Парижские тайны - Эжен Сю

— Бей похлеще, паренек!

— Изматывай зверюгу Гаргуса, — вопили заключенные.

— И он колотил обезьяну изо всех сил. Надо было видеть, как обезьяна орала, скрежетала зубами, прыгала, рвалась в разные стороны, но парень знал свое дело: я тебе покажу... Вот тебе! К несчастью, обезьяны живучи, как кошки... Гаргус был столь же хитер, как и зол; видя, что дело плохо, обезьяна перестала биться и в самый разгар побоев развалилась под деревом, подергалась немного и притворилась мертвой, вытянувшись как бревно.

Овернец этого и добивался; решив, что обезьяна мертва, он убежал и больше уже не заявлялся к Душегубу. Подлый Гаргус, притаившись, наблюдал за юнцом; поняв, что никого нет и что овернца не видно, зверь перегрыз веревку, которая держала его на привязи. А бульвар Монсо, где он получил взбучку, находился невдалеке от Маленькой Польши. Гаргус знал дорогу и вскоре притащился к себе, едва волоча ноги. Хозяин пришел в ярость, увидев изуродованную обезьяну. Но этого мало; Гаргус воспылал такой ненавистью к мальчикам, что даже лютый Душегуб все же не решался больше поручать его кому-нибудь из ребят, опасаясь, как бы обезьяна не задушила или не загрызла мальчишку; да и все вожаки зверей, зная это, предпочли бы иметь дело с Душегубом, нежели подойти поближе к Гаргусу.

— Ну, я должен идти обедать, — сказал надзиратель, направляясь к двери. — Острослов способен птицу с дерева сманить, чтоб она его слушала... Откуда он все это берет?

— Наконец-то смывается, — шепнул Скелет Верзиле. — Не могу сдержать себя, даже вспотел, всего трясет... вы только окружите осведомителя... остальное беру на себя...

— Слушайте рассказ, ведите себя прилично, — приказал Руссель, направляясь к дверям.

— Как послушные детки, — сказал Скелет, приближаясь к Жермену, в то время как Николя и Верзила по сговору направились туда же.

— Ах, дядюшка Руссель, — с укоризной проговорил Гобер, — вы уходите на самом интересном месте.

Скелет кинулся бы на Гобера, если б его не удержал Верзила.

— Неужели? На самом интересном? — спросил надзиратель, поверивший Острослову.

— Конечно, самое интересное впереди, — сказал сочинитель, — вы представить себе не можете, как много потеряете. Самое увлекательное только сейчас начнется.

— Не слушайте его, — сказал Скелет, едва сдерживая бешенство, — он сегодня разболтался, выдумал дурацкую историю...

— Моя история дурацкая? — уязвленный, отвечал самолюбивый Гобер. — Ах, так! Дядюшка Руссель... я прошу вас... останьтесь до конца... Подождите минут пятнадцать, ваш обед все равно остыл... Чем же вы рискуете? Я постараюсь рассказать покороче, чтобы вы смогли пойти поесть до нашего возвращения в камеры.

— Ладно, остаюсь, давай побыстрее, — сказал Руссель, занимая снова свое место.

— Умно делаете, что остаетесь, не бахвалясь говорю, ничего подобного никогда не услышите, конец истории вас потрясет; восторжествует Сухарик и обезьяна, к ним примкнут вожаки зверей и все жители Маленькой Польши. Это восхитительно, я не преувеличиваю.

— Хорошо, старина, но давай покороче, — сказал надзиратель, садясь к печке.

Скелет готов был всех задушить.

Теперь он сомневался, удастся ли ему совершить убийство.

Вот-вот наступит момент, когда арестанты пойдут спать, и Жермен будет спасен. Ведь он последний день находится в той камере, где сидел его лютый враг, как мы уже говорили, его поместят в особую камеру.

Чувствуя общее волнение, вызванное трогательной историей, Скелет боялся, что арестанты перестанут равнодушно относиться к совершаемому убийству и не захотят быть его соучастниками.

Он мог бы помещать Гоберу продолжать рассказ, но исчезла бы последняя надежда, что Руссель уйдет до четырех, и тогда Жермен оказался бы вне опасности.

— Дурацкая моя история или нет, об этом уважаемое общество сможет само судить, — продолжал Острослов. — На свете не было зверя злее обезьяны Гаргус; она, как и ее хозяин, особенно ненавидела детей. Какое же Душегуб придумал наказание Сухарику за то, что он попытался бежать? Сейчас узнаете. Сперва он схватил мальчика и швырнул его на чердак, пригрозив; «Утром твои товарищи уйдут, ты попадешься мне в лапы и узнаешь, как я поступаю с теми, кто задумает бежать».

Вы представляете, какая это была страшная ночь для Сухарика. Он долго не смыкал глаз, все думал, что сделает с ним Душегуб; потом так и заснул. Ночью ему приснился кошмар. Вот послушайте... Ему казалось, что он превратился в одну из тех бедных мух, которых он спасал когда-то от пауков, а теперь в свою очередь он сам попал в огромную, цепкую паутину, из которой, как ни старался, никак не мог вырваться; он увидел, как исподтишка подбирается к нему ужасное чудовище-паук с лицом его хозяина, с лицом Душегуба.

Мой бедный Сухарик снова попытался выпутаться из паутины, как ни бился, все больше запутывался в страшных сетях, как это бывает с бедными мухами. Но вот паук все ближе, ближе... вот он касается его... мальчик чувствует холодные, мохнатые лапы страшилища, которое притягивает его к себе, сжимает и хочет сожрать... Сухарику кажется, что он уже умер... но вдруг он слышит жужжание, ясное, пронзительное, и видит чудную золотую мушку, с тонким блестящим, как алмазная игла, жалом, яростно крутящуюся над пауком, и слышит голос (когда я говорю голос — вы представляете себе голос мухи), который обращается к нему: «Бедная, маленькая мушка... ты спасал многих мух, паук же...»

К несчастью, Сухарик внезапно проснулся и не видел, чем кончился сон; но все-таки он вначале почувствовал себя немного увереннее и подумал: «Быть может, золотая муха с бриллиантовым жалом убила паука? Если б я видел, чем кончился сон!»

Но, как ни старался Сухарик утешить себя, обрести спокойствие, едва только рассвело, его с новой силой охватил страх, и он с испуга позабыл про сон; помнил только что-то страшное: огромная паутина, в которой он запутался, и паук в облике Душегуба. Вы представляете, как он дрожал? Еще бы! Судите сами, один, совсем один... и никто не хочет его защитить. Наступило утро, он увидел, как посветлело чердачное окошко, ужас его усилился, ведь уже совсем скоро он останется наедине с хозяином. Он стал на колени посреди чердака и, горько плача, умолял своих товарищей заступиться за него перед Душегубом или помочь ему бежать. Не тут-то было! Одни из страха, другие из равнодушия либо по злобе отказали бедному Сухарику помочь в беде.

— Вот мерзавцы! — воскликнул Синий Колпак. — У них каменные сердца!

— Верно, — заметил другой, — удивительно, что никто не хотел заступиться за несчастного малыша.

— Одинокого, беззащитного, — продолжал Синий Колпак, — ведь всегда жаль того, кто покорно подставляет башку палачу. Когда есть зубы, чтобы укусить, — это другое дело. Слушай, малыш, где твои клыки? Оскаль их, малыш!