился с постамента и лежит на боку с дырой в башке, волосы в крови, глаза открыты, слюнявый рот перекошен. И поблизости растянулся на траве Поляков – длинный, в черной рясе, лицом вниз, руки выброшены над головой, словно тянется к Валерке придушить его, если пуля не поможет.

«Повезло тебе». Илья вскочил, глянул еще раз на убитых, на заляпанный багровыми липкими ошметками профиль балерины и рванул через кусты. Перемахнул ограду, миновал осыпавшийся от времени каменный крест, еще прыжок, новые заросли. Велик был соблазн мотануть сразу к кладбищенскому забору – он удобный, невысокий, через такой лазить одно удовольствие, да и бежать недалеко, – но не рискнул. Мчался, петляя, между ангелов, скорбных херувимов и плачущих фигур, назад не смотрел, а только перед собой, прислушивался к тишине. Все, стрельбы больше не слышно, звуков погони тоже, что и требовалось доказать. Тынский, как и предполагалось, начал с Полякова, а может, сам его и пристрелил. Или не пристрелил, а сейчас в темпе полуживого допрашивает, ибо слова свои про бульдозер и мусорный полигон «батюшка» должен разъяснить в первую очередь. А шантажист тем временем бежит мимо могил вниз по пустой, посыпанной песком дорожке, ориентируясь на почти провалившуюся крышу чумного склепа. Добежал, постоял пару секунд, переводя дух и озираясь, – никого, только кусты шевелятся под ветром да каркают на березах осмелевшие вороны. И коллектор никуда не делся – вот он, родимый, и решетка по-прежнему отогнута – заходи кто хочешь.

Под ногами снова захлюпало, обувь мигом промокла, Илья бежал, глядя под ноги, вспугнул стаю крыс, догрызавших собачьи останки, остановился, прислушался. Стучит что-то, даже грохочет поблизости так, что стены трубы дрожат, – все верно, станция близко, до нее еще минут пять быстрым шагом, и дверь в будке, хочется верить, открыта, только вот темно тут, и идти надо осторожно, чтобы ни на какую дрянь не нарваться. Илья всмотрелся в полумрак, спиной к стене пробрался мимо свежего завала из перевернутого кресла и пары мешков с гниющим содержимым, добрался до изгиба трубы, выглянул, посмотрел вперед. Темно, только стены снова дрогнули, на голову посыпался мелкий мусор, земля, и вроде слышатся шаги за спиной. Илья снова влип в стену, обернулся, прислушиваясь к звукам, – нет, показалось, это просто капает вода и колотится сердце после гонки. Шагнул вперед, успел отшатнуться от метнувшейся наперерез тени, но от удара в переносицу шарахнулся назад, врезался затылком в свод трубы, а после удара в живот перестал слышать и видеть.

Но разлеживаться ему не дали, пощечины, от которых того гляди оторвется голова, вернули обратно, в трубу, вернее, на ее дно. Руки со знанием дела скручены за спиной, между лопаток явственно ощущается подошва чьего-то ботинка. И снова пованивает, но не разит наповал, а смердит словно исподтишка, явно обглоданными останками псины, они тут недалеко лежат… И народу вокруг полно, по голосам Илье показалось, что их пятеро, но из разговоров ничего не понял, мешал шум в ушах и шипение рации. Внезапно все стихло, даже с потолка перестало капать, люди замерли, и в тишине Илья явственно услышал звуки шагов. Кто-то шел – не быстро, но и не нога за ногу, приближался неотвратимо, толпа над головой перестала дышать, подошва со спины исчезла, а этот кто-то был уже рядом, присел на корточки и дернул Илью за волосы, поднимая ему голову.

– Кондратьев Илья Михайлович, он же Андреев Илья Иванович, или Москит. Добегался, скотина! – Тынский говорил так спокойно, словно лекцию по резьбе собак своей зондеркоманде читал. Узкая, с впавшими щеками рожа каменная, губы сжаты, и даже не вспотел, благоухает туалетной водой, на левом запястье блестит широкий браслет дорогих часов, и ботинки не промокли, словно по воде аки посуху шел. Большую работу провернул господин полковник, большую и кропотливую, все хвосты подобрал, все следы вынюхал, не сам, понятное дело, помог кто-то, даже легко предположить, кто именно. А посему отпираться глупо, да и незачем, подергаемся еще и господина Тынского заодно подергаем, а дальше поглядим.

– Херр полковник, – через силу улыбнулся Илья. – Я вам тоже рад…

Тынский чуть наклонил голову, скривил губы и, коротко размахнувшись, врезал Илье кулаком в висок. И добавил по многострадальному затылку, отчего в коллекторе стало темно, тихо и спокойно, как в тихий час в детском саду.

На этот раз возвращался он долго, сначала слух вернулся, потом Илья почувствовал запах теплых, нагретых солнцем досок, что неудивительно, – лежит, прижавшись к ним щекой, а перед глазами мельтешат черные мушки, ползают и гудят. Гнусно гудят, низко и угрожающе и очень близко, но замолкают, зато на щеке и лбу чувствуются тонкие прикосновения, словно кто-то водит по коже толстой ниткой. Потом сообразил, что руки свободны, а вот зрение вернулось в последнюю очередь, причем черные толстые мушки вытянулись, приобрели объем и цвет. Черно-желтый, с длиннющим жалом, заостренным к хвосту телом и жесткими крыльями. И куда ни посмотри – их прорва, ползают по прилепленным к стенам и потолку здоровенным комкам из жеваной бумаги, по доскам, по голове, снуют через прорубленное в стене отверстие. Илья вскинулся, зажмурился от боли и, получив хороший пинок по спине, снова свалился на пол. Потревоженные твари подорвались одновременно, гигантский рой поднялся к потолку то ли сарая, то ли кладовки. Илья вжался в пол и старался не шевелиться. По хребту пробежал холодок, желудок съежился, горло перехватил спазм.