Страна Изобилия - Фрэнсис Спаффорд

— Туш! — сказал Костя.

— …к одной большой связанной кибернетической системе. С программным обеспечением…

— Туш!

— …которое создадим мы.

— Или, во всяком случае, которое создадут великие умы, а нам достанется честь помогать им в этом время от времени.

— Как умеем: потихоньку, кустарно.

— Погодите, — сказала она. — Разве отсюда не следует, что народное хозяйство должно быть полностью централизовано? В смысле абсолютно централизовано?

— Э, нет, — сказал Валентин. — Такое возможно; по сути, академик Глушков из украинской Академии предложил конкурирующую систему, в которой компьютеры действительно учитывают каждую гайку и болт, сходящие с конвейера, и принимают каждое решение. Но…

— …но… — Костя улыбнулся.

— …здесь-то и вступает в дело теория игр. Помните, эта штука — бескоалиционная игра многих лиц? Оказывается, математическая сторона дела не зависит от того, как организован оптимальный уровень производства, подчиняется ли он иерархии или все происходит в рассредоточенных автономных хозяйствах. Если цены, которые выдает алгоритм, верны, то все решения можно принимать на местах. Потерь эффективности не будет.

— А это хорошо, потому что…

— Потому что это означает, что общество может посвящать свои силы максимизации суммарной выгоды от производства, и при этом не надо, чтобы все всё время подчинялись приказам.

— Вам нравится подчиняться приказам? — спросил Костя.

— Нет.

— Ну вот.

Они шутили; но все равно, хоть и в шутку, говорили так, словно самые тяжелые, самые неизбежные подробности установленного порядка вещей внезапно лишились той громадной массы, которая давила на землю под их ногами, и поднялись в воздух с легкостью мыльных пузырей, так что теперь с ними можно играть. Словно не стало земного тяготения. Они говорили так, словно, обладая правильной идеей, можно избавиться от груза нефтяных и текстильных комбинатов, универмагов и министерств, технологий и общественных систем, можно запустить их в воздух, чтобы парили, а не стояли, можно включать их, крутить одним прикосновением руки, испытывать в каких угодно экспериментальных конфигурациях, то так, то этак. В обычной ситуации она бы их высмеяла. Не в открытую, разумеется, — она спросила бы их, как продвигается великий труд, с мягким ехидством довела бы их до момента, когда им пришлось бы признать имеющиеся сложности, срывы, разочарования. Вообще-то она не считала себя язвой, но последние несколько лет были непростыми, и у нее развилась привычка находить определенное горькое удовольствие в том, чтобы выставлять на вид неприятные факты. Но ребята улыбались ей, да еще так мило, и ей пришло в голову, что, возможно, они в самом деле еще не успели разочароваться. К тому же она чувствовала, что и сама, кажется, не полностью подчиняется земному тяготению. Сегодня вечером, когда рядом нет Макса, когда круг ее внимания постоянно расширяется, охватывая всю зону вокруг, где обычно крутился он, ее самой как будто стало меньше, чем всегда, а то, что осталось, сделалось — ну да — легче. Легче, менее ответственным, более склонным к тому, чтобы подпрыгивать, перемещаться от дуновения обстоятельств. Она улыбнулась в ответ.

— Так кто же эти ваши великие умы? — спросила она.

— Значит, так, — начал Костя. — Вон там, у стола, наш Леонид Витальевич. Придворный гений.

— Кандидат в члены Академии наук. Король математической экономики. Принц кибернетики. Верховный жрец функционального анализа. Владыка алгоритмов. Белая ворона собственной персоной, — пояснил Валентин.

Гений был невысоким, начинающим полнеть человеком с носом, по размеру не похожим на вороний клюв, хотя видно было: по мере того как вся голова будет становиться более выпуклой, сходства прибавится.

— А тот человек, с которым он разговаривает, — худощавый, аскетичный, очки в роговой оправе, — это профессор Ершов из компьютерного центра.

— Который говорит…

— Который, как всем известно, говорит…

— "Программист, — завели они хором, — должен сочетать в себе скрупулезность банковского сотрудника с проницательностью охотника-индейца, а вдобавок обладать воображением автора детективов и практичностью делового человека”.

— А дальше, — продолжал Костя, — если немножко вправо посмотрите, это мой шеф, другой руководитель семинара, Шайдуллин. Ага, он сюда идет.

Да, так оно и было: худощавый, но элегантный, полный сознания собственной власти, с тонкими чертами и длинной узкой головой, обрамленной курчавыми волосами. Может, в других отношениях Академгородок и отличается от прочих мест, но не в этом. Принято, чтобы новичка как следует оглядел кто-нибудь из начальства. Это закон жизни, едва ли не биологический закон, ведь именно так учреждения защищаются, так работает их иммунная система. Когда появляется незваный гость, должен появиться и человеческий аналог белого кровяного тельца, посмотреть, не является ли вновь прибывший патогеном в общественном кровообращении. Смотрите, дети, если еще не знаете, как это бывает, подумала она. Скоро вам самим придется заниматься тем же самым.

— Незнакомое лицо, — заметил Шайдуллин, окидывая ее взглядом, в котором к подозрительности примешивалась толика сугубо мужского интереса.

Он протянул руку, она пожала ее, но это было формальностью, предшествовавшей исследованию. Она представилась, он спросил, где именно в Академгородке она будет работать. Она сказала, он спросил, откуда она приехала. Она рассказала и об этом, и о том, где была раньше, и у кого училась, и через несколько минут он знал ее полную научную родословную. Атмосфера сделалась заметно более расслабленной, когда стало ясно, что она из незапятнанной части биологической родословной, а когда она упомянула имя Немчинова, руководителя ее руководителя — который, если вспомнить, ушел из генетики, чтобы заняться экономикой, — беседа пошла едва ли не задушевная.

Шайдуллину, разумеется, нужен был более скромный, не столь пылкий вариант тех заверений, которых ждал директор ее института, когда устроил ей похожий допрос сегодня днем. Закончил директор так: “А товарищем вы будете хорошим?” Это означало: вы нам нужны, потому что вы настоящий генетик, но будете ли вы вести себя тактично? Будете ли врать, когда понадобится, будете ли молчать, когда понадобится, будете ли путать карты, когда понадобится? Будете ли вы поддерживать нас, когда мы будем заниматься всем этим? А главное, это означало: не будет ли с вами неприятностей? По ее мнению, на то, чтобы дать ответ, отличный от того, который ожидался, потребовалась бы невероятная честность, хотя, вероятно, искусство — искусство быть бдительным — заключалось тут в том, чтобы судить о том, как люди дают этот неизбежный ответ, услужливо или нет, убедительно или нет. Сказать, насколько убедительно говорила она сама, ей было трудно, но правдивый ответ был бы такой: она не знает; теперь она уже не уверена, насколько хорошим товарищем ей удастся быть.

Наконец Шайдуллин улыбнулся. Ее приняли — по крайней мере на этот вечер. Валентин с Костей ничего не говорили — не было смысла предлагать какие-либо заверения на ее счет, пока не решат, что она стоит заверений. Теперь, когда сигнал был дан, они упомянули семинар, и, к ее удивлению, Шайдуллин воспринял предложение ее пригласить совершенно серьезно. Не успела она оглянуться, как они уже стали обсуждать даты. Шайдуллин проявил немалую осведомленность по части нынешних мучений, терзавших ее область, и сделал это легко, тактично, словно образованный человек и должен обладать хотя бы поверхностными познаниями в каждой науке. Кроме того, он был накоротке знаком с крупными фигурами в ее области — могло показаться, будто они были его и ее (как он лестно намекнул) обычной компанией. Он вопросительно поднял брови, глядя на нее, когда Валентин завел очередную захлебывающуюся импровизацию. Что вы тут делаете с этими, мальчиками? Она приподняла брови в ответ, широко раскрыв глаза, ничего не выдавая. Какое ваше дело?

Играю, подумала она. На дворе летний вечер, и я играю. Шайдуллин на долю секунды сделал комически вытянутое лицо; видимо, это было что-то из репертуара предков: выражение лица коммерсанта, мимика разочарованного купца на базаре, которое следует использовать, когда от твоего вполне разумного предложения отказались. Она улыбнулась ему по-настоящему и, обернувшись, принялась подзадоривать Валентина, карабкавшегося на новую гору риторики.

И невидимая трещина, отделявшая ее от собравшихся, закрылась. Вокруг нее сгустилась толпа. Появилась новая выпивка. Шайдуллин, постепенно удаляясь, ухватил проходящего физика с замшелой бородой и отправил его назад, вести с ней беседу о теории роботов. Оказалось, он бывал на знаменитых генетических летних школах Тимофеева-Ресовского на Урале; он сказал, что да, это чистая правда: слушателям предлагали сидеть в озере, надев купальные костюмы, пока докладчик писал на доске, установленной на берегу. К Валентину с Костей присоединилась стайка друзей, в их числе — это ее позабавило — девушка с лентой в волосах, которая с энтузиазмом смеялась, слушая шутки Валентина, и бросала ядовитые взгляды в ее направлении.