Будет скафандр – будут и путешествия - Роберт Хайнлайн

– Очень здорово, – прокомментировал я. – В акробаты готовишься?

– Не будь глупышкой, Кип, это мой новый скафандр – настоящий!

Я посмотрел на большого и неуклюжего, заполнявшего весь стенной шкаф Оскара и сказал ему:

– Слыхал, дружище?

«Чего только в жизни не бывает!»

– А как же шлем пристегивается?

– А он на мне, – хихикнула Крошка.

– Ну да? «Новое платье короля»?

– Почти что. Забудь о предрассудках, Кип, и слушай. Это скафандр такого же типа, как у Материни, но подогнан специально для меня. Мой старый скафандр был не первый сорт, да и мороз его почти что доконал. Но этот – просто чудо. Возьми хотя бы шлем. Он на мне, просто ты его не видишь. Силовое поле. Воздух не может ни выйти, ни попасть сюда. – Она подошла поближе. – Дай мне пощечину.

– Чем?

– Ой, я забыла. Поправляйся скорей и вставай с постели, я поведу тебя гулять.

– Я за. И, говорят, не так уж долго ждать?

– Скорей бы. Вот смотри, я тебе покажу. – Она ударила себя по лицу, но в нескольких дюймах от ее лица рука наткнулась на преграду. – Смотри внимательней, – продолжала Крошка и очень медленно повела рукой.

Рука прошла сквозь невидимый барьер. Крошка ущипнула себя за нос и расхохоталась.

Это произвело на меня впечатление – еще бы, скафандр, через который можно себя достать. Да будь у нас такие, я бы смог передать Крошке и воду, и декседрин, и таблетки сахара, когда было надо.

– Ничего себе! Как он устроен?

– На спине, под резервуаром с воздухом, размещается энергоустановка. Резервуара хватает на неделю, а со шлангами подачи воздуха не бывает проблем, потому что их нет совсем.

– А если какой-нибудь предохранитель полетит? Враз вакуума наглотаешься.

– Материня говорит, что такого не бывает.

Что ж, я ни разу не помню, чтобы Материня оказывалась неправа в своих утверждениях.

– И это еще не все, – продолжала Крошка. – В нем чувствуешь себя, как в собственной коже, сочленения суставов не мешают, никогда не бывает ни холодно, ни жарко.

– А как же насчет ожогов? Ты ведь говорила…

– Поле действует, как поляризатор. Кип, попроси их сделать скафандр и для тебя, мы отправимся путешествовать!

Я поглядел на Оскара.

«Пожалуйста, дружище, пожалуйста, – сказал он еле слышно. – Я ведь не ревнивый».

– Знаешь, Крошка, я, пожалуй, останусь лучше с тем, к чему привык. Но с удовольствием изучу этот твой обезьяний наряд.

– Обезьяний! Скажет тоже!

* * *

Проснувшись однажды утром, я перевернулся на живот и понял, что хочу есть. А потом рывком сел. Я перевернулся на живот!

Мне советовали быть готовым к этому. «Кровать» была просто кроватью, а тело снова слушалось меня. Более того, и проголодался, а за все время пребывания на Веге-пять я ни разу не хотел есть. Медицинская машина насыщала мой организм сама.

Но я даже не стал предаваться великолепной радости голода, так здорово было вновь почувствовать себя телом – телом, а не просто головой. Я соскочил с постели, почувствовал легкое головокружение, которое сразу же прошло, и усмехнулся. Руки! Ноги!

Я с восторгом исследовал эти чудеса. Они были целехоньки и нисколько не изменились.

Потом я присмотрелся повнимательней. Нет, кое-какие изменения есть.

На голени не было больше шрама, заработанного когда-то во время игры. Как-то на ярмарке я вытатуировал у себя на левом предплечье слово «мама». Мама очень огорчилась, а отец плевался от отвращения, но велел не сводить татуировку, чтобы впредь неповадно было дурить. Теперь ее не было. С рук и ног исчезли мозоли.

Несколько лет назад я лишился ногтя на мизинце правой ноги, потому что промахнулся топором. Теперь ноготь оказался на месте.

Я поспешно поискал шрам от аппендицита, нашел его и успокоился: исчезни и он, я бы не был уверен, что это действительно я.

Подойдя к зеркалу, я обнаружил, что у меня отросли такие длинные волосы, что впору обзаводиться гитарой (обычно я ношу короткую прическу), но зато меня побрили.

На комоде лежали доллар шестьдесят семь центов, автоматический карандаш, листок бумаги, мои часы я носовой платок. Часы шли. Долларовая бумажка, листочек и носовой платок были выстираны и выглажены. Одежда, безупречно чистая и отремонтированная, лежала на столе. Но носки были не мои: на ощупь из войлока, если, конечно, бывает войлок не толще бумажной салфетки, который растягивается вместо того, чтобы рваться. На полу стояли теннисные туфли – точно такие же, как у Крошки, только моего размера.

Я оделся.

В дверь влетела Крошка.

– Кто-нибудь дома есть? – она несла поднос. – Не хочешь позавтракать?

– Крошка! Да посмотри же на меня!

Она так и сделала.

– Очень неплохо, – отметила она, – особенно для такой обезьяны. Но надо подстричься.

– Ну, не здорово ли! Все куски собрали обратно!

– Ты никогда и не разваливался на куски, – ответила Крошка, – если не считать отдельных деталей, я ведь читала ежедневные сводки. Куда поставить? – Она поставила поднос на стол.

– Крошка, – спросил я не без обиды. – Тебе безразлично, что я поправился?

– Что ты, конечно, нет. А то с чего бы я попросилась нести тебе поднос? Но я еще вчера знала, что тебя выпускают из бутылки. Кто, по-твоему, стриг тебе ногти и брил тебя? С тебя за это доллар, сейчас цены на бритье возросли.

Я взял свой многострадальный доллар и протянул ей.

– Ты, что, совсем шуток не понимаешь?

– «Ни кредитором будь, ни должником».

– Полоний. Он был занудливый старый дурак. Нет, Кип, я не могу взять твой последний доллар.

– Так кто же не понимает шуток?

– Знаешь, ешь лучше завтрак, – ответила Крошка. – Этот пурпурный сок очень вкусный, похоже на апельсиновый. Вот это похоже на яичницу-болтушку, вполне приличная имитация, я даже попросила окрасить ее в желтое, а местные яйца просто ужас, что, впрочем, неудивительно, когда знаешь, где их берут. Вот это, похожее на масло – растительный жир, я его тоже окрасила в правильный цвет. Хлеб настоящий, сама поджарила. Соль тоже настоящая, и они удивляются, что мы ее едим, потому что считают ее ядом. Валяй, я ведь все проверила на себе, как на кролике. Но кофе нет.

– Ничего, обойдусь.

– Я его вообще никогда не пью – хочу вырасти. Ешь!

Запах был восхитителен.

– А где твой завтрак, Крошка?

– Я уже поела несколько часов назад. Но я буду следить за тобой и одновременно с тобой глотать.

Вкус еды казался мне странным, но вообще-то как раз то, что доктор прописал, да так оно, наверное, и было. Давно я не получал от еды такого удовольствия.

Наконец, я сделал паузу, достаточную, чтобы сказать:

– Надо же, нож и вилка!

– Единственные на планете, – ответила Крошка. – Мне надоело есть пальцами, а их приборы для нас неудобны. Я нарисовала картинки. Этот прибор мой, но тебе мы тоже закажем.

На подносе лежала салфетка – из того же войлокоподобного материала. Вода на вкус казалась дистиллированной. Но мне было все равно.

– Крошка, а чем ты меня так здорово побрила без единой царапинки?

– Маленьким таким приборчиком, пустым внутри. Не знаю для чего он предназначен здесь, но если ты запатентуешь его дома – станешь миллионером. Доедай тост.

– Больше не могу. – А я-то думал, что съем все до последней крошки.

– Ну, ладно, тогда я доем. – Зацепив тостом немножко масла и проглотив его, она заявила: – Я пошла.

– Куда?

– Надевать скафандр. А потом поведу тебя гулять. – Крошка исчезла.

За исключением части, видимой с моей кровати, холл вовсе не был похож на мой дом, но, как и дома, дверь налево вела в ванную. Ее и не пытались имитировать под земную, все освещение и сантехника были веганские, но оказались очень удобными.

Я проверял Оскара, когда вернулась Крошка. Если они и впрямь срезали с меня скафандр по кускам, то восстановили его просто изумительно, исчезли даже те заплатки, которые ставил когда-то я. И они вычистили скафандр так тщательно, что внутри даже не осталось никаких запахов. Скафандр был в отличной форме и имел трехчасовой запас воздуха.

– Ты отменно выглядишь, дружище.

«В лучшем виде, обслуживание здесь на высоте».

– Это заметно.

Подняв голову, я увидел Крошку, уже одетую в свой «весенний туалет».

– Крошка, а без скафандра здесь гулять нельзя?

– Можно. Тебе достаточно надеть респиратор, козырек от солнца и темные очки.

– Ты меня убедила. А где же мадам Помпадур? Как ты всунула ее под костюм?

– Всунуть нетрудно, только она выпирает немножко. Но я оставила ее в своей комнате и велела ей хорошо себя вести.

– И как, есть надежда?

– Сомнительно. Она вся в меня.

– Где твоя комната?

– Рядом. Это единственная часть дома, где созданы земные условия.

Я начал влезать в скафандр.

– Слушай, а радио в твоем балахоне есть?

– Есть все то же самое, что у тебя, и даже больше. Ты не заметил перемен в Оскаре?

– Каких перемен? Я заметил, что он починен и вычищен; а что они с ним сделали еще?