От убийства до убийства - Аравинд Адига

– Одно дело – завернуть щепотку ганжи в лепешку и сжевать ее под конец дня, чтобы дать отдых мышцам, – это я человеку простить могу, действительно могу. Но курить наркоту – этот ваш «герыч» – в семь утра, а потом валяться в углу с высунутым языком, – такого я ни от кого на моей стройке не потерплю. Ты понял? Может, повторить тебе то же самое по-тамильски – или на каком там языке вы разговариваете?

– Я понял, сэр.

– Ну, и что скажешь? Что ты можешь сказать, сын лысой…

Соумия, держа брата за руку, смотрела, как прораб ругает ее отца. Прораб был человеком молодым, намного моложе отца, – однако он носил форму-хаки, выданную ему строительной компанией, и покручивал левой рукой бамбуковую дубинку, а рабочие, вместо того чтобы встать на защиту ее отца, молча слушали прораба. Он сидел в синем кресле, водруженном на земляной насыпи; сбоку от кресла на деревянном столбе шумно горела газовая лампа. За спиной прораба тянулся ров, выкопанный вокруг наполовину снесенного дома, – дом был забит сором, большая часть крыши его обвалилась, окна зияли пустотой. Прораб в форме и с палкой, с лицом, резко освещенным белым светом лампы, походил на правителя подземного мира, восседающего у врат своего царства.

Под насыпью полукругом выстроились рабочие. Отец Соумии стоял отдельно от всех, украдкой поглядывая на ее мать, пытавшуюся приглушить рыдания, прикрывая рот подолом сари. Мать со слезливым надрывом произнесла:

– Сколько раз я умоляла его бросить «герыч». Сколько раз говорила…

Соумия не понимала, зачем матери понадобилось при всех жаловаться на отца. Раджи сжал ее ладонь:

– Почему они ругают папочку?

В ответ Соумия сжала его ладонь. Молчи.

Прораб вдруг встал из кресла, спустился с насыпи и занес дубинку над головой отца:

– Слушать надо, что тебе говорят…

И дубинка полетела вниз.

Соумия зажмурилась и отвернулась.

Потом рабочие разошлись по палаткам, разбитым на пустоши, которая окружала темный, наполовину разрушенный дом. Отец Соумии лежал на синем матрасе, в стороне от всех; он уже храпел, прикрыв ладонями глаза.

В прежние дни она подошла бы к нему и устроилась у него под боком. Она и сейчас приблизилась к отцу, подергала его за большую ступню, но он ничем ей не ответил. Соумия отошла туда, где обычно готовила рис мать, и прилегла рядом с ней.

Утром ее разбудили молотки и кувалды. Бум! Бум! Бум! Она подошла к дому, оглядела его слезящимися со сна глазами. Отец был на крыше, вернее, на том, что от нее осталось, – сидел на одной из черных железных поперечных балок и пилил ее ножовкой. Под ним разбивали кувалдами стену двое рабочих; от их ударов вверх взлетали облака пыли, оседавшей на отце и его пиле.

Сердце Соумии взыграло.

Она побежала к матери, крича:

– Папочка опять на работе!

Мать работала вместе с другими женщинами; они как раз выходили из дома, неся на головах большие железные тазы, до краев наполненные мусором.

– Иди посмотри, не промок ли Раджи, – велела она, проходя мимо Соумии.

Только тут Соумия и заметила, что моросит дождь.

Раджи лежал на одеяле матери. Соумия разбудила его и отвела в палатку. Раджи хныкал, твердя, что хочет поспать еще. Соумия усадила его на синий матрас. Отец так и не притронулся к вчерашнему рису. Соумия налила в высохший рис дождевой воды, смешала все в кашицу и щепотками принялась засовывать ее Раджи в рот. Он ныл, что еда плохая, и, получая очередную щепоть, кусал пальцы Соумии.

Дождь пошел сильнее, Соумия услышала громкий крик прораба:

– Эй, вы, сыновья лысых женщин, работать как работали!

Едва дождь прекратился, как Раджи изъявил желание покачаться на качелях.

– Сейчас снова польет, – сказала Соумия, однако Раджи настоял на своем. Она подхватила брата на руки и отнесла к старой покрышке от грузовика, подвешенной у забора строительной площадки, усадила в нее и начала раскачивать, выкрикивая: «Раз! Два!»

Вскоре к ним подошел мужчина.

Его смуглая, мокрая кожа была белой от пыли, и Соумия не сразу узнала отца.

– Милая, – сказал он, – ты должна кое-что сделать для папочки.

Сердце ее колотилось слишком быстро, чтобы она могла произнести хоть слово. Ей хотелось, чтобы он сказал «милая» не так, как сейчас, – будто это самое обычное слово, выдыхаемое им вместе с воздухом, – но как раньше, когда оно исходило из самого сердца отца, когда он прижимал ее к груди, обнимал и горячо шептал ей что-нибудь на ухо.

Отец продолжал говорить – все так же странно, невнятно, замедленно, – объясняя, что она должна сделать, а потом ушел назад, к дому.

Соумия отыскала Раджи, который, орудуя осколком стекла, украденным из развалин дома, сосредоточенно резал на мелкие кусочки дождевого червя, и сказала:

– Нам нужно идти.

Оставлять Раджи одного было нельзя, хоть при выполнении поручения наподобие этого он и мог оказаться серьезной помехой. Один раз Соумия оставила его, так он стекляшку проглотил.

– Куда пойдем? – спросил Раджи.

– В Гавань.

– Зачем?

– В Гавани есть одно место, парк, там папочку ждут друзья. Но папочка туда пойти не может, потому что тогда прораб снова побьет его. Ты же не хочешь, чтобы прораб бил папочку на глазах у всех, верно?

– Не хочу, – ответил Раджи. – А что мы будем делать в парке?

– Мы дадим друзьям, которые его ждут, десять рупий, а они отдадут нам то, что очень нужно папочке.

– Что?

Она сказала ему.

Раджи, который всегда серьезно относился к деньгам, спросил:

– Сколько это стоит?

– Он сказал, десять рупий.

– И он дал тебе десять рупий?

– Нет. Папочка сказал, что мы должны их сами раздобыть. Придется просить подаяние.

Пока они шли по переулку Роз, Соумия не отрывала глаз от земли. Как-то раз она нашла на земле пять рупий – да, целых пять! Никогда же не знаешь, что можно найти там, где живут богатые люди.

Они отступили к обочине – белый автомобиль притормозил, чтобы перевалить через рытвину, и Соумия крикнула водителю:

– Дяденька, где здесь порт?

– Порт далеко отсюда, – крикнул он в ответ. – Иди по большой улице, а потом поверни налево.

Задние затемненные стекла машины были подняты, но сквозь водительское Соумия разглядела украшенную золотыми браслетами руку пассажира. Ей захотелось постучать в заднее окошко, однако она помнила правило, которое прораб установил для всех детей стройки: в переулке Роз не попрошайничать. Только на большой улице. И она удержалась.

Все дома переулка Роз сносили, а затем строили заново. Соумия не могла понять, зачем нужно ломать такие красивые, большие, белые дома. Может быть, со временем они просто становятся непригодными для житья, снашиваются, как обувь.

Когда на большой улице загорался красный свет и движение останавливалось, она переходила от авторикши к авторикше, смыкая и размыкая пальцы:

– Пожалейте, дяденька. Я голодаю.

Метод у нее был надежный. Она его у матери переняла. Делалось все так: прося милостыню, Соумия в течение трех секунд смотрела в глаза тому, у кого просила, а затем переводила взгляд на следующего пассажира авторикши.

– Тетенька, я голодная (потирая живот), дайте мне еды (складывая пальцы щепотью и поднося их ко рту).

– Большой Брат, я голодная.

– Дедушка, даже маленькая монетка могла бы…

Пока она трудилась на проезжей части улицы, Раджи сидел на тротуаре – ему полагалось хныкать каждый раз, как мимо проходил хорошо одетый человек. Особо Соумия на него не рассчитывала, но по крайней мере так с ним хлопот было меньше: он и за кошками не гонялся, и погладить бродячую собаку, которая могла оказаться бешеной, не норовил.

К полудню улицу заполнили машины. Из-за дождя оконные стекла их были подняты, и Соумии, чтобы привлечь к себе внимание, приходилось скрестись обеими ладонями в стекло, точно кошке. И вот стекло одной из машин поехало вниз, и Соумия решила, что ей улыбнулась удача.

Руки сидевшей в этой машине женщины были украшены очень красивыми, нанесенными золотой краской, узорами; Соумия уставилась на них, приоткрыв рот. И услышала, как женщина с золотыми руками говорит кому-то, сидящему рядом с ней:

– В последнее время в городе, куда ни кинь взгляд, сплошные нищие. Раньше такого не было.

Ее спутник наклонился вперед, чтобы разглядеть Соумию.

– И все такие смуглые… Откуда они?

– Да кто же их знает.

Всего пятьдесят пайс, и это за час работы.

Она попыталась залезть в остановившийся на красный свет автобус, попросить у пассажиров, однако кондуктор, увидев ее, перегородил собой дверь:

– Не выйдет.

– Почему, дяденька?

– Я, по-твоему, кто, богатей вроде мистера Инженера? Иди проси у кого-нибудь другого, соплюха!

И он, гневно глядя на нее, занес над головой, точно хлыст, красный шнурок своего свистка. Соумия соскочила на дорогу.

– Самый настоящий хреносос, – сообщила она Раджи, у которого нашлось, между тем, что ей показать: лист оберточного пластика с круглыми пузырьками воздуха. Сдавишь такой пузырек – и он громко хлопнет.