Фальшивая Венера - Майкл Грубер

— Вы великий художник, Уилмот, и теперь, когда мы с вами нашли друг друга, вы выполните то, что предначертано судьбой, вы станете моим Веласкесом. Вот чего вы хотели всю свою жизнь: писать так и получать за это вознаграждение, я не прав?

И знаешь, он был прав. Именно этого я хотел. Именно этого я хотел всегда, но сам не догадывался до настоящего момента.

Я сказал:

— А вы король Испании.

— Да. Я король Испании, — кивнул Креббс.

И никакой иронии. Мы пребывали в зоне, свободной от иронии, что я также находил странным и бодрящим.

— Хорошо, ваше величество, — сказал я, — где мне предстоит работать? Здесь, в Венеции?

— Нет, в Риме, разумеется. Все уже готово.

* * *

Я и Слотски вернулись к катеру и поднялись на борт, и как только мы отошли от причала, я повернулся к нему и сказал:

— Знаешь, Марк, я не ожидал от тебя подобной шутки!

— Боже милосердный, Уилмот! Думаешь, я представлял себе, что предложит этот сумасшедший? Я просто решил, что он даст тебе новую работу по реставрации. Ты думаешь, мне нравится, когда мне угрожают смертью, твою мать? Я продаю произведения искусства, и только! Я думал, что прямо там наложу в штаны.

— Дружище, не вешай мне лапшу на уши. По-моему, мы уже перешагнули через это. Я кое-что слышал о герре Креббсе из других источников; он не обычный торговец работами старых мастеров, и если это знал я, ты тоже должен был знать. Это ты все подстроил, но у тебя трусливая заячья душонка, и ты никак не мог собраться с духом и посвятить меня в ваши планы, а потом было уже слишком поздно. Почему? Потому что ты чертовски хорошо понимал, что если бы я знал, то ни за что бы не вляпался в это. Так что выкладывай все начистоту!

— Клянусь богом, я понятия не имел, что Креббс говорит о подделке. Я бы ни за что не втянул тебя в такое…

Шагнув к нему, я схватил его за плечо и притянул к себе.

— Марк, позволь прервать тебя здесь, — сказал я ему на ухо. — Я зол. Вообще-то я человек мягкий, но, подобно многим мягким людям, когда я взрываюсь, я становлюсь неуправляемым. Меня трясет от адреналина, и, наверное, в настоящий момент я обладаю нечеловеческой силой, о чем ты, конечно, читал, так что, малыш, если ты не выложишь начистоту все о Креббсе и этой поганой сделке, я вышвырну тебя за борт.

И после небольшой внутренней борьбы он выложил всю правду, потому что я действительно готов был бросить его в море и он это прекрасно понимал. Наверное, главную роль сыграл даже не страх утонуть, а тревога за костюм стоимостью четырнадцать тысяч долларов и пятисотдолларовые ботинки.

— Ну хорошо, говорю как на духу, — начал Марк. — Во-первых, что тебе известно о кражах произведений искусства?

— Достаточно, чтобы знать, что девяносто пять процентов всех краж — это когда какой-нибудь тип срывает картину со стены и бежит к выходу. В большинстве музеев система безопасности ни к черту не годится.

— Совершенно верно. Но я сейчас имею в виду оставшиеся пять процентов. Я говорю об известных картинах, которые никогда нельзя будет продать открыто. Предположим, кражу совершили воры, обладающие хоть крупицей мозгов. Как им поступить со своей добычей?

— Выкуп?

— И это тоже, однако на самом деле когда профессиональные воры похищают ценное произведение искусства, оно им нужно в первую очередь как финансовое поручительство. Криминальным предприятиям так же приходится одалживать деньги, как и законопослушным, и, очевидно, они не могут воспользоваться легальными источниками кредита. Картину стоимостью двадцать миллионов долларов легко перевозить, легко прятать. Я даю тебе свою картину, а ты даешь мне пять миллионов, которые мне нужны на покупку партии героина или оружия, а когда я распродам свой товар, я верну тебе твои деньги плюс процент, а ты вернешь мне картину. А если у меня возникнут непредвиденные сложности, ты оставишь картину себе. Нам известны картины, которые неоднократно использовались в качестве залога. Это гораздо лучше наркотиков или наличных, потому что значительно меньше вероятность мелких хищений; в каком-то смысле для плохих ребят это вроде векселя.

— А я полагал, эти ребята просто пристреливают тех, кто не возвращает долги.

— О, бывает и такое, бывает и такое, однако деньги таким способом не вернешь. А имея дело с произведениями искусства, можно прикрыть себе задницу.

— И каким боком сюда попадает наш друг?

— Сейчас расскажу. Задумайся вот над чем: в каждый конкретный момент в подпольном мире плавает пара десятков значительных работ, а эти ребята далеко не всегда ценители искусства. Сам по себе Ренуар им не нужен. И когда надобность в закладе отпадает или же владельцу срочно нужны наличные, как он поступает? У него есть нечто стоимостью двадцать миллионов, и он понятия не имеет, что с этим делать. И вот тут появляется Креббс.

— Он продает краденые произведения искусства. Потрясающе. И кому же он их продает?

— Тем людям, о которых он говорил. Богатым придуркам, которым наплевать на происхождение картины.

— А теперь позволь мне высказать свою догадку: ты подыскиваешь ему этих богатых придурков.

— Ты что, спятил? Я уважаемый бизнесмен, мне нельзя связываться с торговлей краденым.

— Так какова же твоя роль?

— Я выступаю в качестве консультанта.

Я рассмеялся Марку в лицо.

— Я серьезно, — обиделся он. — Без шуток. Ему же нужно с кем-то поговорить.

— Кому, Креббсу? Марк, при всем уважении, Креббс не нуждается в твоих советах по поводу живописи.

— А я этого и не утверждаю, но ему нужен респектабельный торговец, чтобы получить выход на музеи. Конечно, солидные учреждения не занимаются грязными делишками, но Креббс действует хитро. И когда приходит срок, некто, пожелавший остаться неизвестным, предлагает галерее Марка Слейда краденого Ренуара. Хочет ли музей вернуть картину? Разумеется, хочет, как и страховая компания, выплатившая страховку. Я устраиваю возвращение картины и передачу денег и получаю комиссионные. Кое-что достается вору, Креббс чист, страховщик сокращает потери, картина снова висит на стене музея. Все счастливы.

— Значит, ты ширма. Накладная борода.

— Можно и так сказать. Но с точки зрения музея я герой. И все это делается без излишней огласки. Ты вот, к примеру, знаешь меня много лет, но даже не догадывался об этом.

— Но если честно, я не слишком удивлен. А что по этому поводу думает полиция?

— Какая еще полиция? О некоторых кражах даже не заявляется, но даже когда это и происходит, большинство полицейских считают, что можно найти лучшее применение своим силам — вооруженный тип, ограбивший винный магазин, банды наркоторговцев, насильники. Поверь, полиции нет никакого дела до того, что какой-то богатенький козел лишился пары своих картин, особенно если в конце концов он получил их обратно. Конечно, ее заинтересует, если кража произведений искусства ведет к наркокартелю или к крупному торговцу оружием, но если нет — значит, нет.

— Даже если речь идет о подделках?

— Почему ты говоришь о подделках? Подделка — это когда я рисую твою подпись на чеке и снимаю деньги с твоего счета. Подделка — это подложное завещание, когда денежки тети Агаты достаются коварному племяннику, а не приюту для бездомных кошек. В этих случаях есть пострадавшая сторона. А здесь ты создаешь произведение искусства, неотличимое от оригинала. Неотличимое! Где пострадавшая сторона? Покупатель смотрит на картину, и его переполняют те же самые гордость и радость, как если бы она была творением рук какого-то типа, умершего триста лет назад. И как верно заметил Креббс, откуда, черт побери, мы знаем, что та или иная работа является подлинной? Потому что так сказал какой-то умник, которому заплатил продавец? Вся эта компетенция — полное дерьмо от начала до конца.

— Так что почему бы и нам не получить свою долю?

— В самую точку, черт побери! Послушай, ты, наверное, не знаком с дельцами с Уолл-стрит — всяческими биржевыми маклерами, специалистами по слиянию и разделению, управляющими страховыми фондами, а я с ними знаком. Это мои лучшие клиенты. Чаз, поверь мне, это полные кретины. Когда рынок на подъеме, они финансовые гении, а когда рынок падает, это не их вина и они исчезают со своими миллиардами. Эти люди способны за один вечер прокутить в баре пятнадцать тысяч долларов, и они даже не задумываются об этом. И ты хочешь, чтобы я был скрупулезно честным в отношении подлинности картин, которые я им продаю?

— Это твоя точка зрения.

— Эта точка зрения единственная разумная, учитывая то, каков наш мир. Послушай, Чаз, я люблю живопись. Это то, что нас связывает, меня и Креббса. И дело не только в тщеславном желании обладать чем-то значимым. Это единственное настоящее, твою мать, что осталось. И мне нравится твоя работа. Ты замечательный художник, и каждый раз на протяжении всех этих лет, когда я видел очередное твое творение в каком-нибудь журнале, это пронзало меня в самое сердце и я думал: «Какое расточительство!» Ну хорошо, пусть ты не хочешь выставлять свои работы, я даже не буду спрашивать почему, но, честное слово, мне всегда хотелось вытащить тебя из этого грязного мира, где ты надрываешься за три, четыре, пять «кусков», живешь в самой настоящей заднице, никогда не отдыхаешь, не получаешь признания, которое заслуживает твоя работа, и когда сейчас подвернулась эта возможность…