Принцесса Шиповничек - Джейн Йолен

и единственная вещь, которую она не переносит, это опоздания. Он кивнул. Это он понял.

– Вывозят в лес… – буркнул Лесовал чуть менее равнодушно.

Отряд осторожно обходил Хелмно. Это заняло три ночи. Днем они старательно прятались в канавах, замаскированных ветками – не хотели рисковать. В конце концов добрались до края леса. Метрах в десяти начиналось поле люцерны. Фиолетовые цветки лениво покачивались под легким ветерком. На краю поля, возле каких-то хибарок, сновали люди: трое мужчин и мальчик. Кажется, кормили кроликов. Справа текла извилистая река Нарев. Завидев плывущие по реке плоскодонки, партизаны поспешно пригнулись.

Солдаты казались вполне спокойными, и собак с ними не было. Это порадовало Йозефа: ему бы не хотелось убивать собак, хотя солдат, если придется, он был готов пристрелить без сожалений. До чего же он дошел за два года войны!

Они прождали несколько часов, пока Лесовал не высказал вслух то, о чем они все думали.

– Фургоны идут не сюда.

Он скользнул обратно в лес, остальные последовали за ним.

Йозеф на минуту задержался, наблюдая за кроличьими клетками. Хотя мальчика никто не трогал, казалось, что мужчины его сторожат. Потом Йозеф вслед за остальными отступил в глубину леса.

За ночь они отошли подальше от Хелмно. Утром залегли на краю поляны. Взошло солнце, птицы распевали от души, словно мир был новым и чистым, как в первое утро в Божьем раю. Позже Йозеф узнал, что лес называется Ржухув. В то первое утро это место казалось райским садом.

Проехал грузовик с открытым кузовом и остановился на дальнем конце поля. Вылезли тридцать пять человек, и потому, как они выбирались из машины, Йозеф сразу понял: это заключенные. Теперь они стояли спокойно, будто чего-то ждали, но не как люди, ждущие чего-то конкретного. Они не двигались, не переговаривались, даже не отмахивались от мух. Застыли как статуи. В золотом солнечном свете они казались сделанными из бронзы. Лишь водитель грузовика и охранник болтали между собой, даже пару раз во время беседы хлопнули друг друга по спине.

Внезапно наступила тишина, – охранники и птицы замолчали одновременно – и Йозеф вдруг услышал странный низкий звук. Этот рокот можно было принять за шум мифической Дикой охоты, по крайней мере, так ему тогда показалось. Через минуту Йозеф понял, откуда звук: появились три огромных, шесть на три метра, фургона вроде мебельных. Солнце сверкнуло, и Йозефу в первый момент показалось, что они бронированные. Лишь потом он понял, что это просто плотно подогнанные доски, покрашенные в серый цвет.

– Зачем здесь фургоны? – шепнул Мститель.

Йозеф не знал, что ответить. О фургонах старик ничего не говорил.

Фургоны остановились. К ним потащились заключенные в кандалах и завозились у задних дверей. Внезапно двери ближайшего фургона распахнулись, и на землю вывалилась обнаженная женщина.

Те, кто прятались в лесу, не могли сдержать стон. Йозеф предостерегающе поднял руку. За секунды, понадобившиеся, чтобы все замолчали, выпали еще три тела.

Фургоны возвращались на поляну каждые два часа. Йозеф и его товарищи, затаившись на краю леса, наблюдали за чудовищными событиями. Что им еще оставалось? Фургоны сопровождали десятка два машин. Эсэсовцы намного превосходили партизан и численностью, и вооружением.

Первые трупы вызвали возмущение и ужас. Но когда мертвых женщин одну за другой, одну за другой, одну за другой, – всего их было восемьдесят две – вытащили, выволокли, вышвырнули из фургона, партизаны оцепенели. Они заметили, хоть из-за деревьев было не очень хорошо видно, как выдирали золотые коронки и сбрасывали трупы в огромную общую могилу, прямо здесь, на берегах серой реки Нарев.

Три пустых фургона поехали обратно в Хелмно, оставив работников в кандалах и охрану. Каждые два часа они возвращались с полным грузом.

Весь первый день Йозеф и его друзья вели наблюдение – с восхода до заката. Семь ездок, каждый раз по три фургона, – всего двадцать один. Йозеф посчитывал: «От восьмидесяти до ста в каждом фургоне. Сегодня убили от тысячи восьмисот до двух тысяч человек, мужчин, женщин, детей. Хуже, чем в Заксенхаузене». А он-то думал, хуже ничего быть не может.

Его вычисления не вызвали никакой реакции. Отряд стремительно отступил поглубже в лес.

Ночью, словно сговорившись, ничего не обсуждали. Не строили никаких планов на завтра. Но Йозеф слышал: мужчины, то один то другой, плакали. В полночь к нему подошел Ребе и молча протянул бутылку коньяка. Йозеф не спросил, как удалось раздобыть такое сокровище, – просто пил, пока Ребе не отобрал у него опустевшую на четверть бутылку. Именно тогда Йозеф вдруг вспомнил об Алане и понял то, чего не понял ни в Заксенхаузене, ни за все шесть лет с ухода возлюбленного.

– «Это лучше, неизмеримо лучше», – убежденно твердил в темноте Йозеф, вспоминая Диккенса[6]. Лучше погибнуть в пограничном конфликте, лучше пасть под градом пуль, чем быть отравленным газом в шестиметровом фургоне, сражаясь с восьмьюдесятью родственниками и друзьями за последний глоток воздуха. Лучше стать легендой сопротивления, чем быть вышвырнутым, как старая тряпка, в общую могилу.

Утром они вернулись на край леса, словно не могли поверить в то, что видели накануне. Надо было вернуться и убедиться своими глазами. День выдался хмурым, небо было серым, как река. Весь день они считали фургоны. На этот раз – восемь ездок, несмотря на плохую погоду. Вечером послышались пулеметные очереди.

– Расстреливают похоронную команду, – сказал Рябина. У него было самое лучшее зрение в отряде. – Не хотят оставлять свидетелей.

К ночи поле опустело, и партизаны получили возможность выйти. Поле перешли не все и не все сразу. Бросили жребий. Мальчик, Береза и Йозеф вытащили короткие соломинки и пошли первыми. Они передвигались осторожно, пригнувшись. Йозеф поглядывал на реку, которая с каждой минутой становилась все темнее и темнее. На этом поле скорби они были одни.

К яме подошли уже в полной темноте. Яма была полна теней: руки, ноги, запрокинутые головы, рты, разинутые в безмолвном крике. В памяти всплыли Дантовские строки, но даже самому великому Алигьери было бы не под силу передать ужас, который лежал у их ног. Зловоние – неразвеявшиеся клубы выхлопных газов, смрад вывалившихся кишок и тошнотворный, сладковатый запах двух– и трехдневных трупов – оглушило их.

Йозеф вглядывался в мертвые тела, но среди тысяч тел видел только одно: на самом верху кучи лежал белокурый ребенок не старше трех-четырех лет. Большой палец во рту.

Йозеф заплакал.

Рыдали все трое. Громко. Не стыдясь своих слез.

Вдруг Мститель крикнул:

– Смотрите! Там что-то шевелится!

Сперва Йозеф подумал, что мальчику показалось, – из-за темноты,