Добровольная жертва - Наталья Метелева

Вопрос был задан, у порога грядущего позвонил колокольчик, и оно величественно и бесшумно стало распахивать дверь парадного входа, в створку которой я уже вцепилась всеми силами запаниковавшего сознания, чтобы захлопнуть ее у себя же перед носом, не дать самой себе увидеть и узнать. Но Мир уже разворачивался, плодил иные возможные и невозможные миры, которых больше чем звезд на небе, и у каждой звезды и человека сквозили мириады новых миров, проницая друг друга… и все они множатся и множатся равными вероятностями, пока не сливаются в ослепительное сияние, властно забирающее душу в Великую Игру… Голос спрашивал, я отвечала.

– Что по ту сторону света?

– Жизнь.

– Что по ту сторону жизни?

– Мысль.

– Что по ту сторону мысли?

…Я спохватилась и захлопнула упрямую дверь. Ничто!

Сияние угасло, разбилось на два светильника, на два лазурных смерча, обрело лицо и оказалось ошеломленным и встревоженным, как осиное гнездо, Дунканом.

– Я сегодня не раздаю пророчеств… – буркнула я, поглаживая пальцами подозрительно молчавшую в ожерелье голову дракона. Мой сторож во времени стиснул пастью кристалл изо всех сил, словно решил подавиться, но не издать ни звука до скончания веков.

– Благодарю вас, жрица Истины! – склонился магистр в почтительном поклоне.

А спина у него была в точности, как у обожравшегося сливками кота. И хвост с копытами. Впрочем, это уже у глянувшего из кустов довольного Лэппа: слопал-таки бабочку, только серебряное крылышко на губе трепыхнулось, опадая.

Дракон фыркнул в ладонь: «Гарс! Конечная станция! А давай еще разок в будущее махнем? В твое». Опомнился! Вредней этого дракона был только мальчик Пелли. Будущего у меня нет, ехать недалече. День-два – и Приедем.

Едва я осталась в одиночестве и, подобрав книгу, вознамерилась заняться собственной тренировкой, Как произошла смена караула.

Над моей душой черной грозовой тучей, затмив солнце в небе, навис Наставник. И как ему не жарко в этом сюртуке?

– Прохлаждаешься? Цветочки нюхаешь? Веночки плетешь? Рона, тебя ничто не берет! Ты сегодня дважды чуть не лишилась жизни, и хоть бы хны. Неисправимый инфантилизм. Сколько великих дел ты совершила за день, пифия?

Ого, мне предстоит выволочка! А что я должна была сделать? Спасти мир? Провидеть, какая религиозная доктрина отсрочит конец света? Какое военное изобретение, наоборот, приблизит? Чей идиотизм окажется решающим? Утреннее пророчество я прогуляла, каюсь, а после полудня в Храм Истины меня не пустили, сославшись на военное положение. На мне решили отыграться. Инструкции новые получили. Видимо, лютость атамана заразительна. Они, без ведома которых я ни пальцем, ни мыслью не могу пошевелить, еще смеют обвинять меня в инфантильности!

Альерг возвышался ангелом возмездия. Я трепетной подсудимой встала.

– Сколько предсказаний ты сего дня соизволила дать? Сколько предвидений? – Мастер позволил мне припомнить и придавил, как блоху. – Одно! И в результате мы остались без мясника, который отправился брать быка за рога, ловить птицу счастья. Одно, Рона, и то половинчатое: голые бессвязные факты. И что нам с ними делать? В рамку и на стенку? Где панорама, где обстоятельства, где анализ, где связь времен, где соотношения реальности и возможности? Где точность, в конце концов?! Так каждый человек может пророком изречь: все люди смертны. Великое прозрение! Ты спросила себя, почему горело село? Что за война? По какой причине? Ты увидела что-либо, кроме копыт, почуяла что-то, кроме страха? Нет! Садись, плохо.

Я села.

– Следующий вопрос.

Я встала.

– Чему я тебя учил? – спросил опекун, как надменный паук влетевшую в паутину муху. – Если уж ты взялась за прорицание, то поставила ли ты задачу узнать, какое событие может изменить эту вероятность? Определила цепь фактов? Какой из них станет решающим? Какой камушек обрушит лавину? Ты это выяснила? Нет! Ты связала три вещи: причину, условие и следствие? Нет! Садись, очень плохо!

Я села.

– Далее.

Я встала.

– Предположим, – продолжил экзекуцию Наставник, – ты справилась на «отлично», установила связь, нашла причину, выявила необходимые условия. А ты проверила, что будет, если эту причину изъять? Если изменить условия? Если событие не состоится? Ты проследила последствия того и другого? А последствия последствий? Ты сделала это? Нет! Даже не догадалась! Даже не задумалась ни разу в жизни! И когда тебе думать, если ты, чуть что, возвращаешься в давно исхоженное прожитое, как лосось на нерест, потому что так проще, думать не надо! Ты тратишь жизнь на лицезрение предыдущей! Ты боишься грядущего, пифия! Ты боишься не только собственного грядущего, но будущего каждого существа, будущего этого мира! Ты труслива, Рона. А трусость для пифии хуже, чем для воина. Трусливого воина десятник пикой в спину погонит в атаку, и тому деваться будет некуда. А пифия, которая боится осознать и сказать истину, несмотря ни на что, пусть ее за эту истину тут же сбросят со стен, – такая пифия есть полное ничтожество. Такая пифия не может быть жрицей. И Пифией Гарса в том числе. Только завалящей гадалкой с картами и монисто на шее. Сядь. Полный ноль! И уже минус.

Я села.

– Совет Лиги отстранил тебя от обязанностей жрицы, – как само собой разумеющееся сообщил Альерг. – Завтра на заре ты покинешь Гарс. И не по заданию Лиги, это твое утреннее нежелание выполнить поручение тоже учтено. Мне, как твоему наставнику, и больно, и стыдно. Я не справился с обязанностями, Не беспокойся, одну тебя не оставят: Лига не бросает своих учеников, даже никудышных. И я все еще твой опекун, Рона. Все. Вот так, девочка. Я сообщил тебе то и в тех формулировках, что и в каких был обязан. Теперь поплачь, легче станет.

И не подумаю. Зачем? Мир прекрасен: травка зеленеет, солнышко блестит, бабочки летают, Лэпп в малине притворяется медведем. Из-за чего мне плакать? Из-за того, что Лига избавляется от меня? Да и пусть! Все идет так, как должно быть. Этот момент давно уже оплакан. А вот у добрейшего опекуна глаза подозрительно блестели.

– Не переживай за меня, Али. Все будет хорошо, вот увидишь. Лига не во всем права. То, что ты сказал, большей частью ни одной пифии недоступно. Но я действительно ущербна: не вижу целого, погрязая в деталях. И страшно труслива. Это справедливое обвинение. Но здесь даже ты ничего не мог поделать. Это уже изъян от рождения. Я родилась с этим страхом.

Наставник жалостливо погладил меня по головке. Я отстранилась. Ну вас с вашим пряником после кнута.

– Али, ты мне говорил как-то, что предвидение – великий дар. Но всю жизнь я чувствую иначе: это отказ от более ценного дара. От возможности любви. Ведь любовь, которая предсказана, – не такое уж и счастье, а какая-то роковая обязанность. Ну представь, тебе скажут, что завтра ты будешь счастлив. И весь следующий день ты проживешь в ожидании, когда же наконец… А счастье не любит, когда его предвкушают. Оно любит быть целостным и полным. И приходить неузнанно, неожиданно и всепоглощающе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});