Реставрация - Роуз Тремейн

— То есть о тебе, Кэттлбери и прочих слугах?

— Нет, сэр. О вашей жене, ее горничной, мистере Финне и учителе музыки. Они все уехали. В Лондон.

— Селия уехала?

— Да, сэр Роберт. И увезла с собой все платья, веера и тому подобное.

— Но портрет…

— Закончен. В тот же день король прислал за ними экипаж, они сели в него и были таковы.

Я снова откинулся на подушки. Мой взгляд остановился на бирюзовом балдахине. «Всему конец, — услышал я свой голос. — Больше она сюда не вернется. Какое сегодня число, Уилл?»

— Сейчас февраль, сэр. Двадцать второе.

Спустя неделю, когда я сидел у камина и рассеянно смотрел на огонь, Уилл принес письмо. Как я и думал, оно было от короля. Написал его, правда, не король, а один из его секретарей, и содержало оно следующий приказ:

Его Величество Карл II, господин английских земель, повелевает:

Сэру Роберту Меривелу надлежит явиться в Уайтхолл не позднее чем на четвертый день после получения этого официального письма.

Писал

сэр Дж. Бэббеком, секретарь.

— Что ж, сказал я Уиллу, принесшему это послание, — Финн сделал свое черное дело.

— Простите, сэр?

— Да нет, ничего. Король приказывает мне ехать в Лондон, Уилл. Но не для того, чтобы осыпать своими милостями.

— Но вы еще слишком слабы для поездки, сэр.

— Ничего не поделаешь, Уилл. Поеду не верхом, а в карете. Ты согласишься сопровождать меня?

— Охотно, сэр Роберт.

— Значит, выезжаем завтра на рассвете. Приготовь мой черный с золотом камзол и шитые золотом штаны.

— Хорошо, сэр.

— И упакуй табарду, сшитую для жены. Преподнесем ее в дар королю. Хотя, опасаюсь…

— Чего, сэр?

— Что такого подношения недостаточно.

Не буду останавливаться на перипетиях нашего путешествия, скажу только, что, когда Уилл увидел наконец впереди Тауэр и башни Лондона, он пришел в неподдельный восторг и по-детски радовался тому, что после тридцати девяти лет жизни в Норфолке воочию увидит все эти чудеса. А когда до его норфолкской башки дошло, что у него есть реальная возможность увидеть самого короля, он даже пустил слезу, чем за пять минут доставил мне больше удовольствия, чем я испытал за все последние недели. (Живя в Биднолде, я очень привязался к Уиллу Гейтсу. Если б нам вдруг пришлось расстаться, я часто вспоминал бы его.)

В пути мы дважды останавливались на ночлег и в Уайтхолл прибыли утром третьего дня. Все это время мы путешествовали в табардах, и только на последней стоянке в Эссексе я надел черный с позолотой костюм и наложил на лицо слой пудры — моя кожа, вся в корочках после кори, выглядела отвратительно. Не хотелось, чтобы король подумал, что я страдаю золотухой.

В сопровождении Уилла (он был великолепен в бежевом камзоле и серых чулках) я в очередной раз ступил в Каменную галерею, где однажды был так потрясен близостью Его Величества, что разом похоронил надежды отца на мое будущее. Так же, как и тогда, в галерее стоял гвалт, люди перемещались в обоих направлениях; я знал, что большинство из них — просители, ищущие поддержки и помощи, их отправят домой ни с чем, но завтра и послезавтра они придут снова.

Я назвал свое имя страже у королевских апартаментов — меня попросили подождать. Прошел час, все это время я стоял на ногах и страшно устал, в какой-то момент мне даже показалось, что я сейчас упаду. Уилл, поддерживая меня за локоть, подвел к колонне, чтобы я мог прислониться. Я видел, как он, разинув рот от изумления, провожает взглядом некоторых придворных и их дам. Даже на моем крокетном поле не видел он таких великолепных перьев и пряжек, даже за моим обеденным столом не видел дам в таких роскошных туалетах. «Готов поручиться, сэр, — прошептал он, — у этих господ денег еще больше, чем у вас».

— Ты прав, Уилл, — ответил я. — Гораздо больше.

Наконец явился посыльный и сообщил, что мне надлежит прибыть во дворец в час дня и сразу же идти на второй королевский теннисный корт (любимый корт короля), там Его Величество соблаговолит меня принять. Я в смятении смотрел на посыльного и уже собрался просить, чтобы он сказал королю о моей недавней болезни, после которой я так ослабел, что не могу без посторонней помощи ходить по галерее, не говоря уж о том, чтобы играть в теннис, но тот бесцеремонно отвернулся от меня и пошел прочь, — мне же не хотелось выставлять себя дураком и кричать вслед. Я пожал плечами. «Остается только пойти и съесть хороший кусок мяса — может, это придаст мне сил», — сказал я Уиллу.

В полдень мы сидели в таверне «У кабана» на Боу-стрит. Я заказал Уиллу устриц и пирог с голубями, а себе — кусок мяса с мозговой косточкой, поджаренный на углях, и крепкого портера — испытанное сочетание для поднятия сил. Мы выпили немного пива, Уилл обсасывал устрицы, жадно поглощал пирог, я же с трудом проглотил два кусочка мяса — у меня пропал аппетит: Уилл воздал должное и моему мясу, я же тем временем извлек из кармана часы и ждал, когда стрелка достигнет нужного места.

— Я близок к смерти, Уилл, — сказал я неожиданно. — Печенками это чувствую. Сегодня я умру.

Уилл утер рот мятой салфеткой.

— От чего, сэр?

— Еще не знаю.

Думаю, теперь вы знаете меня достаточно хорошо. И нет нужды напоминать, как мучительно и одновременно чудесно для меня находиться в присутствии короля. Лицо мое покрылось нездоровым румянцем, радостное возбуждение охватило все мое существо, это совмещалось с пронзительно острым и печальным желанием повернуть вспять время (время, которому король уделяет столько внимания) и стать снова тем. кем я был раньше — Меривелом-шутом.

Моя любовь к Селии (в силу того, что любовь по своей природе — собственническое чувство) могла ослабить желание видеть короля, ее любовника, однако этого не произошло, и когда он вошел в пустой, уединенный корт, меня прошиб холодный пот подобострастия и страха.

Короля сопровождали два постельничих, один нес особые туфли, в которых король любил играть в теннис, другой — две теннисные ракетки; деревянная ручка королевской ракетки была украшена алой лентой. Хотя я испуганно забился в самое темное местечко — под навес боковых дверей, король сразу же меня заметил. Те, кого король вначале обласкал, а потом обдал холодом равнодушия, рассказывали, что его настроение можно распознать с первого взгляда — он никогда не лицемерит. Даже перед парламентом (по отношению к которому, как считают некоторые, ему стоит проявлять больше такта) он не может скрыть частого недовольства его работой.

Уилла я оставил за дверями корта, а сам стоял, держа в руках подарок — меховую табарду, красиво упакованную в желтую ткань. Не выпуская свертка из рук, я низко поклонился — при этом мои тазобедренные суставы хрустнули, как у глубокого старца. Я поднял глаза. Король — он, похоже, стал еще выше со времени нашей последней встречи — сурово взирал на меня сверху вниз, такой взгляд был у Фабрициуса, когда тот смотрел на нерадивых немецких студентов. Я предчувствовал, что король недоволен мной, но не представлял, до какой степени его недовольство может на меня подействовать. Меня пошатывало. Я оперся на колонну. Только бы не упасть!

— Что с тобой, Меривел? — спросил король.

— Я был болен, сир.

— Да, ты выглядишь больным. Но меня это не удивляет. Если человек нарушает установленный порядок вещей, сначала страдает его разум, потом — тело.

Я не знал, что ответить, поэтому просто кивнул и протянул подарок.

— Что это? — спросил король, с некоторой неприязнью глядя на пухлый сверток.

— Подарок, сир. Мое собственное изобретение. Согревает холодной зимой.

— Но мы на пороге весны, Меривел. Разве ты не заметил?

— Не заметил. Я долго не покидал свою комнату.

— Ладно уж. Покажи, что у тебя там.

Я неловко и суетливо развернул сверток, извлек на свет табарду и приложил к себе — так всегда делала «юбочница», когда демонстрировала платья госпоже.

— Ха-ха! — Король громко расхохотался при виде сшитых барсучьих шкурок. Постельничие тоже загоготали. Я уже собрался, подобно назойливому уличному торговцу, расхваливать перед королем достоинства табарды — она удобна, не сковывает движений, сохраняет жизненное тепло, поступающее к легким и почкам, но вдруг понял, что мне стыдно за свое детище, главным недостатком которого было полное отсутствие элегантности.

— И это можно носить? — удивился король.

— Да, сир. Все мои слуги их носят и благодаря этому не простужаются.

— А как же ты?

— Мне просто не повезло: я подхватил корь.

— Как это похоже на тебя, Меривел. Кожа у тебя и сейчас шелушится.

— Я знаю, сир.

— Тебе не нужны меха, Меривел, и мне тоже, — если можно согреться другим способом. Физические упражнения полезнее для здоровья, чем барсучьи меха. Так что вперед. Сыграем партию в теннис. Помнится, ты всегда был в этой игре более искусен, чем в играх сердечных. Возможно, и сейчас это так. Если ты еще не совсем разложился.