Микеланджело и Сикстинская капелла - Росс Кинг

и значит, Рафаэль, как и Микеланджело, вначале гораздо менее уверенно владел техникой буон фреско, чем после завершения интерьеров.

Однако можно подумать, что это панно казалось Рафаэлю недостаточно сложным и престижным, поскольку вскоре по прибытии в Рим он взял еще несколько заказов. А едва началась работа над фреской, папа поручил ему также написать Мадонну с Младенцем – ныне это «Мадонна ди Лорето», или «Мадонна с вуалью», – для церкви Санта-Мария дель Пополо. Вскоре он взялся за «Мадонну Альба» для Паоло Джовио, который собирался отправить ее в дар церкви оливетанцев в Ночера-деи-Пагани. Все это отчасти объясняет, почему в Станце делла Сеньятура дело затянулось.

Несмотря на мелкие огрехи, которые Рафаэлю пришлось исправлять при создании эскизов и самой фрески, в окончательном виде «Диспута» впечатлила понтифика и утвердила его в намерении вверить живописцу все работы в покоях. Разместив своих персонажей в непринужденных и гармоничных позах на стене длиной в семь с половиной метров, Рафаэль не только безупречно прорисовал перспективу и показал совершенное владение цветом при передаче пространства, но также доказал свое неоспоримое превосходство над артелью действительно сильных мастеров, чье место он в результате занял. Он не просто потеснил прославленных живописцев вроде Перуджино или Содомы. По сравнению со стройной «аранжировкой» нескольких десятков фигур в «Диспуте» композиция «Всемирного потопа», написанного всего несколькими месяцами ранее, казалась громоздкой и анархичной: Рафаэль, в отличие от Микеланджело, начал в полном смысле слова блестяще.

Глава 15. Дела семейные

С приближением жаркого римского лета Рафаэль, похоже, не собирался уступать первенство. Зато быстрота и уверенность, с которыми Микеланджело изобразил прародителей Христовых в первых пазухах и люнетах, изменили ему, когда вместе с помощниками он вернулся к более сложному эпизоду – «Опьянение Ноя»: из девяти панно по сюжетам Книги Бытия оно следует первым с восточной стороны. Расположенная над входом в капеллу сцена потребовала еще больше времени, чем «Всемирный потоп», – на роспись тридцати одной джорнаты ушло от пяти до шести недель.

Как известно, понтифик терпением не отличался. Очень уж хотелось ему дождаться завершения работ во «дворе Бельведера» – как пишет Вазари, он мечтал, чтобы «такие здания не строились, а сами вырастали»[216], и так насел на Браманте, что тому пришлось свозить строительные материалы глубокой ночью и разгружать при свете факелов. Точно так же Юлий стремился увидеть готовый плафон Сикстинской капеллы, и промедление Микеланджело не могло не вызывать у него досаду. Понтифик беспрестанно докучал строптивому мастеру, призывая его работать над сводом быстрее, а порой обрушивал на художника нешуточный гнев. Асканио Кондиви описывает эпизод, демонстрирующий, насколько ухудшились их отношения. «Однажды папа спросил его, когда он намерен окончить капеллу, и когда Микеланджело ответил: „Когда буду в состоянии окончить“, папа в гневе воскликнул: „Ты, кажется, хочешь, чтобы я велел тебя сбросить с лесов!“»[217]

Как-то раз, если верить Вазари, папа настолько разгневался на Микеланджело за неспешность и дерзость, что огрел его палкой. Микеланджело хотел вернуться во Флоренцию на праздники, но Юлий наотрез отказался отпустить его, ссылаясь на то, что художник слишком мало успел сделать.

– Когда же ты покончишь с капеллой?

– Когда смогу, святой отец.

На это папа начал колотить Микеланджело дубинкой, которую держал в руках, и при этом приговаривал: «Когда смогу, когда смогу, я-то заставлю тебя ее закончить!»

Но в конце концов верховный понтифик извинился перед Микеланджело, заверив, что вспышка гнева была только «проявлением его милости и его любви». Он также показал свою мудрость, выделив художнику пятьсот дукатов «в опасении, как бы Микеланджело что-нибудь не выкинул»[218].

Скорее всего, насчет пятисот дукатов Вазари традиционно преувеличивает, поскольку с золотом Юлий расставаться не любил. А вот пройтись палкой вполне мог. Неучтивые приближенные и слуги часто получали подобные «знаки внимания»: Юлию случалось толкнуть виновного или ударить его кулаком[219]. Неосторожно было приближаться к его святейшеству и когда он был в добром расположении духа. Новости о военных победах или иные хорошие известия побуждали его так неистово хлопать подданных по плечам, что все говорили: без доспехов к нему лучше не являться.

Юлий не просто изводил Микеланджело бесконечными вопросами о том, когда тот завершит фреску; он также хотел лично увидеть созданное, хотя художник вовсе не собирался делать для него исключение. Микеланджело решительно не желал показывать неоконченную работу, и это радикально отличало обстановку Сикстинской капеллы от Станцы делла Сеньятура, где для Юлия всегда были распахнуты двери. Рафаэль трудился всего в двух комнатах от папской опочивальни – меньше чем в двадцати метрах, и поскольку понтифик во многом определял содержание фрески, он, должно быть, немало времени проводил в декорируемом помещении, наблюдая за продвижением работ и делясь идеями.

Рассчитывать на столь же учтивое отношение в Сикстинской капелле Юлий не мог. Как свидетельствует Вазари, отчаявшись добиться от Микеланджело, чтобы тот приоткрыл завесу тайны, он подкупил помощников, позволивших ему как-то ночью прокрасться в капеллу и увидеть творение своими глазами. Микеланджело уже подозревал, что папа, переоблачившись, проникает на леса и подсматривает за происходящим. На этот раз, почуяв неладное, он сам укрылся на лесах и, когда посторонний вошел в капеллу, начал сбрасывать ему на голову доски, вынудив отступить. Юлий ретировался, извергая проклятия, а Микеланджело остался размышлять о том, что ему будет за эту выходку. Опасаясь за свою жизнь, он бежал через окно и подался во Флоренцию, где временно затаился и стал дожидаться, когда легендарный папский гнев утихнет[220].

Может быть, эта история и приукрашена, а то и вовсе придумана Вазари от начала до конца. И все же, какой бы сомнительной она ни казалась, за ней стоит неоспоримый факт: в отношениях между мастером и заказчиком не осталось ни намека на взаимопонимание и любовь. Суть проблемы, как видно, была в удивительной схожести нравов Микеланджело и Юлия. «Его импульсивность и вспыльчивость тяжелы для тех, кто находится рядом с ним, но внушает он скорее страх, чем ненависть, ибо нет в нем ничего мелкого и презренно эгоистичного»[221]. Эту реплику о Юлии, вышедшую из-под пера измытаренного венецианского посланника, легко отнести и к Микеланджело. Особенно часто папе присваивали эпитет «лютый». Впрочем, сам Юлий точно так же высказывался о Микеланджело – одном из немногих людей в Риме, не пожелавших перед ним угодничать.

Эпизод, над которым с таким трудом билась артель Микеланджело, «Опьянение Ноя», взят из Книги Бытия (Быт. 9: 20–27). В нем описано, как Ной после Потопа посадил виноградник и чрезмерно увлекся, вкушая плоды своих трудов. «Выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем», – сказано в Библии. Пока Ной, пав навзничь, пребывал обездвиженным, без одежд,