Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом - Крисанн Бреннан

В компании могучего учителя и взрослых студентов я успокоилась и осознала, что я в комнате сидящих Будд. На протяжении часа, пока говорил учитель, из палочек с благовониями струилась вверх волна голубого дыма, чтобы сначала заполнить все пространство вокруг, а затем осыпаться белым пеплом в чашу, откуда она исходила. Как только село солнце, небо окрасилось в темный цвет, а внутри помещения разлился тонкий свет от свечи. По мере того как учитель делился с нами своими размышлениями, я вдруг почувствовала единение со всеми немногими, присутствующими в комнате. И в то же время это чувство было близко к великодушию и, казалось, охватывало весь мир, как будто ты наткнулся на совершенную, красивую ракушку, сложную и невредимую, лежащую на берегу, – подарок от турмалинового моря. «Что я нашла?» – спрашивала я себя. На протяжении следующих трех лет я выслушала огромное количество лекций, похожих на эту первую.

Неожиданно учитель прекратил свою речь. На его глазах появилась легкая повязка, когда он оставил нас изучать глубины своей души. Звеня подносами, на которых располагались белые чашки, два чайника зеленого чая и небольшое печенье, в помещение вошли два человека. Один за другим были обслужены все присутствующие в комнате: кружка, чай, салфетка и печенье – оба официанта подходили к каждому, кланялись, опускались на колени и снова поднимались, чтобы перейти к следующему человеку.

После медитации, лекции, выпитого чая и возврата чашек прозвенел миниатюрный звонок, и все поклонились друг другу. Всё закончилось. Люди встали на колени, чтобы взбить свои подушки, а потом поднялись. Держа в одной руке дзафу и дзабутон, каждый по отдельности кланялся и дотрагивался другой рукой до того места, где только что сидел, отдавая дань уважения пространству, которое их приютило. Затем все бесшумно двинулись к выходу, сделав последний поклон перед дверью, прежде чем ступить на ночной свежий, прохладный воздух. На улице люди очень тихо говорили и смеялись, когда обувались, а их брюки трещали на коленях.

Я пыталась выяснить имя учителя у одного из мирских монахов, парня по имени Траут, который был так любезен и представился. Однако его поведение изменилось, когда я неверно назвала его учителя Чино. Имя учителя было Кобун, а Чино – фамилия. Кобун Чино Сэнсэй, то есть учитель Кобун Чино. Позже он стал Кобун Чино Роши, то есть мастер Кобун Чино. Все слоги из имени учителя были настолько мне незнакомы, что я не имела ни малейшего представления, где начинается или заканчивается тот или иной звук. Я старалась, как могла, однако без особого успеха. Очевидно, этим я обидела монаха, который, казалось, возмутился. «Тебе бы понравилось, если бы я звал тебя Бреннан?» – воскликнул монах. «О, парниша, как же тебя легко обидеть!» – подумала я. Позже я поняла, что требование Траута быть точной в своих высказываниях является ключом ко многим важным вещам.

Вскоре после этого я узнала, что Кобун, которому тогда шел пятый десяток лет, прибыл в США, чтобы стать настоятелем в калифорнийском буддийском монастыре Тассахара по просьбе Сузуки Роши, и покинул Японию, не получив благословения своего учителя. В культуре, в которой такое большое значение отводится церемониальному порядку, очищению и согласованности, Кобун отважился на большой риск, отправившись в Америку. Лишь позже – намного позже – его учитель воздал ему полностью по заслугам и сказал, что он поступил правильно.

Та ночь в зендо заставила мою голову кружиться. Пока я суммировала свои самые первые впечатления и собиралась уходить, я оглянулась по сторонам и, к своему большому удивлению, заметила Стива всего в восьми футах от меня. Я не видела его и не получала от него ни одной весточки со времен нашей встречи на ферме Роберта. Он стоял в стороне от группы, ожидая в полутьме. Учитель повернулся к нему спиной, заставляя Стива ждать, и приветствовал подходящих к нему людей, исполняя часть вечернего ритуала. Ученик, ожидающий учителя, – эта ситуация стара, как сам мир. Стив был максимально сконцентрирован, однако выглядел настолько худощавым и уязвимым – казалось, он едва держится на ногах. Мое сердце наполнилось жалостью, однако я также была просто очень рада видеть его, так что подошла, чтобы поздороваться. Тем не менее, когда он заметил меня, я увидела, как его лицо перекосилось от мысли: о нет, только не ты.

«Когда ты вернулся с фермы? – спросила я. – Ты живешь у родителей?» Стив давал расплывчатые и односложные ответы и смотрел на меня свысока, словно я была дном очень глубокого ущелья. Он превратился в чужака, и это потрясло меня до глубины души. Я попрощалась и ушла так быстро, как могла.

Во время следующего сеанса медитации в среду я избегала Стива, чтобы не заставлять никого из нас испытывать дискомфорт, однако в конце вечера он подошел ко мне и спросил, не хочу ли я зайти в гости к его родителям на ланч на следующей неделе. Я согласилась.

Я была рада снова увидеть Клару и за короткое время нашего общения почувствовала, что она стала великодушнее и веселее. Она отвела меня на задний двор, где на небольшом травянистом бугорке сидел Стив и смотрел на небо. У него было радостное, изумленное выражение лица, а вокруг него концентрировался такой гул энергии, словно кто-то только что совершил хлопок двумя огромными музыкальными тарелками над его головой.

Задние дворы в пригородах Калифорнии часто бывают огорожены шестифутовым забором из красного дерева по границам участка. Как правило, они состоят из небольших, имеющих форму боба лужаек с бобовидными террасами и бобовидными бассейнами. После огромных лесов Среднего Запада эти задние дворы всегда казались мне крошечными, но также и необычными, как зимний сад, украшенный экзотическими цветами и солнечным светом. И мне всегда нравилось то, как они, казалось, создают личный участок неба – одновременно особенно и отчасти скупо.

Все то время, что я знала Джобсов, их задний двор был бесплодной, выжженной землей. Далеко не личный райский уголок, их двор представлял собой пустую коробку с традиционной лужайкой с ползучими сорняками и пятнами от воды, которые покрывали темное ограждение, словно замысловатая армия тлей-древоточцев. Однако в тот день я лицезрела его превращение из Канзаса в Оз. Зеленый сад, около шестидесяти футов в ширину и тридцати футов в глубину, покрывал заднюю треть земельной собственности. Признаками бурной деятельности в саду стояли стойки, шпагаты и циркуляры металлической формы, удерживающие растения в какофоническом подобии порядка. Складывалось ощущение, словно территория заднего двора все минувшие годы ждала этого вопиющего правосудия.